В. Сукачёв (Шпрингер)

I

Разваливая небо надвое, проваливаясь в его глубину, полоснуло по глазам жутковатым светом, а следом так рвануло — в клочья: у Жукова даже дух перехватило, словно бы кто ему под дых дал, в самые салазки засветил. А потом неимоверная тишина, сквозь которую не сразу прорезался иззябший стук дождевых капель о раскисшую землю. Еще немного погодя из темноты вышелушился приглушенный разговор листьев: потянул утренний свежачок, сминая дрему деревьев, приглаживая космы состарившихся трав, напрочь расталкивая рваные клочья тумана по-над рекой. И Жуков понял — пора...

Свалив себя со скрипучей раскладушки, Виктор Иванович неловко посунулся к бочке с водой и сладко взмыкнул, ожегшись ее стынью.

— Однако, — недовольно проворчал Жуков и озадаченно заглянул в самое нутро колодца, — скоро, пожалуй, и зазимок упадет. Пора бы и шланги сматывать, а то поморозить можно. Запросто…

Затем он пошел в дом, включил газ и поставил чайник. Пока брился, поспела яичница. По радиоприемнику привычно трепались о светлом будущем — Жуков внимательно слушал. Где-то на задах протявкала Ириска. Сосед Варфоломеевич еще спал, забыв с вечера выключить на веранде свет.

— Намотает, — одобрительно хмыкнул Жуков, пряча в дипломат бутылку самогона, три яблока и пачку сигарет. — Так ему и надо, — еще добавил он, выгоняя из-под навеса темно-коричневый «Москвич».

Дачный поселок еще спал. Встряхиваясь и зевая, оскальзываясь на мокро блестящей тропинке, прибрела Ириска и молча смотрела, как Жуков запирает ворота.

— Ну, собака, как дела? — усаживаясь в машину, бодро спросил Виктор Иванович. — Скоро, однако, мерзнуть начнем?

Ириска лениво вильнула хвостом и молча потрусила дальше.

II

После развода весь наличный состав вневедомственной охраны собрался на инструктаж. Жуков, звонивший из дежурки по телефону, смотрел на уныло плачущие стекла, поглаживал чисто выбритый подбородок, односложно отвечая своему абоненту.

Иваныч, — заглянул в дежурку сержант, — все собрались, ждут...

Понял, — кивнул ему Жуков.

Уже пятнадцать минут сидим, — глянул на ручные часы сержант.

Жуков опустил трубку на рычаг…

Современные технологии и новое мышление, — бодро начал инструктаж Виктор Иванович, — буквально пронизали все наше общество. Идет интенсивная подвижка умов, и мы, служащие вневедомственной охраны, зорко стерегущие самую разнообразную собственность...

Пенсию прибавят, Иваныч?

— А как же! — бодро откликнулся Жуков. — Пересматриваются сроки выслуги лет…

А льготы будут? — не без смущения поинтересовался совсем юный ефрейтор. — В том смысле, что... В общем, как насчет квартир?

Молодой еще, послужи! — раздраженно ответили ему.

Так реформы же в органах? — тихо удивился ефрейтор, у которого верхняя губа накрывала нижнюю. — Я думал...

Служить надо, а не думать, — перебил его Газманов, и ефрейтор печально вздохнул: служить ему предстояло долго.

Иваныч, ты сам-то на пенсию когда идешь?

Хоть сейчас могу, — с удовольствием ответил Жуков. — Имею право...

А когда мы окончательно перереформируемся? — продолжали спрашивать его.

Когда рак на горе свистнет, — ответил Газманов. — А рак свистнет, когда мясо в магазине по старым ценам будет лежать.

В самом деле, Иваныч, три года уже органы реформируют, а на приличную колбасу все равно не хватает… — Пантюхин выдул на Жукова блеклые пузыри глаз. — И на сыр, и на масло сливочное...

К конфетам не подступись, — сладко и грустно выдохнул ефрейтор.

— Прежде чем требовать, надо и самим слегка отдавать, — сразу на все вопросы твердо ответил Жуков. — А то в нас дух иждивенчества, однако, со времен Ивана Грозного сидит: дай, дай, дай! А ты вот сначала отдай, а потом— «дай» говори... Что вам реформа, колхоз какой-нибудь, чтобы ее по частям растаскивать?

