(повесть о чеченской войне)
Сергей Герман
Награда
редакция:
Антонины Шнайдер-Стремяковой
Из комендатуры пришёл Степаныч. Он долго смотрит на нас и :
- Военному коменданту звонили из Ханкалы, приказали подготовить наградные документы на Дронова. К Мужеству!..
- Да ну? Олега ж к ордену хотели!
- А Дронова за что? Какие подвиги?..
- Там! - показывает на потолок Степаныч. - Телевизор тоже смотрят и лучше нас знают, кто более достоин. Товарищ майор перед камерой смотрелся очень мужественно. К тому же боевиков победил! Начальство уже подготовило представление. Я читал: «За проявленные героизм и самоотверженность.
Ребята ропщут.
- А нам Степаныч, видать, не судьба награды носить. Не заслужили!?
Степаныч улыбается:
- Не за награды воюем, хлопцы. За идею. За державу!
Потом выдерживает театральную паузу, добавляет:
- Это ещё не всё. Журналистку тоже наградили, медалью ...За укрепление боевого содружества.
Повисает тишина. Ребята не смотрят друг на друга.
Через три недели ротный надраил берцы, нацепил новый камуфляж и укатил в Ханкалу. Вернулся довольный. С орденом.
Олег
Олегу дали десять суток отпуска, он получил боевые и укатил в Моздок. Через десять дней он не вернулся, не вернулся и через двенадцать. Русские, жившие на станции, рассказали, что несколько дней назад видели какого-то контрактника без оружия, который остановил жигули.
Олега нашли в лесочке местные. Когда мы примчались туда на двух БТРах, он лежал на животе со связанными сзади руками. На руках были отрезаны пальцы, отсутствовало ухо, на лице застыла мука. Ухо у Олега было отрезано при жизни, потому что лицо было в крови. Тело накрыли плащ-палаткой, из-под серого брезента торчали ступни в носках. У Олега были хорошие берцы. Сняли. Наверное, перед тем как убить. Или после?..
- Суки-и-и!
Когда Олега несли к машине, его ступни качались в такт нашим шагам.
Упокой, Господи, души рабов Твоих, за Отечество на Чеченской войне живот свой положивших.
Клок
Вместо Олега к нам перевели бойца из первого взвода. Ему лет тридцать. Невысокого роста, худощавый, с довольно длинными руками и короткими кривоватыми ногами. Меня раздражает его маленький рост, редкие волосики на небритом подбородке, напускная весёлость – оказалось, не меня одного. Шашорин вполголоса ворчит:
- Блин, как же ему бабы дают? Он же скользкий, как улитка.
Новенький услышал. С улыбочкой повернулся вполоборота
- Ну, ты то не баба! Чего беспокоишься напрасно?
Посрамлённый Шашорин отворачивается к стене. Новенького зовут Андрей Клоков. Значит - Клок. Он тут же задружил с Ромкой Гизатулиным. О чём-то с ним шушукался, подарил свою новенькую разгрузку.
Дня через три Клок отличился - застрелил собаку, по кличке Прапор. После бомбёжек и пожаров многие собаки оказались на улице. Питались на помойках, жрали мышей, лягушек. Говорили, что ели они и человечину. Прапору удалось прибиться к людям. Крутился при солдатской кухне. Хороший был пёс, не злой, не агрессивный. Кто-то раньше облил его кипятком. По всей спине тянулся шрам от ожога, похожий на погон. Потому и назвали его Прапором.
Вот его Клок и убил. Опробовал винтовку.
Пё,с вытянув лапы, лежал на земле в луже крови. На спине чернел старый шрам.
Пришёл Прибный, спросил, зачем?
- Так чеченской же породы, Степаныч. Чего их жалеть?
Прибный сплюнул
- Креста на тебе нет. Тварь безвинную не пощадил.
С Клоковым перестали разговаривать. Вечером в кубрике Ромка бросил ему подаренную разгрузку.
- Дать бы тебе в едало, тварь!
Вечером поспорили, что будет делать Клок. Попросит прощения или сбежит?
