А. Госсен (Гизбрехт)

Мои родители молча сидели на стульях в гостиной, отец с вызовом смотрел на гостя. Напротив них, у окна, неподвижно стоял одетый в черное мужчина, и мне он показался черной тенью из другого мира. Впервые в моей десятилетней жизни в маленьком, затерянном в бескрайней степи немецком селе появился журналист из Москвы. В комнате царило ледяное молчание. Вероятно, мужчина ждал ответа, но отец молчал. Журналист явно не боялся отца, но мы, дети, знали, что эта гнетущая тишина не сулила ничего хорошего, особенно, когда у отца был такой взгляд.

- Агнес, Агнес, что ты наделала своим сочинением?! - с укоризной шепнула мне мама минут десять до этого, когда я, еще ни о чем не подозревая, вернулась домой из школы. - Переоденься и иди в гостиную. И лучше всего молчи.

В зале было прохладно. Или холодок шел от нового платья, которое мама дала мне надеть? Воскресное платье - посреди недели! Я бы, наверное, очень этому обрадовалась, если бы не чувствовала это неприятное напряжение в комнате. Мама закончила шить это платье до обеда и была рада одеть меня во что-то приличное. Тем не менее она бросала на меня печальные, предостерегающие взгляды, не говоря уже об отце.

Я вспомнила, как скептически он всегда читал местную газету. "Все вранье. Журналисты понятия не имеют о реальной жизни", - говорил он, отодвигая газету.

Ярким доказательством этой лживости ему послужила фотография его друга в местной газете. Его редакционный фотограф попросил встать на колени в кукурузном поле, чтобы стебли на фото выглядели выше. "Если Никита в Москве говорит, что надо выращивать кукурузу, то наши идиоты делают это даже на Северном полюсе“, - прокомментировал отец последнюю кампанию в печати.

Может быть, он считал, что журналист из Москвы тоже один из таких вралей и поэтому молчал. Но нет, это должно было иметь какое-то отношение к моему сочинению. Я проголодалась, но все в этом доме, казалось, забыли, что время обеда давно миновало.

– Здравствуйте, - робко поздоровалась я с незнакомцем.

Тень у окна шевельнулась, мужчина с любопытством посмотрел на меня и спросил:

- Ты - та самая Агнес?

- Да, - ответила я еще тише, держа за спиной руки - правой рукой за указательный палец левой. В комнате было так тихо, что я вздрогнула от хруста сустава моего пальца.

- Ты меня боишься?- спросил мужчина.

- Нет, - коротко и смущенно ответила я.

Журналист держал в руке маленький черный прибор.

- Немедленно выключите эту штуку! - прервал молчание отец с угрожающим оттенком в голосе. Я, мой брат и сестры знали: если отец молчал так выразительно или говорил таким тоном, лучше ему не возражать.

Поэтому меня не удивило, что мужчина извинился и сунул этот аппарат в карман своего пиджака. Только много лет спустя я узнала, что эта штучка была диктофоном. Тогда она пробудила во мне жгучее любопытство; это было что-то неведомое, таинственное, а что притягивает больше, чем тайна? Моему воображению не было предела. На оружие она не была похожа. Может, журналист просто хотел нас сфотографировать? Отец не любил фотографий, особенно в газетах, потому что там все было подделано.

Солнечный зимний день клонился к концу. Я услышала за окном голоса моего брата Яши и его друга Кольки. Они строили во дворе снежную крепость. В этот момент я не могла убежать из комнаты, а потом они наверняка не позволят мне играть с ними. В зале стало темнеть, но никто не думал включать свет.

Так неуютно и холодно в зале было редко, только когда мне или брату приходилось сидеть в одиночестве там в качестве наказания в кресле и размышлять о своем поведении. Журналист что-то спросил, но, отвлеченная голосами за окном, я не услышала вопроса.

Мысленно сравнивала комнату с клеткой и представляла, что я - пойманная птица, которую незнакомец хочет заставить петь или говорить, но предостерегающие взгляды родителей заставляли меня молчать. Воробей пролетел мимо окна, словно хотел прочирикать:

- Давай полетаем вместе!

Я представила себе, как летаю с воробьем над утонувшей в снегах деревней, и все завидуют мне: "Агнес умеет летать!"

Больше всех удивлен был бы брат, который никогда не позволял мне участвовать в играх в войнушку и каждый раз пренебрежительно замечал:

- Не для девчат эта игра. Играй вон со своими куклами и тряпками!

