Н. Косско
Что впереди?
Мама плакала от радости, что встретится наконец с Эдди, и, наверное, не меньше – от страха тоже: что могло нас ожидать в этой жуткой дальней дали? А может быть, истинной причиной её слёз был последний абзац письма Эдди: «Я должен написать тебе ещё кое-что, мама. Я не писал об этом раньше, зная, что для тебя это будет нелегко. Два года назад я женился. Жену мою зовут Лена, она очень милая и обязательно понравится тебе. Да, и ты уже стала бабушкой – у нас совсем недавно родился сын!»
Меня почему-то эта новость не очень обрадовала. С одной стороны, меня, конечно же, распирало от важности, что я стала тёткой, а с другой – неприятно задело то, что теперь моё место рядом с Эдди заняли эта женщина и её ребёнок.
– Что-то мне расхотелось ехать, мам, – попыталась я успокоить маму. – Мы ведь можем остаться здесь. Когда я закончу седьмой класс, пойду работать, а ты сможешь остаться дома.
Мама только покачала головой:
– Нет, детка, нет. Мы поедем к Эдди, там хоть кто-то будет свой, Эдди сможет нам помогать, и мы не будем так одиноки, как здесь. Надеюсь только, что его жена – хорошая женщина, иначе… – не договорив, она снова заплакала: – Ни за что бы не подумала, что мои дети женятся на русских. Почти 200 лет наши предки оставались немцами, а теперь… в этом обезумевшем мире всё и все перемешались…
Однако подготовка к нашему длительному путешествию отодвинула все сомнения на задний план. Надо было срочно уладить все дела – комендант сказал, что ехать придётся не менее полутора-двух месяцев, а мама хотела любой ценой добраться до нового места летом.
– Кто знает, – сказала она задумчиво, – может, мы застрянем где-нибудь в этих суровых краях на Крайнем Севере.
Радостное ожидание предстоящей поездки омрачила продажа козы Муси, моей самой верной и любимой подруги. Когда Мусю, привязав к рогам верёвку, уводили со двора, она то и дело оборачивалась в мою сторону, и взгляд её жёлтых глаз был, как мне казалось, полон укора и тоски.
В дальнюю дорогу надо было собрать провизии – и немало. Мама выменяла кусок сала на бабушкину швейную машинку – нашу кормилицу, с которой она никогда не расставалась во время наших скитаний. Мы отварили картошки, два десятка яиц, завернули в полотенца четыре буханки хлеба – на первое время этого должно было хватить.
Управившись с делами, мы уселись на лавку в нашей маленькой опустевшей избе и стали ждать милиционера из Семёновского, который должен был сопровождать нас – четырнадцатилетнюю девочку и пожилую больную женщину – в путешествии через всю Россию. Даже тогда, в 1952 году, то есть спустя семь лет после окончания войны, нас всё ещё считали опасными преступниками. И только потому, что мы были немцами. Стоило ли после этого таить обиду на того военного в райкоме комсомола?
…Наконец, явился милиционер – человек с колючими маленькими глазками и неприветливым взглядом. Дядя Митя погрузил наши пожитки на телегу, цокнул языком, и лошадь тронулась.
Никто не махал нам вслед, никто не желал доброго пути. Наши единственные друзья, тётя Нюра и её семейство, ещё накануне попрощались с нами и отправились затемно на базар в Семёновское.
У околицы я ещё раз оглянулась, пытаясь запомнить мои Горки: деревню, леса вокруг неё, в которых я знала каждое дерево и каждый кустик, реку с её причудливыми изгибами, луга, поля и всё окрест, что стало уже родным и близким. Бросив прощальный взгляд на этот маленький уголок родины, с которым я теперь расставалась навсегда и который порой бывал для меня сущим адом, я быстро отвернулась.
Нам предстояло путешествие на край земли. Что-то там нас ждёт?
