Художественный очерк 

Евгений Мауль

Подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в рытвины, изрядно пожёванная временем "буханка" обречённо катилась по глинисто-песчаному грунту в северо-западном направлении навстречу лежащей за полосой горизонта незримой цели. Солнце, еще час назад багровевшее огромным чирьем на востоке, карабкалось вверх по небосводу, обжигая дыханием распростёршуюся пустыню. Вокруг серая песчаная земля, невысокие барханы, в ложбинах словно окутанные паутиной такыры и превратившиеся после весенних дождей в непролазные болота шоры , покрытые плотным белым налётом соли, будто припорошенные снегом, и ещё скудная растительность в виде солянки, полыни, саксаула и тамариска. По пути встретилась дюжина тощих облезлых дромедаров, флегматично жующих какую-то жухлую траву посреди этих безжизненных песков. Невозможно было представить, что еще каких-то четыре десятка лет назад на этом месте синие языки морских волн лизали бока рыболовецких траулеров, возвращавшихся в родную гавань с очередным уловом осётра, судака, сазана, белого амура, жереха, аральского усача, толстолобика, леща, камбалы и других промысловых рыб, которых затем с конвейеров рыбоконсервного комбината Муйнака отправляли по городам и весям нашего когда-то общего государства, чтобы украсить трапезу граждан. Когда стал пересыхать Арал и исчезла рыба, её стали какое-то время привозить на завод в замороженном виде с Балтийского моря, чтобы использовать мощности предприятия и сохранить рабочие места в регионе. Однако после краха Советской империи очень скоро остановились змеи конвейеров круглых консервных банок, перестали шуметь механизмы, смолкли голоса в цехах, а здание за эти годы стало постепенно разрушаться и приходить в негодность.

***

Во время езды мотор УАЗа периодически издавал жалостный рев, тормозные колодки скрипели, карданный вал свистел, коробка передач кряхтела при переключении - вторая скорость не включалась, четвертая западала. Наша небольшая экспедиционная группа около получаса назад начала передвижение по дну плескавшегося здесь ранее Аральского моря, за короткий отрезок времени превращённого человеком в самую молодую пустыню мира Аралкум, а я уже успел пожалеть о том, что согласился отправиться в сию небезопасную поездку на этом драндулете. "Слушай, где ты раздобыл эту шайтан-арбу?", - обращается к водителю с нескрываемой иронией мой спутник Рустам. Его крутой BMW X5 с ташкентскими номерами сейчас стоит в Муйнаке в тени дувала у дома одного из его дальних родственников. "Да ты что?! Этот УАЗик и гелендваген, и твой бумер сделает!" - возражаю я с наигранной серьёзностью, подмигивая своему товарищу. "Ойбай, зачем мой мащина плёхо говорищь? Ета хороший мащина", - обиженно отзывается наш шофёр и проводник по совместительству, сухощавый мужчина неопределенного возраста по имени Жаксыбай, пережевывая неспеша кусочек насвая, - "Ета мащина - просто зверь, на нем самый директор консервного комбината ездиль туда-сюда, понимаищ, ощинь уважаемый челявек". "Во-во, не машина это, а большая консервная банка, или нет, пожалуй, это сундук на колёсах", - не унимался, глумливо усмехаясь, Рустам. "Не хочешь ехать - иди пищком. Здесь я капитан", - не замедлил парировать водитель и красноречивым жестом указал на дверь. В ответ мой товарищ с недовольством в голосе пробурчал, что вообще-то мы можем и забрать заплаченные ему за поездку деньги, но всё-таки ёрничать прекратил, и в салоне УАЗика над нашими головами тяжёлым одеялом повисло ватное молчание. Ещё в Ташкенте он отговаривал меня от этой поездки и пару раз проронил, что не долюбливает "этих сепаратистски заточенных чёрных колпаков". Хотя здесь нужно отметить, что в этой республике в соседстве с каракалпаками проживают и узбеки, и казахи, и осколки большой когда-то диаспоры русских. Водитель затянул вполголоса какой-то напев на родном языке, Рустам нарочито серьёзно посмотрел на циферблат своего "Брайтлинга" и со словами "Ну, что же, веди нас, чичероне!" звучно щёлкнул пальцами.

