Жизнь – что простокваша, 2 том (гл. Поездка на родину, в Мариенталь - auch in Deutsch) (30.06.2020)


Глава „Поездка на родину – в Мариенталь“

Антонина Шнайдер-Стремякова

 

Пятое сентября – день рождения матери. Её разросшаяся семья в этот день традиционно всё ещё собирается вместе.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Тринадцать внуков и правнучка уже... Старики довольны – жизнь продолжается. Смеёмся, шутим, но уже реже поём. Папа Лео начинает разговоры, что многие немцы уезжают в Германию. Мама уезжать боится, убеждает, что родина наша – СССР; только не Алтай, а Мариенталь, что на Большом Ка̀рамане, притоке Волги.

- Вот туда и надо перебираться, – убеждает она. – Саратов всего в пятидесяти километрах.

Папа Лео не соглашается:

- Что им там делать – республики-то все равно нет! Какая разница, где жить? Все равно среди русских – хоть под Саратовом, хоть в Барнауле!

- Ну да, – сдаётся она, – Боря русский. И Лида у Вити русская. И Татьяна у Артура. Им все равно. Но если б республику сделали, мы б с тобою, Лео, сразу домой поехали – правда?

Мы подтруниваем: не верим, что они осмелятся и уедут одни, без нас.

- Там корни наши остались, – произносит в раздумье мама, – там и умереть хотелось бы.

- Но главные твои корни (мать, наша бабушка Зина, и твой отец, наш дедушка Сандр) уже здесь, на Алтае, лежат! – возражаю я и тихо заканчиваю. – Да и... косточки нашего папы в Ивдель-лаге лежат, в Свердловской области, а, может, и где-то в Пермской.

- Ну и что? Могилку мамы в Степном совхозе я тоже не найду. Где лежат косточки твоего с Изой отца, никто не знает, моего – тоже. А в Мариентале мои дедушка с бабушкой и многие люди, которых я всё ещё помню. Только туда хочу – к своим, рядом с ними хочу лежать.

И начинаются споры. Папа Лео доказывает, что республику никогда уже не восстановят, и судьба немцев – либо раствориться среди русских, либо уехать в Германию. Он убеждён, что небольшие немецкие районы проблему не решат – не сохранят языка, обычаев, традиций и культуры.

- Районы? Лишнэ всё это – шайсе, туфта, игра. Театр – и больш ничего, – горячится он. – Чтобы сохранить народность, надо школы, институты, католические церкви строить!

- Нам, отец, никаких твоих церквей уже не нужно, – смеётся Борис. – Мы и в православные-то не ходим, а ты загнул – католические! Понятно же – никогда и никто на это не пойдёт.

- Всё порушили, детей в антихристов превратили. Нам теперь, мать, пока не умрём, остаётся только друг друга держаться. Дети к русским пристали, а мы с тобой и не русские, и не немцы уже, – грустно сникает отец.

- Что поделаешь? Не виноваты мы – за нас наверху всё решили. Изменить что-либо мы с тобой не в состоянии – старые, – горестно вторит мать.

Отец не выдерживает и оживляется:

- Давай, Элла, летом всё же в Мариенталь съездим. Хоть посмотрим! Душа туда, как птица, рвётся!

- Не уговаривай, пап. Там теперь уже всё другое, – пытаюсь я отговорить его.

- Откуда ты знаешь? Пусть съездят – посмотрят! – держит Женя сторону родителей.

Старшая, я всё же пытаюсь погасить азарт отца:

- В селе нашего детства, Степном Кучуке, Изольда всего 20 лет не была и то наплакалась – поразилась, как всё изменилось, а тут полвека, считай. Село-то теперь вовсе и не Мариенталь, а Советское! Маме тяжело будет – возраст.

- А что? – загорается она. – Возьму и попробую! Не пешком же! Прокачусь! В Саратове недельку у племянницы Лео погостим.

- Может, на старости лет и переберёмся туда, – мечтательно улыбается он. – Среди своих лежать будем.

Ему, участнику и инвалиду Великой Отечественной, полагался бесплатный железнодорожный билет. Недолго раздумывая, они шокировали нас – затеяли вояж на лето. Долгая зима отказаться от задуманного не заставила.

- Будем живы – поедем! – сказала, как отрезала, старушка.