— Товарищ Жуков, — заглянул в двери дежурный, — там звонят уже в пятый раз.

— Кто? — одернул форменный китель Жуков.

— Да все разные кто-то...

— Жукова город знает, — серьезно сказал Газманов, и все добродушно заулыбались, словно бы впервые разглядывая невысокого, ладно сбитого майора, на небольшом лице которого особенно выделялся хитрый прищур маленьких, необычно подвижных глаз.

— Сейчас буду, — коротко пообещал Жуков дежурному и вновь повернулся к личному составу. — Бдительность и техническое перевооружение - вот главные рычаги нашего движения вперед. Как было отмечено нашим президентом в очередном указе...

— Я помню, — часто помигал Пантюхин, — коммунизм в середине восьмидесятых прошлого века нам уже обещали... А теперь-то что говорят? Снова — вперед и выше! Это хорошо, конечно, да вот только спальный гарнитур мы с моей жинкой двадцать лет купить не можем...

— По-новому мыслить надо, Пантюхин, а не ворчать, — подытожил Жуков, — активнее реформироваться, с огоньком...

III

Ой, Витя приехал! — обрадовалась Жукову заправщица Тоня. — А я тебя вчера ждала...

Вчера занят был... Ну, как вы тут?

Нормалек… Наше дело телячье — знай, заправляй автотранспорт.

Понятно.

Ты мне косметику привез?

— Все по уму: набор из Франции…

— Ну! — широкое, плосковатое лицо Тони расплылось в довольной улыбке. — Я на такое и не надеялась...

— К тебе сегодня мой человек подъедет — заправишь?

Какой разговор, Витя! Только пусть попозже заглянет, к концу смены.

Я знаю…

Своим чередом на заправку подходили машины. Тоня принимала деньги, накручивала диск, и в широкие горловины грузового транспорта из емкостей переливалось горючее. Жуков внимательно наблюдал за ее работой. Вдруг оживился:

Тонь, а ты не слишком?

Чи-иво? — удивилась Тоня, грузно поворачиваясь к нему.

Ты ж его на десять литров наказала, — Жуков кивнул на тощего белобрысого паренька, бегущего от будки заправщицы к своему грузовику.

Дак он сразу триста берет, — небрежно отмахнулась Тоня. — Ему десять-то литров, что слону дробина…

Минут через пять Виктор Иванович засобирался ехать.

Накатишь? — коротко спросила Тоня.

А как же! — так же коротко ответил Жуков.

Тоня достала из тумбочки початую бутылку «Перцовой» и два граненых стакана. Плеснув себе на два пальца, Жукову налила ровно половину и вопросительно уставилась на него.

— Достаточно, — утвердил порцию Жуков.

— А что, Вить, — тяжело отдыхиваясь, заговорила Тоня, — ты правда, что ли, на пенсию выходишь?

Кто сказал? — от выпитого глаза Жукова смялись, как бы съежились, затем слегка выкатились из орбит и увлажненно заблестели.

Спрашиваешь, — даже обиделась Тоня. — Жукова город знает...

1V

К обеду дорогу обветрило, тучи порасшибло на разные стороны и проглянуло хилое, сплющенное солнце, неторопко слизывающее влагу с покатых крыш овощехранилища. Вороны, черными наростами облепившие толстые ветви могучих тополей, пристально следили за тем, как два некорыстных мужика, в серых от дождя телогрейках, выкатывают металлический контейнер на колесиках с ворохом гнилой картошки. Мужики оставили контейнер, распрямились и в охотку, смачно выматерились. Внимательно слушавшие вороны одобрительно каркнули, снялись на крыло и полетели к дальним тополям.

Расплескивая лужи, сияя отмытым под дождиком лобовым стеклом, подлетел темно-коричневый «москвич». Мужики выжидательно уставились на него.

— Привет! — бодро выскочил из «москвичонка» Жуков.

— Здорово, если не шутишь, — ответил, видимо, старший.

А чего шутить-то? Картошка нужна...

Вона, — кивнул за спину старшой, — полное хранилище.

Мне лично нужна, — объяснил Жуков.

А-а, другое дело... Там вон три мешка стоят, с утра еще на продажу отобрали — забирай.