Чеченец
Прошло несколько дней. Тело Олега отправили в Моздок, на холодильник. Оттуда его должны были отправить родителям. Мы несли службу, случившееся потихонечку забывалось.
Ничего не забыл только Прибный. Он несколько раз ездил на станцию, о чём-то говорил с местными.
Однажды ночью я проснулся от толчка. У кровати стоял Игорь.
- Вставай, - коротко сказал он. - Поедешь с нами.
Я быстро оделся. Натянул на бушлат разгрузку с магазинами. Сунул в карман пару гранат.
- Куда?
- Сейчас увидишь.
Першинг, Пёс, Заяц, Клок сидят в броне.
Моросил мелкий холодный дождь. Из невесомого серого марева, прикрывавшего неспешное отступление февральской ночи, сбоку от дороги показалось серое приземистое здание бывшего коровника. Тусклый жёлтый комочек ещё холодного солнца едва продавливал ватные клубы зависшей в воздухе влаги, медленно обрисовывая желтое поле, перепаханное танковыми гусеницами.
- Машину замаскировать, чтобы не было видно с дороги. Выпейте чаю, согрейтесь. Водки не дам, вы нужны в здравом уме.
Пока мы, обжигаясь, глотали горячий чай, Степаныч излагает свою пропозицию.
- Ситуация, хлопцы, такая. Олега убил Зелимхан Мурдалов, информация точная. Его машина сейчас стоит на блоке. В машине он один. Там его трогать нельзя, много свидетелей. Через полчаса он будет здесь или возле кошары, если двинется по грунтовке. До кошары отсюда чуть больше километра. Здесь остаются Лёха, Клок и Першинг. Першинг останавливает машину, остальные страхуют. Клок со снайперкой, Лёха за пулемётом. Но надо взять его живым и желательно без стрельбы. Потом допросим, с кем он был. Я, Пёс и Заяц выдвигаемся к кошаре. Услышите стрельбу, выдвигаетесь в нашу сторону, мы соответственно в вашу. Потопали.
Трое мужчин след в след побежали по еле заметной тропинке в сторону предгорий.
Через минуту группа растворилась в дождливом мареве.
Першинг уходит вперёд. Пёс, прихватив винтовку, залезает на крышу. Я сижу в машине, через триплекс смотрю на серую скользкую дорогу. Тепло выветривается, влага и холод ползут под бушлат. Минут через пять раздаётся стук по броне.
- Лёха, мне отойти надо. Обосссс...
- А чего ты стесняешься? Делал бы здесь свои дела.
- Да не могу я под дождём. Надо сосредоточиться.
- Ладно, вали, делай своё грязное дело.
Першинг, прихватив кусок газеты, скрывается в глубине коровника. Его нет почему-то очень долго.
На мокрой дороге появляется старая красная семёрка.
Из машины выходит водитель. Рыжая борода, куртка от армейского камуфляжа, непонятного цвета штаны. Не хватает только зелёной повязки и перемотанного изолентой автомата. Узнаю старого знакомого, с кадыком. Я почти уверен, что это и есть Мурдалов.
По плану их должен был встретить Першинг. Но его нет, и что теперь делать мне?
Мой знакомец ныряет куда-то в развалины и через минуту появляется обратно с каким-то длинным свёртком, завёрнутым в полиэтилен. А вот и снайперская винтовка. На работу собрался, с-сука! Наших ребят отстреливать.
Затаив дыхание, навожу стволы пулемётов на лобовое стекло.
- Где Першинг? Почему не стреляет Клок? Уйдёт ведь тварь!..
Чеченец уже садится за руль. Поворачивает ключ зажигания. Двигатель начинает работать.
- Господи, помоги! Огонь!
Затаив дыхание, выжимаю кнопку.
Пулемётная очередь вдребезги разносит стёкла, рвёт металлическую обшивку дверей и кузова. И как-то резко наступает тишина. Я хочу подойти к расстрелянной машине и понимаю, что ноги меня едва слушаются. Из развороченного кузова тянет сладким и приторным запахом парного мяса, развороченных внутренностей. Вместо лица, у чеченца кровавая каша.
Пули разворотили ему грудь и живот. Красное мясо, сизые кишки. Кровь идет сгустками, темными пятнами оседая в грязи.