И поехали. Дорогу перенесли спокойно. После отдыха в Саратове отправились на автобусе в до боли знакомое, когда-то родное село. Чем ближе, тем больше волнений – места´, в которых не бывали 48 лет! Под ложечкой защемило... за-ныло... засосало... Подъезжали к селу, не узнавая...

«Это Мариенталь?» – поинтересовались для верности у пассажиров автобуса. Не удивившись старому названию, кто-то подтвердил: «Ну да, Мариенталь». Заметив из окна автобуса возвышавшуюся на горке школу, мать задохнулась и со слезами в голосе громко, на весь автобус, с детской непосредственностью закричала:

- Лео! Лео! Смотри! Школа наша! Та же – из красного кирпича. Всё ещё стоит, двухэтажная! – и разочарованно. – Только обшарпанная вся.

Пассажиры с любопытством наблюдали за стариками, в коих угадывались бывшие жители этих мест, немцы. У кого-то от сочувствия увлажнились глаза, кто-то улыбался, кто-то наблюдал с холодным равнодушием, но ненавистных, злобных глаз не было заметно.

Вышли из автобуса и отправились по селу. Любимое когда-то, теперь оно едва угадывалось. Улицы, дома – всё больше чужие. Где великолепные сады? Всю жизнь тосковавшая по вкусу антоновки, рассыпчатой груше и крупной чёрной вишне, мать в шоке: той цветущей, красивой и ухоженной деревни, из которой их выслали в августе 1941-го, больше не было!

Родная чужбина!.. И – вся в запустении. Вот большие дома дедушки Ивана Германна, Шнайдеровых, дом тёти Марты. Маленького домика её родителей (нашего дедушки Сандра, замученного где-то в застенках НКВД) нет – сгорел. Пепелище ещё угадывалось. Ком в горле... Память, тоска и обида, висевшие камнем при въезде в село, не отпускали. Молча постояли у когда-то родного подворья. В родные дома, что помнились с детства, зайти не разрешили. «Теперь это наши дома», – исподлобья смотрели на пришельцев. У дома тёти Марты сжалились – вынесли попить. Бывшее когда-то центром района, село превратилось в одно из рядовых – перенесли центр. Церковь, служившая клубом, выполняла долгое время ещё и функцию склада. Постояли, вспоминая службы и себя детьми. Взялись под руки и поплелись на кладбище.

Вот и он, знакомый с детства приют вечности. Старики трепетно ходили среди могил, разыскивая... Знакомого захоронения – ни одного!.. Одни русские могилы. Куда же девались косточки умерших немцев? Несколько знакомых крестов и большие старинные надгробья, напоминавшие о существовании немецкого кладбища, – за территорией теперь уже русского кладбища…

Сохранившееся – результат труда не´коего Эйвальда Германна, который как-то летом захотел поклониться могилам. Не нашёл – и начал работу «в память». Извлёк и собрал торчавшие в земле выброшенные с территории кресты и камни, очистил и отмыл сохранившиеся плиты, подправил сохранившиеся надписи. Всё это расположил недалеко друг от друга. И теперь приезжающие потомки останавливаются у труда бескорыстного человека, потратившего на это неделю своей жизни.

- Всё, Лео, побывали на родине – нет её у нас! На Алтай умирать поедем, к детям. Более дорогого места у нас на сегодня нет.

 

- Да, напрасно, выходит, сюда рвались. У меня сердце окаменело, не отпускает.

По приезду они уже не «донимали» «родиной», соглашаясь, что Алтай – «лучшее место для детей и потомков».

Но долгими зимними вечерами жили тем, что перебирали в памяти свою довоенную жизнь: прошедшие в Мариентале детство и молодость, службы в церкви и школьные годы, голод двадцатых и тридцатых, живых и мёртвых – и хорошее, и плохое.

продолжение следует

 

 

 

 

Kapitel "Reise in die Heimat – Mariental"

Deutsch von Viktor Heinz

 

Am fünften Mai hat Mutter Geburtstag. An diesem Tag versammelt sich traditionsgemäß die ganze große Familie.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Außer den Söhnen und Töchtern sind noch dreizehn Enkel und eine Urenkelin dabei. Die Alten sind zufrieden – das Leben geht weiter. Es wird viel gelacht und gescherzt, aber nicht mehr so viel gesungen. Papa Leo fängt wieder an davon zu erzählen, dass viele Deutsche nach Deutschland ausreisen. Mama will davon nichts hören. Sie versucht alle zu überzeugen, dass unsere Heimat die UdSSR ist, aber nicht der Altai, sondern Mariental am Großen Karaman, dem Nebenfluss der Wolga.