Быстро загрузив мешки в багажник, выпили по большому стакану портвейна. Жуков достал из кармана карамельки.

Маша у себя? — спросил Виктор Иванович.

Где же ей еще быть, — старшой ожесточенно прожевывал конфету.

Жуков уже пошел к машине и вдруг вспомнил:

А Василий-то где? Заболел?

Ага, Иваныч, отболелся он...

— То есть? — Жуков задержал шаг.

Помер Василий.

Как?! — опешил Жуков. — Мы ведь полмесяца назад вместе выпивали...

А он уже неделю, как там лежит... Отпил свое, бедолага… Жаль, конечно, хороший был мужик.

— Мы с ним в школе вместе учились, — сказал Жуков.

Понятно, Иваныч, — тебя весь город знает... Знает и уважает.

Само собой, — твердо ответил Жуков, легко впрыгнул в автомобиль и покатил к следующему хранилищу под косо висящей вывеской «Фрукты».

V

Маш, это я.

Вижу, что ты, а не Ванька с водокачки... Принес, что ли?

А как же...

За полторы тыщи? — Маша, высокая, костлявая, без определенного возраста, подозрительно смотрела на Жукова.

Обижаешь, Маша, — с достоинством ответил Жуков. — Три семьсот не хочешь?

Да ну! — Маша оживилась, машинально бросив на счетах три тысячи семьсот рублей. — Импортные, что ли?

Точно так — румынские... Вчера, перед распродажей, за ними в центральном давились часа полтора…

Покажь...

Жуков достал босоножки из дипломата. Маша мельком взглянула на них и тут же убрала в стол.

Ну и как?

Чего спрашиваешь — годится... Апельсины будешь брать? Есть мандарины, но наши… Венгерские яблоки еще...

Когда фрукты ссыпали в большую коробку и перевязали, Маша спросила:

Принимать будешь?

Обязательно, — Жуков бодренько стоял перед Машей.

У меня горлодер, — предупредила женщина.

В самый раз...

Жуков «накатил» и хрумкнул яблоком. Маша выпила из того же стакана, аккуратно заткнула бутылку пробкой и придвинула накладные документы.

VI

— Меня в городе уважают, — говорил дома Жуков, за обе щеки уплетая гречку со свиными шкварками. — Я пятьдесят лет здесь прожил — меня все знают...

— Слышала уже, хватит, — равнодушно ответила жена Жукова, Нина Викторовна, перемывая в раковине посуду. — Ты бы лучше землю в саду перекопал, на веранде прибрался... Холодильник дачный надо домой привезти.

Будет сделано, — Жуков отвалился от стола и на мгновение крепко зажмурился. Было видно, что какая-то страшного напряжения мысль работает сейчас в его черепушке, кажется, не очень-то привычной к подобным усилиям. — Слышь, Нина, а ведь Васька Чемоданов отшагнул в сторону, — наконец сообщил он жене.

Как - отшагнул? — ничего не поняла Нина Викторовна, за которой этот самый Васька долго и безуспешно ухаживал в молодости.

А так — вперед ногами... Слышь, Нин, — Жуков засмеялся, отчего все его лицо сморщилось и покрылось частой сетью мелких морщин, — а ведь если бы не я, ты сейчас вдовой осталась бы…

Ну, чего мелешь! — рассердилась Нина Викторовна. — Налил-то шары опять, ничего не соображаешь: у тебя товарищ умер, а ты... Целыми днями пьешь, где-то болтаешься, смотри, как бы она, с косой, и до тебя не добралась раньше времени.

Обижаешь, Нина, — нахмурился Жуков и выпятил грудь. — Я —государственный человек. Понимать надо.

Это какой же ты государственный человек? — искренне удивилась жена.

Я исполняю то, что не успевает делать государство — перераспределяю товары широкого потребления.

Что-что? — опешила Нина Викторовна.

— Задачу школьную помнишь? Из пункта А в пункт Б и так далее, — заметно оживился Жуков. — Вот и представь, что в пункте А навалом лежат, например, американские джинсы, а в пункте Б — китайский фарфор. Моя задача привезти джинсы из пункта А в пункт Б, и наоборот...

