(эссе)
Светлана Фельде
Можно ли попросить прощения заранее? Думаю, что – нет. Я подумала об этом, когда сентябрьским солнечным утром срезала цветы отцветающей лаванды и поставила их в обыкновенную голубую вазу. «А какое отношение к вазе и лаванде имеет прощение?» - спросите вы. Самое прямое.
Любуясь синерево-голубым сочетанием и вдыхая успокаивающий запах, я думала о том, что когда-то такие вещи перестанут меня интересовать. Я перестану любить сентябрь с его облетающей листвой, ноябрь с запахом арбузных корок в воздухе, июль с пением сверчков по ночам, май с дождями и грозами. Перестану обращать внимание на то, что давно не покупала обновок и забуду о том, что крем для лица лучше всего использовать оливковый, сделанный где-то в Тоскане.
Может, конечно, все будет иначе. Иначе тоже случается. До наступления всего этого. А если нет? Вот именно за это время, коли оно придет, я и хотела попросить прощения у своего сына. Ему девятнадцать. Он уже пережил переходный возраст, точнее, мы пережили его все вместе. Он пережил разочарование первой влюбленности и первый разрыв с девушкой, в которой не чаял души. Он еще не встретил настоящего друга. Он еще не знает, какая специальность ему по душе. Но у него все еще будет – и друг, и любимая работа, и любимая женщина. Я точно это знаю. Мне сорок четыре. Мне повезло встретить настоящего друга. У меня была любимая специальность. У меня случилась любовь – такая, которой не найти повторения. Взросление открыло мне много нового в себе – я стала любить цветы и написала - если верить знающим людям - пару хороших рассказов. И постепенно почти научилась прощать то, что в девятнадцать лет казалось концом света. Да, так вот, я о прощении. Потому что эти мысли приходят в голову в сорок четыре года, а не в девятнадцать. Особенно если для них есть повод – уже несколько лет я работаю в доме для престарелых. И точно знаю, о чем говорю. Мой дорогой, мой единственный, мой любимый мальчик! Прошу простить меня за то, когда я начну пятнадцать раз спрашивать тебя о том, о чем ты мне уже говорил. Пятнадцать раз. За то, что я перестану интересоваться твоими делами и жаловаться, будто ты не приходишь месяцами, хотя на самом деле ты бываешь у меня почти каждый день.
Прошу у тебя прощения за то, что тебе придется выслушивать мой монотонный бред-бормотание, запихивать в мой беззубый рот манную кашку, а она будет течь по подбородку, выносить мой бессмысленный взгляд, не узнающий тебя. За то, что я буду цепляться руками за шторки над кроватью и утверждать, будто это паруса и мы сейчас должны куда-то отплывать, а красный чемодан остался стоять дома у дивана. И нужно срочно ехать назад, иначе как же без чемодана. За то, что буду требовать выгнать из комнаты посторонних людей, указывая на кресло-каталку у окна. За то, что буду кричать ночами и нервировать медсестер, понятия не имеющих о том, как мне помочь. И они с вежливыми улыбками станут рассказывать тебе о том, как плохо я сплю.
За то, что перестану есть и пить и тебе придется "дать добро" на то, чтобы меня оставили в покое. Ты не будешь спать и думать, что не стоило соглашаться на роль моего опекуна и подписывать документ, в котором я своевременно озвучила все свои желания, а именно: когда моя жизнь подойдет к концу и я перестану проявлять естественные человеческие потребности, то отказываюсь от искусственного питания и экстренной врачебной помощи с целью продления существования.
Дорогой читатель, ни в одном написанном здесь слове нет ни пессимизма, ни уныния, ни желания нагнать на кого-то депрессию. Есть просто желание попросить прощения сейчас, теперь, пока это еще можно сделать совершенно осознанно. Заранее.
Надеюсь, что такое все-таки возможно.