Weiter in den Norden
Mama weinte vor Freude auf das Wiedersehen mit Eddie und vor Angst, denn was würde uns in dieser unheimlichen Ferne erwarten? Aber der wahre Grund ihrer Tränen war wahrscheinlich der letzte Absatz in Eddies Brief: „Ich muss dir noch etwas schreiben, Mama. Ich tat es nicht früher, weil ich weiß, dass es für dich nicht leicht sein wird. Ich habe vor zweieinhalb Jahren geheiratet. Meine Frau heißt Lena, und sie ist sehr lieb. Du bist auch schon Oma geworden - wir haben einen kleinen Sohn.“
Ich konnte mich über diese Nachricht nicht so richtig freuen. Einerseits war ich mächtig stolz, Tante geworden zu sein, anderer¬seits war ich tief gekränkt, dass jetzt eine andere Frau und ein anderes Kind meinen Platz bei Eddie eingenommen hatten.
- Ich will lieber nicht fahren, Mama, wir können hier bleiben, und wenn ich die siebte Klasse beendet habe, kann ich arbeiten gehen. Und du kannst dann zu Hause bleiben.
Mama wiegte nur traurig den Kopf:
- Nein, Kind, wir fahren zu Eddie, dann haben wir endlich jemand, der uns helfen kann, dann sind wir nicht mehr so mutterseelenallein. Hoffentlich ist seine Frau auch wirklich nett, denn andernfalls...
Mama fing wieder zu weinen an:
- Nie im Leben hätte ich gedacht, dass meine Kinder Russen heiraten würden. Wir sind jahrhundertelang Deut¬sche geblieben - und jetzt in dieser verrückten Zeit wird alles durcheinander gewürfelt.
Doch die Vorbereitungen zu unserer langen Reise verdrängten die¬se Sorgen. Es musste sehr schnell gehen, denn der Kommandant sagte, so eine Reise würde ganz bestimmt anderthalb oder zwei Monate dauern. Mama wollte es um jeden Preis noch im Sommer schaffen.
- Wer weiß, - sagte sie, - ob man in dieser Gegend im Winter nicht irgendwo steckenbleibt.
Mir wurde die Freude auf die bevorstehende Reise durch den Verkauf unserer Ziege Musja, meiner treuen Freundin, verdorben. Als man ihr einen Strick um die Hörner band und sie wegführte, wandte sie immer wieder den Kopf nach mir und sah mich, wie mir schien, traurig und vorwurfs¬voll aus ihren gelben Augen an.
Irgendwie mussten noch Nahrungsmittel für diese lange Reise besorgt werden. Mama tauschte ihre Nähmaschine, die noch meiner Großmutter gehörte und die wir auf all unseren Irrwegen immer mitgeschleppt hatten, gegen ein Stück Speck ein. Abgekochte Kartoffeln, Eier und vier Laib Brot - damit waren wir für eine Zeitlang versorgt. Nun warteten wir in dem kleinen, leer gewordenen Häuschen auf die An¬kunft des Milizmannes aus Semjonowskoje, der uns - ein vierzehnjähriges Mädchen und eine ältere kranke Frau - auf der Reise durch ganz Russland begleiten sollte. Auch jetzt, sieben Jahre nach Kriegsende, sah man in uns immer noch ganz gefährliche Verbrecher - nur weil wir Deutsche waren. Und so gesehen, musste ich dem Mann im Rayonkomitee schon recht geben.
Dann kam endlich der Milizionär - ein Mann mit unfreundlich stechendem Blick. Onkel Mitja half unsere Habseligkeiten auf den Wagen verladen, schnalzte mit der Zunge, und das Pferd trabte los.
Keiner winkte und wünschte uns eine gute Reise. Die einzigen Freunde, die wir noch hatten, die Jurlows, hatten sich schon am Vorabend von uns verabschiedet und waren bei Tagesanbruch nach Semjonowskoje zum Markt gefahren.
Nach unserem Gorki sah ich mich noch einmal um. Das Dorf, die Wälder, in denen ich fast jeden Baum und jeden Busch kannte, der Fluss mit jeder mir vertrauten Biegung, die Wiesen und Felder - alles blieb zurück an einem Ort, der mir manchmal zur Hölle geworden, aber dennoch ver¬traut und ans Herz gewachsen war. Ich warf einen letzten Blick auf dieses kleine Stückchen einer oft stiefmütterlichen Heimat, das wir jetzt für immer verließen, und wandte mich schnell ab.
Vor uns hatten wir eine Reise ans andere Ende der Welt. Was würde uns dort erwarten?