Надо обыскать труп. У него должны быть документы. Мои пальцы возятся в кровавом месиве кишек. Водительские права, паспорт залиты липкой кровью...
Всё, как в тумане, секунды кажутся вечностью. У меня возникает ощущение, что это происходит не со мной. И липкое противное ощущение крови на лице, мне кажется, что меня ею просто умыли. Прихожу в себя от боли в руках. Тру ладони куском кирпича и содрал кожу, стараясь стереть кровь.
Опускаюсь на корточки, Першинг суёт мне в рот зажжённую сигарету. Догорая, она обжигает пальцы, и я автоматически прикуриваю новую. Совершенно не помню, как появился Прибный.
- Кто стрелял?
Я молчу.
Степаныч оглядывается по сторонам, заглядывает в машину и горестно машет рукой.
- Клок, быстро тащи бензин и уходим. Нас здесь не было.
- Степаныч, у него оружие было, винтовка.
- Оружие тоже в огонь.
Кто-то из ребят пробует возразить.
- А, может, доставить его в комендатуру? Это же боевик. Да и Олег на его совести.
Прибный взрывается:
- Может, кто-то из вас хочет стать новым Ульманом? Или Будановым?.. Выполнять приказ! Все на броню. Уходим.
Клок бежит с канистрой. Долго возится перед машиной. Наконец, вспыхивает пламя.
Ухо
Первым на Клока обратил внимание Саня Спесивцев. Он всё косился и косился на него, а потом, когда Клок вышел из кубрика, подошёл к Прибному.
- Командир, тебе не кажется, что Клок под постоянным кайфом?
Степаныч чистит автомат. Смазывает его маслом, любовно полирует мягкой ветошью.
- Ну и что? У нас половина роты, если не на службе, к вечеру под кайфом. Вино вместо воды пьём. Сам знаешь.
- От него перегаром никогда не пахнет. Он вообще не пьёт!
Прибный вздыхает и нажимает спусковой крючок. Оружие щелкает. Степаныч продолжает нажимать спусковой крючок снова и снова.
- Щёлк!...Щёлк!...Щёлк...
- Что у него? Колёса или наркотики?
- Не знаю. Но на торчков я в зоне насмотрелся. У него глаза обмороженные, как у рыбы.
- Ну да, ну да...
Входит Клок. Прибный подходит к нему вплотную, долго-долго смотрит в глаза
- Раздевайся!
- Зачем?
- Затем. Медосмотр буду проводить.
Степаныч внимательно осматривает вены.
- Одевайся. Выворачивай тумбочку! Теперь сумку!
На дне сумки тёплый свитер, дополнительное бельё, завёрнутый в узел носовой платок. Степаныч развязывает узел.
Первой мыслью было, что Клок зачем-то прячет грязную курагу. Второй, почему одна..?
Домыслить я не успел, почувствовал, как тошнота поднимается к горлу. Пережив два рвотных позыва, но так и не срыгнув, я выдохнул:
- Бля-яя!..
Кажется, что это сказали все...
Невозмутимым остался только Прибный. Он потрогал сморщенное человеческое ухо пальцем. Понюхал. Мне показалось, что сейчас его лизнёт...
- Ты что, Клок?..Некрофил?..
Это был единственный здравый вопрос.
Клок молчит.
- Это чьё? Убиенного Лёхой чеченца?
Лицо Клокова начинает медленно наливаться кровью.
- Ты понимаешь, что ни один человек в здравом уме такое не будет собирать тем более хранить! Или ты психопат? Идиот? А если какие-то чечены увидят? Вот визгу будет: Уши! Уши! Наших братьев! При этом еще и они правы будут, и по их понятиям, да и по нашим тоже! Кому это понравится? А, может, у тебя крыша поехала? Собирай монатки и сегодня же во взвод. С ротным я договорюсь.
За Клокова вступается Спесивцев.
- Степаныч, погоди. Может, оставим? Без снайпера остаёмся. Остальные и в корову не попадут.
