(рассказ)

После войны мужики в деревне были на вес золота, и бабы не очень задумывались над моралью. Каждая одна перед другой старалась урвать... Хоть чьего-нибудь – разговеться малость.

Мужики-котяры сладострастно ухмылялись: не жизнь – малина! Они не сомневались, что жён своих любят, но были ж и другие, которые, мягко говоря, поглядывали очень уж откровенно!..

И возомнили мужики, что они существа особенные, неповторимые и исключительные. Гришка-коротышка, шибздик кривой, и тот – туда же! Миловидная его Одарка, на которую он раньше разве что не молился, махнула рукой: «Надаел – дурянь старай! И кахда тольки хто-нябудь у прымаки его вазьме?» Удерживать непутёвых мужей становилось всё тяжелее, но Гришку кривого в примаки брать никто не хотел.

Приклеить к себе мужа-красавца удалось разве одной только Агапке – даром, что была она далеко не красавица. Секрет этой странной и непонятной верности был всем хорошо известен: бабы побаивались её пуще огня. Боялся и Иван: стоило какой-нибудь «соблазнительнице» взглянуть на него послаще, как Агапка, (а была она в рост с мужем) утром следующего дня била той окна или у правления колхоза принародно начинала дёргать несчастную за волосы и говорить в её адрес всякие гадости. Ивана она не трогала, но женщинам перепадало; потому они старались держаться от него подальше, а уж работать с ним наедине и вовсе отказывались.

***

Быть такой, как Агапка, красавица Роза не умела. Не умела – и всё тут. Не тот характер. Она любила своего Марьяна, не представляла жизни без него и от мысли, что он может ласкать кого-нибудь так же, как её, мучилась и теряла волю к жизни. Любил Розу и Марьян, но он хотел ребёнка, которого она никак не могла родить. И, чтобы проверить, кто из них виноват – он или Роза, – Марьян согрешил с молодухой, которую хоть и не любил, но и отвращения не чувствовал.

Пикантная новость так и осталась бы новостью в сарайных углах, кабы молодуха не растрезвонила о своём «бабьем счастье» кому ни попадя, – разошлась новость, растрезвонилась…

Яд измены... Он мгновенно отравил чистую душу Розы; жизнь в ней теплилась теперь, как в агонии теплится жизнь в обезглавленной птице. С душевной болью всякий справлялся, как мог, – о депрессиях и психологах в колхозах понятия не имели, а ежли кто и имел, считал то баловством.

Роза пробовала перерезать вены – не получилось, и она поплакалась Рите, что жила на окраине села в маленьком домике с четырёхлетней Ксюшей. Год назад Рита получила похоронку на мужа, но боль утраты притупилась – хотелось поддержать ей подругу, любившую Ксюшу, как родную дочь. Во дворе, пропитанном густым ароматом аптечной ромашки, две женщины плакались на судьбу. Роза разминала тычинки-пестики, подносила к носу пальцы, будто запоминала запах или с чем-то его сравнивала.

- Не могу я, Рита, – твердила она отрешённо. – И с Марьяном не могу, и без него тоже. Интереса к жизни не стало…

- Не греши. Ты красивая, молодая.

- Да не в том же дело! Не могу я, понимаешь? – задымленно глядела она в никуда. – И умереть не знаю, как...

- Да она сама его на себя затащила.

- Какая разница, кто кого затащил? Сердце любит, а голова не принимает – не мой теперь Марьян…

- Как – не твой!? Просто бабы с ума посходили. Он, может, не меньше твоего мучается? Прости, перемелется всё...

- Дай мне Ксюшу. Мы погуляем.

***

Услыхав о прогулке, Ксюша захлопала в ладошки. И вот уже шагают они с тётей Розой по безлюдной, длинной и песчаной улице – мама махала вслед.

За деревней, в целинной степи, похожей на огромное лётное поле, протекала широкая и особенная река – вода в ней кристально прозрачной была. На противоположном берегу время от времени покрикивало два пастуха. Не догадываясь о буре в душе своей обожательницы, девочка держалась за «неодушевлённую» руку и в предчувствии счастья прыгала переменным шагом.