Мне часто снилось, что я летаю. Ах, как было бы хорошо, если бы вместо воробья со мной был одноклассник Виктор. Я сидела с ним за одной партой. Пока остальные в классе еще возились на арифметике с задачами или примерами, мы были уже готовы, и Виктор доставал из-под парты тетрадку и рисовал для меня ужасных морских разбойников с черными повязками через один глаз и волосатыми кулаками. Я возбужденно хихикала, потому что он рисовал для меня. Он был лучшим художником в классе, а, может быть, даже в школе или на всем свете... А меня учительница всегда хвалила за сочинения и иногда читала их вслух. Мои щеки тогда пылали так, что можно было, наверное, об них зажечь спичку. Я как будто летела на гребне волны и немного боялась реакции класса, но они всегда воспринимались хорошо. Даже Виктор слушал внимательно, тем временем рисуя волосатый кулак на промокашке.

- Ты написала очень хорошее сочинение. Твоя учительница показала его мне, - журналист вернул меня из моих мечтаний о полетах на землю, - тебе действительно хочется стать пионеркой?

Я кивнула, зная, что мои родители против, и им не понравится мой ответ.

- А как ты думаешь, почему твоя подруга Лена не хочет быть пионеркой?

- Не знаю, - тихо ответила я, бросив неуверенный взгляд на мать, которая с окаменевшим лицом смотрела мимо меня. Если бы я заранее знала, что это сочинение поставит меня в такое дурацкое положение!..

На том уроке все было как всегда. Учительница написала на доске тему “Пионер - всем ребятам пример". Мой брат был пионером уже больше года, и я втайне завидовала ему из-за красного галстука, который он за пределами школы всегда прятал в кармане брюк. Он наверное даже не рассказал родителям о том, что стал пионером - это была его тайна. На его месте я бы чаще стирала и гладила свой галстук. Я лишилась покоя, когда случайно узнала, что в его классе создана группа тимуровцев, чтобы тайно помогать старикам в селе, например, в сумерках перекапывать палисадник или колоть дрова, как это было описано в книге Гайдара “Тимур и его команда".

- Я тоже хочу тайно помогать, - умоляла я его.

- Нет, ты еще слишком мала, - прервал Яша мое нытье. - Тимуровцами могут быть только пионеры, и это делать все надо так, чтобы никто об этом не узнал...

Вообще-то в селе не было никаких секретов, но взрослые с удовольствием подыгрывали тайным помощникам и вслух гадали, кто бы это мог быть. Я просто должна была стать одной из таких помощниц. Я тоже хотела делать что-то тайно. Мне пришла в голову старушка Шпенст, подруга бабушки, которая жила совсем одна. Я пошла к ней и предложила ей свою помощь.

- Но об этом никто не должен знать, как у пионеров, - сказала я ей, и она, конечно, обрадовалась и сказала, что ей уже трудновато мыть полы.

Это я делала дома уже давно, но убирать тайком, конечно же, было гораздо интереснее. Я очень старалась и была довольна, что теперь у меня тоже есть тайна, о которой даже моя лучшая подруга Лена не подозревала. Позже я была глубоко разочарована, когда в воскресенье за обеденным столом наша бабушка вдруг сказала, что гордится мной, потому что я помогаю ее старой подруге.

Эта старая Шпенстиха выдала мою тайну!

Когда учительница написала на доске тему „Пионер - всем ребятам пример“, мне еще не пришло в голову , что это будет иметь для меня неприятные последствия. Поэтому я дала волю своему воображению и написала, что можно сделать хорошего будучи пионером. Учительница похвалила мое сочинение, а потом взяла тетрадь Лены и сказала:

- В нашем классе, к сожалению, есть и другие мнения, например, у Лены. Она написала только одно предложение: «Я не хочу стать пионеркой». За это она, конечно, получит двойку.

Лена заплакала, потому что мать запретила ей быть пионеркой.

- Пионеры такие же безбожники, как и коммунисты“, - сказала она и запретила ей об этом говорить с кем-либо.

Мне было жаль ее, но была довольна, что мое сочинение похвалили. На следующий день Лена отвела меня в сторонку и прошептала: „Моя мама сказала, что твоя мама верит в Бога сильнее, чем она, и что она тоже не позволит тебе стать пионеркой.“

Я задумалась. Почему мама так много молилась? Перед сном мы, дети, всегда должны были произносить молитву : "Дорогой спаситель, сделай так, чтобы я попала к тебе на небо" После этого мать целовала нас на ночь. Мне казалось, что на небо попасть было бы совсем неплохо. Но это ведь означало, что, если я буду хорошо себя вести, таинственный боженька научит меня летать. Как иначе можно было попасть на небо? Нет, наверное, не на самолете. Ночная молитва мне нравилась, но, конечно, за пределами дома о ней нельзя было говорить никому.

В последнее время мать всегда слушала одну передачу по радио из Монте Карло. В ней пастор призывал всех женщин молиться всей семьей. Поэтому мать распорядилась, чтобы мы всегда были дома к двенадцати часам пополудни и молились с ней. Зимой в этот час мы еще были в школе. Но летом это было настоящее наказание: мы в это время весело резвились во дворе или у соседей-подружек, а она звала нас молиться в комнату с задернутыми занавесками.