***

Я дружу с Рустамом ещё со времён нашего общего букварного детства, когда мы вместе постигали школьные азы за одной партой, собирали марки, особенно увлекаясь сериями "Монгол Шудан", сообща сбегали с уроков в Парк Культуры поесть мороженое и пострелять в игровых автоматах и лазали в чужие сады за персиками и хурмой. Достигнув ювенального возраста, мы пили как эстеты во дворах Кашгарки под звон расстроенных гитар и пение рок-хитов той эпохи "Группа крови" и "Гуд-бай, Америка" дешёвый и тошнотворно сладкий портвейн "Чашма" из вырезанных из груш импровизированных бокалов, совершали побеги из жаркого города в спасительную прохладу Чарвакского водохранилища, параллельно встречались с подружками Райкой и Галкой из третьего подъзда и учились на одном курсе в ТашИИТе . Потом жизнь нас развела в разные стороны: после распада Советского Союза я уехал на Запад на свою этническую родину в поисках национальной самоидентичности, политической стабильности и экономического благополучия, а Рустам остался здесь на Востоке, основав торговый бизнес и став преуспевающим предпринимателем, в чьей собственности находились три магазина электроники в Ташкенте и два в Фергане.

И вот по прошествии многих лет я, получив от своего некогда закадычного друга приглашение на свадьбу его старшей дочери, впервые после эмиграции вернулся в город, в котором провёл детство и отрочество. Уже в первый день по приезде меня охватило какое-то амбивалентное чувство – восприятие этого места как коктейля из родного и чужого, знакомого и неизвестного, дружелюбного и враждебного. Изменился город, изменились люди. Да и глупо было бы предполагать, что здесь всё останется как прежде. Реже звучит на улицах русская речь, реже встречаются прохожие с европейскими чертами лица. Ташкент пророс современными стеклянными офисными зданиями, торговыми центрами и таунхаусами. По проспекту Навои шуршат шинами «Лексусы» и «Бенцы», в которых в дорогих костюмах величественно восседают неофиты золотого тельца.

Но в непосредственном соседстве с этой зарождающейся индустриальной цивилизацией сохранился и другой, кондовый Ташкент. Когда я по прошествии нескольких дней с азиатской неторопливостью пил ароматный зелёный чай из пиалы с тёплыми благоухающими лепёшками из тындыра во внутреннем дворике одной тихой уютной чайханы в тени старой чинары, завороженно внимая журчанию витиеватой узбекской речи и восхищаясь орнаментальными архитектурными узорами, меня вдруг посетило ощущение, что именно здесь, в этом месте можно постичь суть Востока, его древнюю мудрость и тайну. Эту восточную инакость особенно осязаешь после большой суеты и динамичного ритма западноевропейского урбанистического мегаполиса. Мне казалось, что Ташкент присматривается ко мне через прищур своих миндалевидных глаз чайного цвета, как будто сомневается по поводу того, как ко мне относиться: то ли как к чужестранцу, то ли как к своему блудному сыну, вернувшемуся после долгих скитаний в отчий дом.

***

Позади осталась пустынная гавань Муйнака с прогнившими остовами судов бывшей аральской флотилии, ещё сравнительно недавно гордо бороздивших морские воды, а ныне обречённо ржавеющих в серых песках, выпотрошенных и распиленных местным населением на металлолом. Среди них выделяется корабль "Каракалпакия" с задранным вверх носом, всем свом жалким видом являющий аллегорическую картину упадка и безнадёжности, воцарившуюся со времени усыхания моря в регионе. Естественно мы не могли отказать себе в навязчивом желании увековечить свои физиономии на фоне апокалиптической картины меланхолической пустыни и железных кадавров бывших рыболовецких судов на флеш-карте моей любимой "Лейки".