- Нет! Я сказал. Уши режут малолетки и те, у кого крыша поехала. Мне в разведке психи не нужны. Ты можешь пытать или резать врага на ленты для того, чтобы получить от него информацию. Это работа. Но если ты начинаешь это делать для удовольствия - это болезнь. Если для того, чтобы потом покрасоваться перед девками своей крутостью - долбоедом. И тех и других я презираю. Клок, п-шёл вон!
Вечером, когда Прибный уходит на доклад к ротному, Гизатулин не выдерживает.
- Парни, а вы знаете, что мне предлагала эта сука? Заинтересованные, мы поворачиваем к нему головы.
- Переговорить со Степанычем, чтобы прикрыл от начальства в случае чего, и во время следующей зачистки разжиться у чехов барахлишком. Дескать, не мешало бы в кубрик телевизор поставить, да и видик был бы не лишним.
Шашорин бросает.
- А зря ты со Степанычем не поговорил. Он бы вас обоих сразу и зачистил.
Следователь
Через несколько дней приехал следователь из военной прокуратуры. Ребята были на выезде, я приболел, валялся на кровати.
Следователь в камуфляжной куртке, но звёзд на погонах нет. Наверное, для конспирации. Хотя сразу с порога же объявил, что он капитан. Я налил ему чаю.
Капитан размешивает ложечкой сахар.
- Обыкновенная история, - говорит он мне, - в двух километрах отсюда, между блокпостом и селом, обнаружена сгоревшая машина. Мы уже провели опознание. Это житель Гудермеса, мирный житель Зелимхан Мурдалов! У него большая родня, дядья, двоюродные братья, кое-кто в милиции, а также в правительстве республики. Есть версия, что убийство совершили военнослужащие нашей комендатуры. Свидетели видели, как рано утром из села выезжала бронемашина с затёртым бортовым номером. Через блок-пост она не проезжала. Делу дан ход, приказано разыскать его убийц и осудить.
Я вполне резонно ответил, что ничего не знаю. Мурдалова могли лишить жизни и боевики, учитывая, что у него родственники в милиции.
Следователь покивал головой, согласился. Он вообще оказался неплохим мужиком, понятливым. Хорошо мы с ним поговорили. Но капитан сказал, что пообщается ещё и с остальным народом в роте, а потом, может быть, вызовет меня к себе.
После разговора я заскочил в дощатый туалет. Показалось, что на дальнем очке кто-то сидит в натянутой на самые уши шапке. Клок? Что здесь делает этот урод? Говорил ли с ним следователь?
Утром меня вызывает ротный.
- Вы чего творите, разведка? Спокойная жизнь не нравится? Экстрима захотелось, подвиги Рэмбо не дают спать?
Я не боюсь майора. Что он может сделать после того, что я сделал с собой сам. Я просто хочу спать. Я устал от войны и липкой чеченской грязи. Не спрашивая разрешения, опускаюсь на стул. Нашего командира зовут, кажется, Игорь. Он на восемь лет моложе меня.
- Чего ты разорался? Иди лучше срочникам расскажи, как им жить дальше. После всего, что они здесь видели и пережили. Как им потом детей воспитывать? Им хуже, чем тем, кого убили, потому что мёртвым уже нечего бояться. А они боятся всего и всех, боятся боевиков, своих офицеров, собственной тени. Боятся быть убитыми и боятся убивать сами, потому что завтра их могут арестовать за убийство мирных жителей. А где ты здесь видишь мирных жителей?.. Ну, арестуй меня, сдай прокурору, посади в яму!
- Обойдёшься. Пока насчёт тебя не поступило никаких распоряжений, поедешь с ОМОНом на третий блок-пост, заберёте там легкораненого. Доставите его в Моздокский госпиталь. Лучше всего будет, если не вернёшься. Рви контракт, переводись в другую часть. Мне всё равно.
Не прощаясь и шаркая ногами, я выхожу.
Расстрел
На блок-пост отправляется БТР. На броню садится командир ОМОНа, жилистый, усатый. Вооружён как Рэмбо, РПГ-18 «муха», подствольник ГП-5, комплект гранат, перевязанные изолентой магазины в карманах разгрузки.
