Составлено (в сокращении) по «Воспоминаниям» И. А. Бунина и автобиографии демократа-просветителя Александра Ивановича Эртеля

…Дед мой был из берлинской бюргерской семьи, юношей попал в армию Наполеона и под Смоленском был взят в плен, а затем увезен одним из русских офицеров в воронежскую деревню. Там он… женился на крепостной девушке… и всю последующую жизнь прожил управляющим в господских имениях.

Эту же должность наследовал и отец мой, тоже женившiйся на крепостной. Человек он был весьма мало образованный, но любил читать, - преимущественно исторические книги …К прекрасным чертам его характера нужно отнести… довольно чуткое чувство справедливости и чрезвычайную трезвость ума…

Что до моей матери, незаконной дочери одного задонского помещика, то, в противоположность отцу, она была не прочь и от чувствительности и даже мечтательного романтизма...

Выучила читать меня она, писать же я выучился сам, сначала копируя с книг печатные буквы. Затем мой крестный, помещик Савельев, у которого отец долго был управляющим, предложил отцу взять меня к себе в дом. Жена Савельева была француженка, актриса из какого-то бульварнаго театра в Париже, почти совсем не говорила по-русски, очень скучала и привязалась ко мне, как к игрушке, рядила меня, кормила лакомствами... Впрочем, все это длилось недолго. Отец поссорился с Савельевым, потерял место - и я был обращен в "первобытное состояние". Тогда мы почти год бедствовали на квартире у одного знакомого мужика, пока отец не снял в аренду хутор...

Я пользовался совершенной свободой делать, что мне угодно: играть с деревенскими ребятами, читать, когда и что захочу... Когда отец взялся "приучать меня к хозяйству", мне было 13 лет. Я в то время знал четыре правила арифметики, "Историю Наполеона", "Кащея Бессмертного", "Путешествие Пифагора", "Стеньку Разина" Костомарова, второй том "Музея иностранной литературы", "Песни Кольцова", "Сочинения Пушкина", старинный конский лечебник, священную историю с картинками, комедию Чадаева "Дон Педро Прокодурнате". Затем я самоучкой выучился читать по церковному и несколько раз перечитал несколько книг Четьи Минеи... Лет шестнадцати… усманский купец Богомолов снабдил меня сочинениями Дарвина "О происхождении человека" и книжками "Русского Слова", в которых я с огромным увлечением прочитал статьи Писарева...

Отец сделал меня своим помощником по хозяйству, но я настолько держался запанибрата с простым народом, что иногда отец грозился меня бить за это и действительно раза три бил... Я был свой человек в застольной, в конюшнях, в деревне "на улице", на посиделках, на свадьбах, везде, где собирался молодой деревенскiй народ... Железную дорогу увидал в первый раз в шестнадцать лет; Москву и Петербург - двадцати трех...

Дальнейшее довольно типично… для самоучки, "рвущегося к свету, к прогрессу": новое знакомство с… чудаком купцом, который "посреди грязи и пошлости торгового люда" был одержим… страстью к… "прогрессу" и чтению; знакомство с его дочерью, которая взялась руководить развитием молодого "дикаря" и с которой вскоре завязался "книжный роман", кончившийся свадьбой; затем попытка завести свое хозяйство в арендованном на грошовое приданое жены именьице и крушение этой попытки - "я, считавшiйся дельным хозяином в чужом богатом имении, оказался никуда не годным в своем маленьком".

…И, наконец, приезд в Петербург …начало типичной писательской жизни в среде наиболее передовых представителей тогдашней литературы, жизни в такой бедности, что вскоре обнаружились задатки чахотки.

Из-за увлечения "передовыми" идеями пришлось посидеть в Петропавловской крепости, а потом пожить в ссылке в Твери.

Далее "дикарь" быстро развивается …в настоящего культурного человека. Его духовный и художественный рост и, главное, самостоятельность вкусов, взглядов и стремлений далеко не во всем совпадали с тем, что полагалось иметь… Он чувствовал, что знает жизнь лучше и глубже, особенно жизнь народную, бытописателем которой считал себя.

„Здравый смысл“, унаследованный от отца, сделал Эртеля крупной и своеобразной фигурой как в жизни, так и в литературе: " То, что видишь вокруг и что читаешь, до такой степени надрывает сердце жалостью к одним и гневом к другим, что просто беда..."

Считают, что при Александре II погублено несколько тысяч революционеров, но ведь если бы дали волю "подлинному народу", он расправился бы с этими тысячами на манер Ивана Грозного...

Безверие? Но человек без религии существо жалкое и несчастное…

...Последние признания незадолго до смерти: "Страшные тайны Бога не доступны моему рассудочному пониманию...", "Горячо верую, что жизнь наша не кончается здесь и что в той жизни будет разрешение всех мучительных загадок и тайн человеческого существования..."

Из воспоминаний И. А. Бунина:

«Какая умница, какой талант в каждом слове, в каждой усмешке! Какая смесь мужественности к мягкости, твердости и деликатности, породистого англичанина и воронежского прасола! Как все мило в нем и вокруг него; и его сухощавая, высокая фигура в прекрасном английском костюме, на котором нет ни единой пушинки, и белоснежное белье, и крупные с рыжеватыми волосами руки, и висячие русые усы, и голубые меланхолические глаза, и янтарный мундштук, в котором душисто дымится дорогая папироса, и весь этот кабинет, сверкающий солнцем, чистотой, комфортом! Как поверить, что этот самый человек в юности двух слов не умел связать в самом невзыскательном уездном обществе, плохо знал, как обращаться с салфеткой, писал с нелепийшими, орфографическими ошибками?

В этой же самой квартире он вскоре и умер - от разрыва сердца» .

1929 г.

Л. Н. Толстой о романе "Гарденины":

"…начав читать эту книгу, не мог оторваться, пока не прочел ее всю и не перечел некоторых мест по несколько раз".

"Главное - неподражаемое, невстречаемое нигде достоинство …есть удивительный по верности, красоте, разнообразию и силе народный язык. Такого языка не найдешь ни у старых, ни у новых писателей. Мало того, что народный язык его верен, силен, красив, он безконечно разнообразен. Старик дворовый говорит одним языком, мастеровой другим, молодой парень третьим, бабы четвертым, девки опять иным. У какого-то писателя высчитали количество употребляемых им слов. Я думаю, что у Эртеля количество это, особенно народных слов, было бы самое большое из всех русских писателей...»