Северный ветер поднимал ввысь столбы пыли, песка и соли от пестицидов и гербицидов, десятками лет вымывавшихся с хлопковых полей Узбекистана и попадавших с водами Амударьи в Аральское море. Теперь тонны этих ядовитых субстанций разносились ветрами на сотни километров вокруг, заражая людей, животный и растительный мир. Эту соль вперемежку с пылью я ощущал в глазах, носу, гортани и на зубах даже здесь в машине с задраенными окнами. Я с грустью взирал на эсхатологическую картину окружавшего нас пустынного пространства, в то время как мою память озаряли сполохи детских воспоминаний из далёкого прошлого, когда я на спине отца галопом въезжал в лучезарные волны Арала, размахивая игрушечной шашкой, пытаясь рассечь плывшие в голубой дали "кораблики". Слизистую оболочку носа вдруг защекотало воспоминание об умопомрачительном аромате восхитительных дынь, купленных нами на пестром восточном базаре, который запомнился мне прежде всего общим гулом, существовавшим как бы отдельно от толпы и волшебным благоуханием фруктов и сладостей, разложенных на бесчисленных лотках. Отец то лето, как и многие последующие, проводил в гидрологической экспедиции на Арале, а я с мамой приехал из Ташкента к нему на неделю в гости. Днём мы купались в море, ели на пляже медовые дыни и румянокожие персики, а вечером отец со своими сослуживцами по САНИГМИ дядей Вовой и дядей Фаридом разводил в прибрежных камышах костёр и жарил на углях аральскую рыбу, а я запекал в дымящейся золе саксаула вкусную благоухающую картошку.

"Вот видищ, как вышло. Хлёпок всё море выпиль", - обращаясь скорее к самому себе, промолвил водитель. Эти слова вернули меня из мира воспоминаний к неутешительной реальности настоящего времени. Да, время разбрасывать камни и время собирать камни...

Солнечные языки нещадно обжигали кожу, беспрепятственно проникая через стекло автомобиля. Окна закрыты. Жара, духота, соль на зубах. Пот водопадами стекает по спине... Мы отклоняемся от накатанной в песках колеи. По словам нашего водителя неподалёку расположился ещё один заброшенный, но лучше сохранившийся корабль, который Жаксыбай намеревался нам показать.

***

В нашем рюкзаке рядом с нехитрым провиантом, а также флягой и тремя полными бутылками воды расположилась ещё одна пустая бутылка, предназначение которой заключается в том, чтобы заключить в свои пластиковые объятия солёную воду пересыхающего Арала. Эту просьбу отца я не мог не исполнить, даже если бы мне пришлось проехать тысячу километров по этим полным неизбывной тоски пескам. Он бόльшую часть своей жизни посвятил научному изучению и сохранению Аральского моря. Длительная работа по наблюдению забора воды Амударьи, измерению её стока на гидрологических постах и расчёту гидрографа, по мониторингу климатических и экологических изменений, наблюдению за обмелением Аральского бассейна и опустыниванию региона сделало его лично причастным к этой рукотворной трагедии и подвигло к активной деятельности, направленной на приостановление этих процессов. Но ни научные монографии и доклады на конференциях, ни критические статьи в газетах в эпоху перестройки, ни официальные обращения в министерства сельского хозяйства Узбекской ССР и Советского Союза не привели, к сожалению, к переосмыслению государственной политики. Отец даже отпуск, к великому огорчению матери, зачастую проводил на Арале, помогая своими руками рыть каналы от порта Муйнака к уходящему морю, возводить дамбы и вытаскивать осевшие в песках и иле рыболовецкие суда. Однако вскоре стало очевидно, что катастрофа необратима и все усилия тщетны. Посредством строительства Кокаральской плотины удалось сохранить от полного исчезновения маленькую частицу когда-то пятого по величине озера в мире, названную Малым Аралом, но у Большого Арала, превратившегося в ужасающую ядовитую пустыню, никаких шансов на спасение не осталось. Острова Барсакельмес и Возрождения соединились с основной береговой линией, секретный советский полигон по испытанию бактериологического оружия был спешно закрыт, под палящим солнцем и песчано-солевыми бурями остались доживать свой век военный городок с домами и бараками, здания лабораторий, непригодные приборы и всякий хлам, а также брошенная техника, превратившаяся в груду ржавого металлолома. Есть основания предполагать, что находящимися в земле бывшего острова Возрождения штаммами чумы и сибирской язвы могут заразиться грызуны, которые в свою очередь имеют возможность беспрепятственно перемещаться по территории всего аральского региона.

