(о творчестве Курта Гейне)
Антонина Шнайдер-Стремякова
То, что до этого попадало мне в руки, было в большинстве своём примитивно, пусто, бездарно, а порою и просто безграмотно.
И вдруг в одном из русскоязычных журналов глаза выхватили несколько строк, от которых трудно было оторваться. Сюжет не ахти какой – о женщине, преподавательнице художественного училища, но какая искусная зарисовка!.. Мне не хватило кульминации, однако язык был безупречный – вкусный, сочный. Я долго не могла отойти от впечатления – хотелось познакомиться с автором. И вдруг – телефонный звонок. Голос в трубке предложил мне заменить в мемуарном романе обложку.
- Обложку? – удивилась я. – И какую Вы предлагаете?
- Могу подарить свою картину, что идеально подходит по сюжету.
Из вежливости я отказалась, но о цене спросила. Голос в трубке укоризненно заметил: «Советские немцы не продают – они дарят».
Мы встретились лишь однажды: на трёхдневном семинаре писателей «Немцы из России». Оказалось, он занимался не только литературным творчеством, но ещё и рисовал, из чего я сделала вывод, что рисовальные люди рисуют ещё и словами.
К. Гейн из поколения «шестидесятников», – людей, которых сформировал сталинизм, война и хрущёвская «оттепель». Он называет свои произведения «рассказами», хотя отнести их к жанру «рассказов» можно разве что по этимологии – от слова «рассказывать»: в них нет завязки и кульминационного накала, но по этим зарисовкам можно воспитывать вкус к слову: «Кристаллы просевшего снега, рябь небольших ещё ручейков и луж, падающие с сосулек быстрые капли сверкают колкими лучиками, выжимая слёзы из глаз» («Весна»), «Сквозь золотую листву алебастром блестит береста берёз. Росчерки тёмных веток усеяны оранжевыми кистями рябин, а пурпурные осинки трепещут перед суровым ельником. Увядающая трава охристо-сизым ковром укрывает прогалины и поляны. Проносящиеся болотца, бочаги и речушки щекочут глаза солнечными зайчиками» («Война»).
Курт Гейн – писатель не плодовитый, но всякий, кто прочёл хотя бы один из его реалистичных рассказов, запомнит его навсегда.
То, что он рисует словами, рисуется кистью живописца, – картинка становится зримой, возбуждая читательский аппетит. Так, в очерке «Война» скупые воспоминания впечатлительного и наблюдательного ребёнка рисуют образ председателя сельсовета «в нательной рубахе со связанными за спиной руками», которого вот-вот расстреляют, и обезумевшую, неотрывно глядящую на него жену, которой не дают упасть. Им уделено всего несколько строк, но герои остаются в памяти благодаря простому и естественному словесному рисунку.
В каждом «рассказе» К. Гейна присутствует лирический герой. Он не назидает, не резонёрствует, но передаёт настроение толпы, рассказывая и размышляя устами этой самой толпы: «Женщины были молчаливы и не отпускали от себя детей. Сердцем чуяли – идёт беда доселе в мире небывалая. Люди в годах тоже в спор шибко не встревали – знали: говорунов власть не жалует. Только-только затянуло корочкой рваные раны раскулачивания и коллективизации». «Теплилась в людях искорка надежды: напутал что-то Всесоюзный староста Калинин. Как бы самого не турнули куда подальше за саботаж и вредительство. Это же додуматься – в самую страду людей с уборки сорвать и урожай угробить…»
Всё просто, органично, без стенаний и проклятий. Ничего, мол, не сделаешь – приходится заниматься тем, что нужно для поддержания жизни. И люди работают. Изо дня в день: «Покинула ночная тишина село. Не уходят на покой уставшие за долгий день люди, не загадывают желаний на падающую звезду влюблённые, не слышно трелей сверчков и таинственных шорохов ночи. Её рвут и корёжат тревожные и пугающие звуки. Истошные вопли свиней, заполошное кудахтанье кур и яростный лай собак то и дело раздаются в разных концах села. Заколачивают ящики с утварью, зашивают в мешки одежду, подушки и одеяла, щиплют кур и гусей, стряпают хлеб и сушат сухари. Густо пересыпают солью бруски сала, тесно уложенные в подходящую посуду. В багровых всполохах огня, пылающего под большими котлами, мечутся по стенам домов чёрные тени. Поспав перед рассветом час-другой, люди торопились в колхоз на работу. Работали не из-за угроз чина из НКВД, а потому, что просто не может крестьянин оставить скотину непоеной и некормленой и бросить несжатую Ниву».
Увлекательный рассказчик, К Гейн ведёт за собой читателя, отчего растёт жажда узнать, какой финиш уготован герою, как прозвучит финальный аккорд автора, чем разрешится та или иная бытовая ситуация.
В центре «Истории с тремя эпилогами» – судьба калмычонка в эпоху, когда неизбежными были мытарства, голод и смерти. Протест в душе мальчишки выливается в бегство от обидчиков, а протест автора и солидарного с ним читателя обращается в вопрос: «Откуда вокруг столько ничтожных двуногих тварей?»
Его «Наглядная агитация» полна гневного сарказма: «размазали по брусчатке Праги «социализм с человеческим лицом», «бездарные генералы погубили многие тысячи своих солдат и с позором убрались из Афганистана, когда босоногие бородатые пастухи сожгли их хвалёную технику»; «кремлёвские старцы, не отрывая глаз от бумажки, шамкали вставными челюстями о «сисимасицком» росте уровня жизни народов «нерушимого» Союза».
Возможно, автор с грустью вздыхал, что внук не всегда понимал деда – не понимал и не верил, что слово «достать» могло быть равнозначно слову «купить»; не соглашался, что «ПОКАЗУХА» могла цвести пышным лопухом, что она внедрялась в жизнь «серой тучей», словно фантон...
Добрым К. Гейн бывал не всегда. Его сарказм, злой и беспощадный, демонстрируют иногда одни уже заглавия: «Об автономии, литноминантах и германороссах», «Золотое тростниковое перо России», «Пластиновое стило рыбьего зуба» и т. д. Лишённое верхоглядства, слово Курта Гейна – палитра художника, символ глубины и добропорядочности.
Постскриптум.
2015 год был для него юбилейным – ему исполнилось 80. Юбиляром он и ушёл – навсегда...
апрель 2015, Берлин