Капитан садится справа на люк, ноги в корпус. Водитель - срочник, у него типично русское лицо. Веснушчатое, с белыми ресницами и такими же бровями над светло-голубыми глазами. Водитель их постоянно щурит. И когда говорит, и когда слушает, и когда просто курит. Сержанту лет двадцать - наверное, скоро дембель.
Водитель и стрелок находились в броне внутри. Над водителем сидит прапорщик-связист. С левой стороны за ним солдат и еще несколько спецназовцев. На БТРе уже ревёт двигатель. Выходит ротный и передаёт прапорщику приказ военного коменданта остаться и обеспечить телефонную связь.
Я запрыгнул на броню. Омоновец передаёт мне свою «муху». Я кручу её в руках. Капитан понял меня по-своему, каклоняется к моему уху.
- Не с-ссы. Открываешь заднюю крышку и раздвигаешь трубу до упора. Откроется передняя крышка, а предохранительная стойка и мушка встанут вертикально. Поворачиваешь предохранительную стойку вниз до упора и отпускаешь её. Для выстрела жмёшь на спусковой рычаг шептала. И всё - враг повержен. Запомнил? Тогда поехали!
Чинно и размеренно двинулись вперёд.
Мы отъехали от комендатуры километров пять. Перед поворотом на блок БТР сбавил скорость. Именно там нас и ждали. В левый борт ударила граната. Стреляли под углом, и она уходит рикошетом в землю, сорвав защитный щиток с брони. Тут же прилетает вторая с правой стороны. БТР подбрасывает вверх. Взрывная волна бьёт по ушам, я моментально перестаю слышать.
У капитана к ноге были привязана гранаты к подствольнику. Они сдетонировали и взорвались. Левую ногу оторвало ниже колена, она держалась только на брюках. После взрыва всё заволокло дымом.
Машина резко сбавила скорость, но очнувшийся водитель, поняв, что впереди возможна засада, вывернул руль и повернул машину назад.
Я стреляю из «мухи» на огоньки выстрелов. Солдата, сидевшего на броне по ходу движения сзади и слева, сносит на землю огненной струей от выстрела...
Странная вещь - человеческая психика. Иногда в моменты наивысшего напряжения тебя может просто зациклить на какой-нибудь мысли. Память цепляется за то, что в обычной жизни промелькнуло секундным эпизодом.... Я же не купил Машке....
Откуда-то с высотки короткими злыми очередями бьёт пулемёт ПКМ, вслед за ним закашлял ДШК.
Пули свистят над головой. Рикошетят о броню, разлетаясь в разные стороны с противным визгом.
Даю несколько длинных очередей куда-то в сторону. Кусаю губы и кулаки, пытаясь унять дикую дрожь в руках, но понимаю, что это бесполезно, и снова стреляю… стреляю... Раздаются выстрелы сзади за моей спиной. На малую долю секунды обжигает мысль:
- Обошли... Всё, копец.
Но наш БТР продолжает движение в направлении комендатуры несмотря на то, что машина повреждена и еле ползёт.
БТР встал у входной двери и под прикрытием ОМОНа раненых занесли в комендатуру. Там капитану хотели поставить промедол. В руке у него был зажат шприц-тюбик. Но он был уже мёртв. Живыми остались водитель, стрелок-оператор и я. Солдат и двое омоновцев слетели с брони.
К месту засады тут же выехала группа, но боевиков не нашли.
Меня тошнит. Я знаю, что при контузии надо выпить водки, но я не могу это сказать. Язык мой, как деревянный.
В кафе
В селе работает несколько кафе. Там у огня сидят люди и слушают музыку. Рядом стоят столы, накрытые чистой клеенкой. Можно заказать себе домашнюю еду. Обычный дорожный набор, с учётом чеченских реалий: палёная водка, какой-то подозрительный кофе, шашлык, который не хотят есть собаки, и галушки, приправленные чесночным соусом. За столиком в углу сидят два милиционера. Они тупо и безнадёжно пьяны.
Я уже начинаю понимать, что это единственный способ забыть о том, где мы находимся. У меня болит перевязанная голова, и я тоже пьян, но мечтаю напиться так, чтобы протрезветь только в России.