***

УАЗ подпрыгнул на одном из многочисленных бугорков и тут же провалился во впадину. Рустам, мгновением раньше приникший к горлышку бутылки с водой, пролил немного жидкости на свою небесно-голубую рубашку марки "Лакост". Он чертыхнулся и, раздражённо стряхивая воду с хлопковой ткани с красивым логотипом, вскрикнул: "Ну ты полегче, Шумахер! Это ведь тебе не Монца!", подкрепив тираду экспрессивной лексикой. Водитель бросил на него недоумённый взгляд и лишь пожал плечами. "Да ладно, не кипятись, ничего страшного не произошло, просто крокодила напоил!" - попытался я успокоить друга, едва сдерживая улыбку. Рустам покачал головой, сокрушаясь всеобщим непониманием, и убрал бутылку в рюкзак.

Вскоре прямо по курсу из барханов "выплыл" корабль – промежуточная цель нашего путешествия. Это был заброшенный ржавеющий в песках и обдуваемый беспощадными ветрами и песчано-солевыми бурями рыболовецкий траулер, который, впрочем, по всей видимости, избежал участи других своих собратьев по Аральской флотилии, распиленных и разобранных на части. При приближении мы заметили неподалёку от корабля автомобиль "Нива" ядовито зелёного цвета, который резко контрастировал с белёсо-серой пустыней вокруг, и несколько человек вблизи судна. "Ого, а кроме нас, оказывается, нашлись ещё сумасшедшие, скитающиеся по этим прόклятым пескам!" - язвительно прокомментировал появление людей Рустам.

Остановив УАЗик неподалёку от траулера, Жаксыбай первым выбрался из автомобиля, приветствовав группу стоящих поодаль людей. Я последовал за ним, в то время как мой друг не торопился присоединиться к нам. Всё-таки после некоторого промедления и он оказался на воздухе, сухом и горячем, словно мы находились в чреве накалённого тандыра. Пустынный ветер беспощадно хлестал камчой по лицу, швыряя в глаза и рот песчаную пыль вперемежку с солью, которую мы были вынуждены беспрестанно отплёвывать. Снаружи было не так душно, как внутри "буханки". Мы обошли судно, на боках которого красовались подверженные беспощадному выветриванию и стиранию временем постсоветские графитти, казавшиеся апокрифами неизвестной древней цивилизации: "Здесь были Бауржан, Ермек и Толян", "Пахтакор - чемпион!" или "Лола, я тебя люблю, суку!"

Сделав несколько обязательных снимков ландшафта, а также кормы и бортов корабля и звучно постучав по металлической обшивке, я с Рустамом направился к нашему внедорожнику, в то время как Жаксыбай приблизился к группе пассажиров "Нивы" - двум мужчинам средних лет, мальчику и пожилому аксакалу, стоявшему чуть поодаль от остальных и с видимым усилием уперевшемуся в ржавое железо судна под самым его килем, будто пытался сдвинуть эту старую посудину с места. Я незаметно нажал на кнопку спуска затвора своего фотоаппарата.

Обменявшись несколькими фразами с мужчинами, наш водитель подошёл к нам, в недоумении взиравшим на эту странную картину. „Ето Тенизбай-аке из Муйнака со своими родичами. Он на етой корабле раньше капитан биль, по Арал туда-сюда ходиль. Много рыбы ловиль. «Отважаный» корабль называлься. А теперь он здеся гниёт...“, поведал нам вкратце историю личной трагедии пожилого человека наш водитель и тут же резюмировал: „Он ета... с умом сдвинулся! Хочет корабля с места толкать... далеко, туда, где ещё вода“.

Выяснилось, что бывший капитан рыболовецкого траулера «Отважный» Тенизбай-аке каждый год приезжал к последнему пристанищу своего корабля в пустыне, бывшей когда-то водами Аральского моря. Раньше он со своими товарищами часто посещал это место, охраняя судно от разорения и очищая от пустых бутылок и прочего мусора и даже производя покраску его бортов. Долгое время у бывших моряков ещё теплилась надежда, что их кормилец Арал вернётся, и они вновь ступят на борт своего корабля, чтобы отдать швартовы и выйти в открытое море. Но время шло, Арал отступал всё дальше, многие рыбаки, согбенные от груза времени, нищеты и болезней, покидали эти безжизненные места. Но капитан Тенизбай продолжал каждый год приезжать сюда на свидание со своим «Отважным», который когда-то был ему не только рабочим местом, но и домом во время путины.

