В. Сукачёв (Шпрингер)
Брату, Виталию
I
Вечером, конечно, посидели...
И Витек пришел, и Волоха был, и Сашка, само собой. Включили видак, а смотреть почти не смотрели — надоело. Года два назад — конечно. Закачаешься! Ну, дают, ну мочат. Бабенку он эту, как какой инструмент: спереди и сзади огладит, всюду побывает, везде напакостит, а толку — кто его знает… Самим проверять не то чтобы совестно, а как-то так, не с руки. А может, пока и навыка нет, этого, который от нашего качана идет... С этим ведь тоже как-то свыкнуться надо, притерпеться…
Вечер, конечно, так себе был — начало октября, это в Заполярье не фунт изюма. Уже и подмораживает, уже и солнышка с гулькин нос, уже и птицы отлетели, и сиг на нерест прошел — в общем, ничего примечательного. Ветер сорвется, по мерзлым тротуарам со скрежетом прошелестит, а уж коробочку из-под мороженого по асфальту так протащит, словно кто на гусеничном тракторе проехал.
Витек только что из Германии вернулся, и на него, понятно, все внимание: как там да почем. Витек парень оборотистый, на одной ноге зайца обгонит — в прошлом году «Вольво» из Швеции пригнал.
Сашка, как хозяин, кофе заварил. Вообще-то он организовал малое предприятие, магазин комиссионный открыл, но развернуться по-настоящему пока не успел — оборотных средств не хватает. Но вид у него уже вполне купеческий: русая бородка, тройка на нем, часы карманные, перстенек золотой. Но это что, это пока так, развлечения на заданную тему — все вместе на Сашке и пяти штук не стоит. У Витька кроссовки дороже стоят. Но это так, к слову...
Волоха — этот из Питера. Чего-то они здесь крутят, чего-то имеют — Волоха не рассказывает. Но тоже пока не очень крупно. Здесь пустые винно-водочные бутылки по пятьдесят копеек скупил, в Прибалтике по полтора рубля загнал — разве это бизнес? Слезы это, а не бизнес, поэтому его здесь пока и не трогают. Но Вовка крутится, за лес хватается, за цемент — себя ищет. А вот Витек, этот уже нашел...
II
Сашка, хозяин, только кофе успевает подносить. Пьют крепкий, пьют долго — смакуют. Раньше бы водки выпили, а теперь нельзя — все-таки, деловые люди. И потому в разговоре некая тоска сквозит, но это может быть и от погоды: лист железа над магазином молочных товаров оторвало и мотает его взад-вперед с препротивным скрежетом.
Они к нам с бо-ольшим интересом, — говорит Витек, — готовы хоть в объятия, но они люди деловые.
Была бы валюта, — тяжко вздыхает Саня.
Они все друг другу верят, а нам — нет, — продолжает Витек. — Мы для них - дикие…
Как это? — нахмурился здоровяк Волоха.
В деловом плане — дикари... