Рассказ
Светлана Фельде
После третьего курса журфака я напросилась проходить практику в Красноярском крае.
Ехать – трое суток. Домашние приготовили мне обычный советский провиант: вареные яйца, жареную курицу, картошку в «мундире», огурцы, помидоры, соль в баночке и заварку. Кипяток тогда в поездах давали бесплатно. Трое суток из Алма-Аты до Сибири летом, когда из окна поезда можно смотреть на леса, леса, леса, реки и озера, степи и горы, – мечта романтика. Я была абсолютно счастлива.
Место практики - город Заозерный. Я остановилась у тети Нины с дядей Сережей. Дядя Сережа – брат моей бабушки. Тетя Нина – его жена. Их сын Саша, когда бывал свободен, ходил со мной по грибы, учил выбивать кедровые орехи из шишек.
Редактор местной газеты, спустя две недели, отправил меня в умирающую деревню. Дескать, репортаж с места катастрофы. В том – восемьдесят седьмом году – тема эта была очень модной.
Редакционный водитель высадил меня неизвестно где – слева лес, справа нечто похожее на тропинку, теряющуюся среди деревьев.
- Дальше не поеду, - сообщил он, - а то не выберусь. Тебе с километр пешочком. Чай попьешь у деда Матвея. Он тебе все и расскажет. Дом его на самом краю – не промахнешься. Вечером заберу, часов в семь. Стой тут.
Лил дождь. Зонтик я оставила в редакции, алма-aтинские босоножки тонули в противном месиве. Вспотев от злости, сняла их и пошла босиком. Под ногами чавкало. «Дура, - думала я, - поперлась неизвестно куда, приключений захотелось, в родной «молодежке» сейчас – чисто, сухо, привычно». С носа капало, из носа тоже, хотелось плакать и немедленно домой.
Вот и конец деревни. На лавке у избы сидит старик.
Внутри избы деревянный самодельный стол, такая же кровать, два табурета, рукомойник и ведро под ним – вся мебель.
Когда-то Матвей день и ночь копался в огороде. Но уже лет десять, кроме бурьяна и чертополоха, там ничего не сыскать. Сквозь колючки и крапиву продирается он к двум выжившим яблоням. Выбирает из упавших на землю яблок те, что поцелее. Какие сушит сам, из каких Мария, немолодая уже доярка, варенья наварит. Время от времени Мария с мужем Дмитрием навещают его, привозят продукты – сухари, сахар, соль.
Картошка у Матвея до сих пор своя. В самом начале огорода Дмитрий отвоевал у чертополоха клочок земли и по весне сажает там для старика укроп и картошку. Картошки ведер тридцать выходит. На зиму хватает. Много ли в восемьдесят съешь?
С пучком укропа Матвей возвращается в избу. Кладет мне в тарелку три картофелины. Наливает в кружку чай.
- Пей, - говорит, - вода колодезная, вкусная.
Вода и, правда, вкусная. Хотя с подгнившего сруба уже сыплется в ведро труха.
Семь лет назад вся деревня подалась в центральную усадьбу. Остались только Матвей да супруги Мария и Дмитрий. В войну осиротевших подростков Машу и Диму его жена спасла, подкармливая лепешками из лебеды и отрубей. Супруги собираются уехать к сыну в Красноярск. Зовут с собой старика. Матвей не хочет. В этой избе, ещё крепкой, хоть и покосившейся, он родился, здесь умерли его старики, рядом на погосте жена и два сына – один утонул мальчишкой в озере, другого не вылечили от туберкулеза.
Сначала Матвей надеялся, что людям не понравится в усадьбе и они вернутся. А потом забыл надеяться. Старость...
Часы с кукушкой стоят. Когда остановились, Матвей не помнит. Время перестало интересовать его. Он больше не зависит от времени.
Допив чай, старик задумчиво шевелит губами, улыбается, отворачивает клеенку, под ней наполовину исписанная тетрадь. В ней стихи – о любви, жизни и смерти. Его стихи. Он читает их мне.
Я ждала редакционного водителя у дороги. Матвей пошел меня проводить. На прощание протянул тетрадь:
- Держи, тебе понравилось, я видел, пусть у тебя, а то помру, кому нужна…
Тетрадь я забыла в поезде.