Мы смотрели, как этот почтенный аксакал то бережно поглаживает железные бока траулера, что-то бормоча, по-видимому, разговаривая с ним, то, крепко уперевшись двумя руками в его железные бока, пытается сдвинуть судно с места. Эта картина напомнила мне миф о Сизифе, который неустанно закатывает тяжёлый камень на вершину горы, после чего тот неизбежно скатывается вниз. Но если в той истории присутствует хоть какая-то динамика, то здесь всё статично, так как судно не позволяет подвинуть себя ни на йоту. Все усилия старика изначально обречены на неудачу, и по этой причине сие абсурдное зрелище наполняется каким-то особым отчаянием, подкрепляемым присутствием бездействующих зрителей, взирающих на эту грустную картину. Спутники Тенизбая искоса поглядывали на нас. Было заметно, что их смущает нахождение здесь чужих людей, которые являются свидетелями сцены умопомрачения их родственника.

Повинуясь какому-то внезапно возникшему импульсу, я направился к изнемогающему от этих бесплодных усилий старику. „Не надо туда ходить!“ - крикнул мне проводник, но я, влекомый чувством сострадания вперемежку с любопытством, не обратил на его слова никакого внимания. Подойдя к судну, я стал рядом со стариком и, крепко уперевшись обеими руками в горячее железо килевой части, принялся вместе с ним „толкать“ «Отважный». Этот абсолютно бессмысленный поступок с точки зрения стороннего наблюдателя, не посвещённого в мою поведенческую мотивацию, ещё больше насторожил сыновей Тенизбая, которые, видимо, заподозрили меня в насмешке над их отцом, страдающим очевидным психическим расстройством. Один из мужчин подошёл к аксакалу с целью отвести его от корабля, в то время как внук Тенизбая-аке принялся надрывно кричать что-то на каракалпакском, беспрестанно повторяя слово «уйге», означающее «домой». Но старый моряк не поддался, и мы, стоя плечом к плечу, продолжали изначально обречённые на провал действия по толканию ржавого баркаса, засыпанного до линии фарватера песком...

Вдруг старик зашёлся громким туберкулёзным кашлем, после чего сразу обмяк и сполз по корабельной обшивке вниз, отхаркивая на землю кровь. Подбежавшие родственники подхватили его на руки и подали ему воду в армейской фляге, из которой Тенизбай-аке по прошествии приступа, принялся пить жадными глотками. Спустя некоторое время им удалось путём увещеваний увлечь аксакала за собой к автомобилю. Но, не дойдя несколько шагов до цели, старый рыбак в сопровождении сыновей вернулся к кораблю. Трясущейся старческой рукой он зачерпнул в горсть песка и, пристально посмотрев мне в глаза немигающим взглядом своих подёрнутых бельмом слезящихся глаз, со словами: „Увидишь моря, скажи «Отважный» больше нету!“ бросил эту пригоршню в сторону ушедшего навсегда Арала...

***

Весь оставшийся путь мы провели в задумчивой тишине, которую лишь изредка нарушали восклицания нашего раздосадованного водителя, когда автомобиль подкидывало на кочках. Даже Рустам перестал исторгать из себя свои язвительные реплики. Всё это время перед моим мысленным взором находился образ беспомощного помешавшегося рассудком старика, пытающегося сдвинуть с места многотонную глыбу ржавого корабля... По прошествии трёхчасовой тряски по пустыне и после преодоления более сотни километров труднодоступного пути мы добрались, наконец, до Аральского моря, вернее, до то того, что от него осталось... Мы молча стояли у кромки этого ежедневно мелеющего болотистого водоёма и наблюдали, как по берегу перекатываются подхватываемые ветром клочья пены. Казалось, что незадолго до нашего прихода некто устроил здесь генеральную стирку белья. Разувшись и подкатав штанины своих льняных брюк, я вошёл в нагретую раскалённым солнцем воду. Мои ступни погрузились в илисто-песчаный грунт. Я сделал несколько шагов в этой чавкающей жиже, удаляясь от берега, но вода доходила мне лишь до щиколотки...