— Довозишься, — неуверенно сказал Нина Викторовна.

— Нет! — отрезал Жуков и встал из-за стола. — Все законно. Я все беру и отдаю по-своей цене, по государственной... Спроси любого — тебе скажут.

— Вить, а зачем тебе это? Тебе своей работы не хватает?

— Здесь я всем нужен, без меня не обойтись... А замполит, Нина, это еще хуже, чем поп без прихода, это такой нарост, который никому не нужен...

Ви-итя, — вкрадчиво перебила Нина Викторовна, — а у Сеньки совсем туфли прохудились. Ты бы посмотрел где, а?

Требуется накатить, — холодно сказал Жуков.

А без этого прям нельзя? — проворчала жена, однако отпирая двери холодильника и неосторожно звякая бутылкой «Столичной» по бутылке кетчупа.

Ага,— заулыбался Жуков, — никак невозможно.

VII

— Вот нынче погоды какие стали, — ворчал сторож Самсонович, в старом брезентовом дождевике с капюшоном и резиновых сапогах, отпирая ворота дачного кооператива. — Ноне утром как трамбабахнет, думал, прямо скажу, опять какая авария, а то и того хуже... Давай, прокатывайся, — махнул он Жукову. — На дворе конец октября, и на тебе — гром среди ясного неба. Отродясь такого не было... А они все рвут и рвут — то в Казахстане, то на островах где-то, вот и сорвалось все с законного места, стронулось к едрене бабушке... Да ты, мил-человек, никак опять на автопилоте? — догадался, наконец, Самсоныч, видя, что «москвич» не трогается с места. — Иваныч! — он постучал ржавым пальцем по стеклу. — Проезжай, говорю, мне тут мокнуть под дождем тоже не резон.

Виктор Иванович мотнул головой, бессмысленно уставился на сторожа, громко икнул и вдруг вполне определенно поманил его пальцем к себе. Самсоныч склонился к приоткрытому окну и терпеливо подождал, пока Жуков собрался с силами сказать:

Ты... Самсоныч... свечи... мотоциклу... просил?..

Было дело, — покивал сторож, — унук мне теми свечами усе уши прожужжал. Говорит, попроси у Жукова, он достанет, потому как Жукова усе в городе знают.

Вот, — Жуков с усилием поднял палец. — Пятьдесят лет... на одном месте... Возьми... Самсоныч... Три рубля... гони...

Обязательно, Иваныч, всенепременно, — обрадовался сторож, забирая свечи. — Только вот оказия какая — денег при себе никогда не имею. У старухи они все. Но завтра, Иваныч...

Хорошо, — перебил Жуков, роняя голову на грудь. — Нальешь?

Ты выпить желаешь? — уточнил пораженный сторож.

А как же! — гордо икнул Жуков и даже не запнулся на этот раз.

Побойся бога, Иваныч, ты ведь и так в свои ворота не въедешь.

Это мое... мое... дело...

Ну, изволь, — сторож пошел к себе в будку и вскоре вынес полный стакан мутной браги.

Самсоныч... Жукова... город... знает...

Виктор Иванович с усилием выставился в окно и Самсоныч не без труда влил в него бражку.

— Три... рубля... с тебя...

«Москвич» взревел на высоких оборотах, сорвался с места и покатил, окутав Самсоныча синим облаком выхлопных газов.

— Ну и ну, — удивленно покачал головой сторож.

VIII

Слякотно на земле, неуютно. Бесконечно длинны и одиноки российские ночи в октябре. Холодные дождевые капли плющатся о землю, и вязкий этот звук еще усиливает непроглядность и сиротство ночи, у истоков которой, кажется, умерло все живое, кроме этого тихо крадущегося на мягких кошачьих лапах мелкого и частого дождя. Но иногда на несколько мгновений стихает и он, и тогда торжествующая, всепобедная тишина становится похожей на крик или стон тяжко и безнадежно больного человека. И как спасение, как пробуждение от кошмарного сна — удар первой капли из водосточной трубы. А там уже вновь замозжило из небесных хлябей, и густой шорох пошел гулять по земле, тяжело и надсадно прикорнувшей до мглистого рассвета...

Спит Жуков. Спит Самсоныч. Белеют на столе две свечки к мотоциклу «Урал»...