Стоял знойный день. Отстранённо следя, как на речном песке отпечатываются маленькие ножки, Роза опустилась на траву.

- Хочешь искупаться – плавать научиться? – оживилась вдруг она.

- Хочу.

- Не забоишься?

- С тобою нет, – сощурилась Ксюша, как щурятся от солнечного зайчика.

Они разделись. С высоты тётиных рук вид тихого речного простора с его серпастым изгибом увеличивался – Ксюша любовалась... Взглянула на табун с пастухами на другом берегу и застеснялась:

- Они смотрят, тётя, а мы голые.

Роза ничего не ответила. Жадно целуя девочку: «Пупсёнок ты мой миленький, пупсёнок ты мой сладенький», – она медленно двинулась к воде.

- Тётя, они смотрят...

- Сейчас войдём в воду, и нас не будет видно.

В приятно тёплой и родниково чистой воде с красавицей-тётей было не страшно.

- На спину мне ляжешь, только за горло не хватайся... даже если очень-очень страшно будет. Ладно?

- Ладно.

Они плыли в самую ширь. Невесомо держась за плечи, Ксюша хлюпала ножками по воде и воображала, что плывёт на пароходике, – вот только парус представить не удавалось. На розовой спине было удобно, прохладные брызги ласкали… Тётя казалась большой рыбиной.

- Не боязно? – прервала её мысли тётя.

- Не-ет, – улыбнулась она.

Приближалась глубь. Не предупредив, тётя вдруг дёрнулась, отделилась и ушла под воду. Ксюша закричала, захлебнулась и – тоже ушла под воду, но тётя поймала её и быстро вынырнула. С мольбой и страхом вцепившись ей в затылок, девочка кричала и плакала.

- Не бойся. Из тебя такая красивая русалочка получится!.. – и опрокинулась на спину.

Ксюша завизжала: ей не хотелось быть «русалочкой». Крик придал Розе решимости, и, увлекая за собой девочку, она нырнула в другой раз – Ксюша едва успела ухватиться за её длинную тёмно-русую косу. Хотелось воздуха, но детским умишком малышка сообразила, что дышать и терять косу нельзя.

Наверное, это игра... в ней надо выстоять – Ксюша старалась. Вот только воздуха не хватало – хотелось наверх… Она боялась потерять тётю, глаза которой с любопытством вглядывались в её квадратные… Угадав желание Ксюши, тётя начала подниматься, увлекая за собой и её. Освободившись от плена прозрачных глубин, Ксюша жадно и коротко глотнула, длинно выдохнула, отчаянно и сильно крикнула:

- Не надо!.. Не надо больше!

Крича и ругаясь, к ним плыли мужики.

- Я устала, – выдохнула тётя, снова погружаясь.

Прежде чем уйти под воду, Ксюша вцепилась в косу. Запас воздуха кончался... Она открыла было рот, чтобы попросить тётю подняться, но силы уходили. Последнее, что врезалось ей в память, – пастухи... Один из них схватил её и потянул наверх.

И ещё ей запомнилось, как по той же безлюдной, длинной и песчаной улице медленно и виновато возвращались они домой с тётей, которую Ксюша теперь сторонилась, и как их сопровождал молодой пастух с выражением испуга на лице. Истосковавшаяся мама стояла во дворе, козырьком ладошки прикрыв глаза. Признала Ксюшу и – рванулась к ней.

Пастух торопливо рассказывал...

Рита ругала Розу, а она всё надрывно плакала и без конца просила о прощении.

***

Утром у конторы колхоза на неприкаянную и печальную Розу внимания никто не обратил, а к вечеру, когда её тело вытащили из воды, деревня взорвалась и взвыла.

Мужики-котяры присмирели...

Избив до полусмерти ту молодуху, Марьян уехал из села. Ксюше было уже десять, когда он вдруг вернулся и начал упрашивать маму уехать с ним в город: «Роза любила вас – может, и я... полюблю. Не будет у меня детей, а Ксюша – дочкой станет».

ноябрь 2005