Раскалённый солнечный шар над головой. Песок в глазах. Всё: и вода, и воздух и земля - отравлены солью и химикатами. Ветер обжигает кожу и лёгкие. Тяжело дышать. Вдалеке выставил свою каменную челюсть древний Устюрт...

„Ну, что море по колено?“ - грустно усмехнулся Рустам, когда я вышел из этого болота... Солёность воды здесь за десятилетия катастрофы увеличилась в несколько раз и уже приблизилось к отметке сто миллиграмм на литр. Несколько лет назад из Большого Арала исчезла даже камбала Глосса, последняя и самая выносливая рыба. Жаксыбай рассказал, что ещё лет пять - шесть назад он видел в этих местах выпрыгивающую из волн у береговой линии камбалу, задыхающуюся от недостатка кислорода в воде.

Вернувшись в Ташкент с бутылкой аральской воды, я несколько дней находился в ступоре. Из этого состояния меня не смогла вывести даже пышная восточная свадьба старшей дочери Рустама в престижном ташкентском ресторане «Бахор», которую Гименей при самом непосредственным участии родителей новобрачных связал семейными узами с молодым предпринимателем и по совместительству сыном заместитителя столичного хокима . И лишь великолепный узбекский свадебный плов «Туй палови» заставил меня на несколько мгновений забыть меланхолию, пленив своим волшебным вкусом.

Вечером накануне моего отлёта в Германию, отправив молодожёнов в свадебное путешествие на остров вечной весны Мадейру, Рустам устроил в мою честь небольшой пикник с барбекью на своей загородней даче. По пути мы заехали в маленький магазин по типу сельпо на окраине – рудимент прежней советской жизни – и купили бутылку портвейна «Узбекистон». Заедая эту тошнотворно сладкую жидкость шашлыком и сушёной курагой, я и Рустам нестройно пели песни «Гуд бай, Америка!» и «Группа крови», погружаясь в волны воспоминаний безвозвратно ушедшей молодости. А потом мы задумчиво рассматривали аппокалиптические картины Аралкума на флэшке моей «Лейки». Было заметно, что впечатления от этой поездки не оставили равнодушным моего ироничного и немного циничного товарища.

***

В аэропорту Франкфурта-на-Майне усердный работник местной таможни, осматривая со свойственным его соплеменникам педантичностью мою пластиковую бутылку, возжелал узнать, что это за грязновато-желтоватая жидкость скрывается в ней. „Die Tränen des Arals!“ – ответил я с горькой иронией. „Donnerwetter! Ist es Benzin?“ – воскликнул с исказившимся лицом пограничник, спутав имя некогда пятого по величине озера нашей планеты с названием автозаправок концерна «British Petroleum». После этого он незамедлительно открутил колпачок бутылки и приблизил свой мясистый нос к его горлышку. Во время последовавщих долгих разъяснений и увещеваний, что жидкость не является ни горючим средством, ни напитком и что нет надобности отправлять её на химико-лабораторное исследование, а также демонстрация на фотоаппарате изображений мрачной пустыни и проржавевших кораблей, увязших в её серых отравленных солью и ядохимикатами песках, мне удалось убедить сурового стража немецкой границы в безобидности сего странного сувенира.

Дома я перелил эту воду в банку для консервации даров садов и огородов и закупорил её. После чего, вооружившись водостойкими фломастерами и старой картой аральской акватории, я перенёс её очертания на стеклянные бока этого округлого сосуда, нарисовав серовато-коричневым и фиолетовым цветами прибрежные зоны Казахской и Узбекской ССР вместе с портами Аральск и Муйнак и островами Возрождения и Барсакельмес. Теперь это аутентичное Аральское море в миниатюре расположилось на рабочем столе моего отца, который может подолгу его лицезреть, погружаясь в свои думы и воспоминания.

Несколько месяцев спустя при содействии одного знакомого художника и галериста мне удалось провести небольшую выставку своих фоторабот под названием «Старик без моря», связанную с посещением Аральского региона. Основным произведением, ставшим квинтэссенцией этой экспозиции и аллегорией аральской катастрофы, стала фотография согбенного под грузом времени и болезней рыбака-каракалпака, пытавшегося сдвинуть к морю, ушедшего на сто километров, ржавый многотонный корабль, засыпанный песком пустыни «Аралкум».