„Dort müssen wir auch hinziehen“, sagt sie. „Saratow ist nur fünfzig Kilometer davon entfernt.“

Papa Leo ist damit nicht einverstanden.

„Was haben die dort zu suchen – die Republik gibt’s dort sowieso nicht mehr! Ist doch ganz egal, wo wir wohnen, bei Saratow oder in Barnaul. Wir werden sowieso unter Russen sein!“

„Na, ja“, gibt sie zu, „Boris ist Russe, auch Viktors Lida ist Russin, auch Arturs Tatjana. Ihnen ist’s egal. Wenn man aber die Republik wiederherstellen würde, würden ich und du sofort nach Hause fahren, nicht wahr, Leo?“

Wir spötteln über sie, denn wir glauben es nicht, dass sie allein ohne uns wegfahren würden.

„Dort sind unsere Wurzeln geblieben“, fährt Mama fort, „dort wären wir auch gern gestorben.“

„Aber deine Hauptwurzeln (deine Mutter, Oma Sina, und dein Vater, Opa Sander) sind schon hier, im Altai, begraben“, halte ich ihr entgegen und füge hinzu: „Und auch die Überreste unseres Vater ruhen irgendwo im Gebiet Swerdlowsk oder Perm.“

„Na und? Aber in Mariental liegen die Überreste des Großvaters, der Großmutter und vieler Leute, an die ich mich jetzt noch erinnern kann. Und dort möchte ich auch hin, zu den Unseren.“

Und es wird gestritten. Papa Leo behauptet, dass man die Republik nie wiederherstellen wird, und das Schicksal der Deutschen wäre: entweder sich unter den Russen auflösen, oder nach Deutschland ausreisen. Er ist überzeugt, dass die kleinen nationalen Rayons das Problem nicht lösen können.

„Nationale Rayons? Unsinn alles! Scheiße! Ein Theaterspiel – weiter nichts!“ tobte er. „Um die Volksgruppe zu erhalten, braucht man Schulen und Hochschulen, katholische Kirchen!“

„Deine Kirchen, Vater, braucht schon keiner mehr“, sagt Boris lächelnd. Wir gehen schon in die orthodoxen nicht mehr, und du sprichst von katholischen! Ist doch klar wie Kloßbrühe – keiner wird sich darauf einlassen.“

„Alles haben sie umgestülpt, und die Kinder zu Antichristen gemacht“, klagte Vater traurig. „Wir, Mutter, müssen jetzt, solange wir noch leben, zusammenhalten, Unsere Kinder haben sich mit den Russen zusammengetan, und ich und du sind schon weder Russen noch Deutsche.“

„Was können wir dafür? Für uns hat man alles da oben beschlossen. Und wir Alten können nichts mehr ändern“, unterstützt ihn betrübt die Mutter.

Papa lebt plötzlich auf: „Komm, Ella, fahren wir doch mal im Sommer nach Mariental. Wir werden uns wenigstens alles noch einmal ansehen! Ich bin ganz verrückt darauf!“

Ich versuche, ihm davon abzuraten: „Wozu das? Dort ist doch jetzt schon alles anders.“

„Woher willst du das wissen?“ unterbricht mich Eugenie. „Sollen sie doch mal fahren und sich alles ansehen!“

Als Älteste versuche ich den Eifer des Vaters zu dämpfen.