Мне кажется, что водка в стакане пахнет разлагающимися трупами. Несмотря на зиму, в кафе много мух. Жирных и черных. Мне кажется, что они облепили всё моё тело и от него также несёт тошнотворным запахом падали.
Рядом с кафе бегают двое чеченских пацанов лет 5-7. Пацаны зыркают на нас, а потом отбегают на безопасное расстояние и имитируют стрельбу из автомата по сидящим в кафе русским солдатам
-Паф-паф! тра-та-тата!!!
Из ворот дома выходит бородатый чеченец, хватает пацанов за шкирки и утаскивает домой. В кафе забегает Першинг.
- Лёха, собирайся, через полчаса в Моздок идёт машина. Тебя сдал Клок.
- Зач-чччем..?
- Что зачем? Уезжать? Или зачем сдал?
- Зачем... сссс-дал...
- Понимаешь, есть люди, в которых живет Бог, и есть люди, в которых живет дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты. Вот это о нём. Ладно. Разберёмся сами.
Степаныч сказал, что тебя вызывают в прокуратуру. Если не уедешь, тебя отдадут чехам. Сам понимаешь, что с тобой будет. Документы он отправит потом. Держи деньги на дорогу.
Суёт мне в карман несколько мятых купюр. Вытягивает из моего кармана гранату РГД.
- Ос-ссставь...на память.
- Ни к чему. Зачем тебе в дороге лишний геморрой.
Мы обнимаемся. Митя хлопает меня по плечу.
- Езжай. Лечи свою башку. В крайнем случае из тюрьмы тоже есть выход. Это из могилы нет! А мы сейчас на село. Проедем по адресам. Будет очень жёсткая зачистка.
Через несколько часов меня встретил Моздок и его разбитые улицы. Везде грязь, одноэтажные домики. Я хочу пить. Нахожу кран с водой, хватаю ртом холодную воду с привкусом ржавчины, становится немного легче.
Местный таксист за час довез меня до Прохладного. Я даже успел на фирменный поезд «Осетия». В вагоне тесно, но я нашёл место. Напротив сидит женщина с двумя маленькими детьми. Кто-то начинает рассказывать о бомбёжках Грозного. Дети начинают плакать. Женщина кричит, чтобы не говорили о войне. Я начинаю дремать, проваливаюсь в полусон, полуявь.
Глубокой ночью я стоял уже на перроне вокзала родного города. Ветер гнал по грязному асфальту бумажные листы с изображённой на них короной и надписью “Imperia Furs”. Мне казалось, что в свете фонарей скомканные листы бумаги похожи на багряные лужи крови. На цвет нынешней России. Ровно через месяц мне пришло письмо, что ребята подорвались на фугасе.
Вот и все.
С тех пор я часто задаю себе вопрос: зачем?
Ни тогда, ни сейчас я не могу на него ответить.
Мне ясно только одно: Чечня – это надолго. Для чеченца русский всегда был и будет врагом. Или в лучшем случае источником наживы. Сильному они покорялись, слабого презирали.
Эпилог
Я очнулся, пошевелил вспухшим и шершавым языком... Это не страшно, это всего лишь сон, и я пока ещё жив. Все мои сны одинаково бесконечны и страшнее яви, потому что в них вижу лица людей, оставленных там навсегда.
Серое чеченское небо, липкая рыжая грязь и кровь… Я ненавижу свои руки, себя, всех тех, кто допустил возможность безнаказанно УБИВАТЬ. Всем существом чувствую, что в такой стране нет мне места. Хочу вырваться из этого кровавого месива в какую-нибудь беззвучную тишину, в тихие поля, в тихие леса – возможно, на необитаемый остров... Но знаю твердо, что никуда уже не вырвусь. Моё прошлое навсегда останется со мной...
Я не убийца, по-житейски говоря.
Не злой, не подлый.
Но было так, что автомат с плеча –
И хлестанешь по людям, как мишеням.
Я пули слал, души не теребя.
Я бил врага. И всё-таки не скрою,
Что каждой пулей будто и в себя...
С тех пор живу с подстреленной душою.
Пятигорск- Грозный- Бонн.
1999- 2004 гг.