Я знала, что слушать эти передачи из Монако запрещено. Поскольку в радиоприемнике часто бывали помехи, в тишину вынужденного присутствия в семейном кругу врывались шум, свист, шорохи. Эти молитвы были тайной наших родителей. Мне это казалось нестерпимо скучным. Во время маминой молитвы я со вздохом наблюдала за жужжащей у окна пчелой, которая, обманутая прозрачностью стекла, билась об него и была, как и я, отделена от внешнего мира. Мать часто плакала во время молитвы, и из-за этого мне было жаль ее.

Однажды утром я увидела маму в проходе между домом и сараем, где она стояла на коленях перед бочкой с водой, в которой утонула наша младшая сестра, плакала и молилась. Двухлетняя Мари встала на тыкву около, чтобы потрогать ручками воду, поскользнулась и упала в нее вниз головой Я минуты на три упустила ее из вида, а мама чистила картошку, из которой тогда в селе делали крахмал в большой ванне, прокручивая туда кучу картошки через большую мясорябку .

- Где наша Мари? - вдруг спросила мама. Я сразу выбежала на улицу, потому что наша хитрая сестренка всегда пыталась убежать к соседям, хотя мы ей это запрещали.

Брату как всегда было некогда, и поэтому мне сказано было присмотреть за малышкой. Но Мари, веселая, хорошенькая сестричка, была очень шустрой. Я никогда не забуду сдавленнй крик матери: „Мари утонула!" и как она беспомощно бежала через двор с неподвижной дочкой на руках.

Прибежавшая по зову соседей медсестра сказала, что она, видимо, захлебнулась и умерла в ту же секунду от страха.

Увидев, как мать молится у бочки с водой, я быстро вернулась обратно в детскую и скользнула под одеяло. Я зажмурила глаза, но все равно не могла уснуть. Я думала о том, что маленькая Мари утонула по моей вине, и тихо всхлипнула. Я не хотела этого. Я лишь немного отвлеклась, наблюдая, как мой брат открыл тетрадь с домашним заданием и начал писать одни и те же загадочные буквы. И при этом я подумала: «Через два года я тоже этому научусь.“

Мать была безутешна после смерти младшей дочки. Я боялась, что после этого ужасного события мама меня разлюбила, потому что всегда, когда я слышала, что мама плачет, меня начинало мучить чувство вины.

Теперь мне было почти десять. Весной я смогу стать пионеркой, если родители перестанут сердиться на меня из-за этого сочинения. Я ведь ничего особенного не написала, только о своем желании быть пионеркой и помогать старикам.

Когда журналист наконец ушел, мать со слезами на глазах сказала: „Лучше бы я тебя вообще не рожала, безбожное дитя!“

Эти слова наспугали меня настолько, что в тот вечер я долго тихо плакала на своей кушетке. Ведь не может же быть, чтобы в деревне все оставалось так, как всегда, если меня не будет или меня не было вовсе. Потом у меня возникла мысль, что мама не моя настоящая мама, так как она вовсе не любит меня. Когда я была еще меньше и летом загорала до шоколадного цвета, дядя называл меня цыганкой...

"Может быть, мне сбежать к цыганам, может быть, там моя настоящая мать", - с горечью думала я. Я сидела в полумраке детской, съежившись в углу на кушетке, когда отец вдруг открыл дверь, включил свет и враждебно посмотрел на меня:

- Только не прячься. Покажи тетрадь, которую ты на днях спрятала от матери. Может быть, ты из тех, что пишут доносы на собственных родителей, как этот предатель своего отца, ваш герой-пионер Павлик Морозов?!

- Нет, я никогда ничего такого не делала! - воскликнула я обиженно и возмущенно. Но отец не унимался:

- Я найду эту тетрадь и без тебя!

Вскоре все мои книги и тетради из тумбочки были свалены в кучу на полу.

- Папа, перестань пожалуйста, - со страхом умоляла я.

Отец всегда находил все пропавшие в доме вещи. Когда он, разочарованно и сердито взглянув на меня, вышел из комнаты, я, измученная, легла на кушетку и потянула подушку на голову, чтобы больше ничего не видеть и не слышать. При этом я подумала: «Училка тоже предательница. Зачем она показала журналисту наши с Леной сочинения? Кто ее просил? Не стоит и ей доверять свои сокровенные мысли и секреты ...»

Я нащупала через наволочку тетрадь, которую искал отец. Ее подарил мне Виктор - тетрадь, набитую страшными и забавными пиратами. Я хотела сохранить хотя бы эту последнюю тайну ...