„Isolde war nur 20 Jahre von Kutschuk weg, und sie stutzte trotzdem, als sie die vielen Änderungen gesehen hatte, und hier ist ein halbes Jahrhundert vergangen! Und das Dorf heißt überhaupt nicht mehr Mariental, sondern Sowetskoje! Mutter wird es schwer haben – sie ist schon alt.“

„Na und?“ flammt sie auf. „Wir werden doch nicht zu Fuß gehen – man kann’s doch mal versuchen! In Saratow können wir uns für eine Woche bei Leos Nichte aufhalten.“

„Vielleicht könnten wir auf unsere alten Tage auch noch umziehen“, lächelt er träumerisch. „Dann werden wir bei den Unserigen liegen.“

Als Invalide des Großen Vaterländischen Krieges stand ihm eine kostenlose Eisenbahnfahrkarte zu. Ohne lange zu überlegen, beschlossen sie, diese Reise zu unternehmen. Sogar der lange Winter konnte sie von ihren Absichten nicht abbringen

„Wenn wir am Leben bleiben, fahren wir“, sagte die Alte kategorisch.

Und sie fuhren. Die Reise überstanden sie ruhig. Nach einer Erholung in Saratow brachte sie ein Autobus in das ihnen so liebe Heimatdorf Mariental. Je näher sie kamen, desto mehr regten sie sich auf – war es doch die Ortschaft, die sie 48 Jahre nicht gesehen haben! Irgendwelche Beklommenheit in der Brust, ein Herzflattern, ein leichtes Bangen… Sie fuhren ins Dorf hinein und erkannten es nicht…

„Ist das Mariental?“ fragten sie, um sich zu vergewissern. Ohne sich über den alten Namen zu wundern, bestätigte jemand: „Na, ja, das ist Mariental.“ Mutter erblickte aus dem Busfenster auf einer Anhöhe die Schule, schnappte nach Luft und rief laut mit weinender Stimme:

„Leo! Leo! Guck doch mal! Dieselbe Schule aus roten Backsteinen! Sie steht immer noch, die zweigeschossige!“ Und dann enttäuscht: „Aber so schäbig sieht sie aus.“

Die Fahrgäste beobachteten neugierig die alten Leute, in denen Sie ehemalige Bewohner dieser Gegend – Deutsche – erkannten. Manchem traten vor Mitleid Tränen in die Augen, mancher lächelte, mancher sah gleichgültig zu, aber gehässige und boshafte Blicke waren nicht zu merken.

Sie stiegen aus dem Bus und gingen durch das Dorf. Was ihnen früher so nah am Herzen lag, konnten sie jetzt nur erahnen. Die Straßen und Häuser wurden immer fremder. Wo sind aber die großartigen Gärten? Wo sind die schmackhaften Äpfel, die weichen Birnen und dunkelroten Kirschen? Mutter ist schockiert: das blühende, schöne und gepflegte Dorf, aus dem man sie im August 1941 ausgesiedelt hatten, war nicht mehr da!

 Антонина Шнайдер-Стремякова

Eine fremde Heimat! Völlig verwahrlost. Da sind die großen Häuser von Onkel Johann Hermann, die Gebäude der Schneider, das Haus von Tante Marta. Das kleine Haus ihrer Eltern (unseres Opas Sander, den man im Gefängnis des NKWD gemartert hatte) war verbrannt. Man konnte noch die Asche erahnen. Ein Kloß in der Kehle… Da standen sie schweigend vor dem ehemals vertrauten Hof. Das Eintreten war verboten: „Das sind jetzt unsere Häuser“, hieß es, und man sah sie mürrisch an. Das Dorf, das einst ein Rayonzentrum war, war so verkommen, dass das Zentrum versetzt werden musste.

Die Kirche, die jetzt als Klub verwendet wurde, hatte vorher lange als Warenlager gedient.

Danach schleppten sie sich zum Friedhof. Die alten Leute gingen mit pochenden Herzen durch die Gräberreihen und suchten… Aber bekannte Bestattungen fanden sie nicht. Überall nur russische Gräber. Wo sind aber die Überreste verstorbener Deutschen hingekommen? Einige bekannte Kreuze und alte Steinplatten fanden sie außerhalb des Friedhofs.

„Also, Leo, wir sind in unsere Heimat gewesen – die haben wir nicht mehr! Wir fahren in die Altairegion zu den Kindern zurück und werden dort sterben. Einen besseren Ort gibt’s heute für uns nicht mehr.“

„Ja, ganz umsonst zog es uns hierher. Mein Herz ist völlig versteinert.“

Als sie nach Hause kamen, sprachen sie nichts mehr von ‚Heimat’ und gaben zu, dass die Altairegion der ‚beste Ort für die Kinder’ ist.

 

 

 



↑  705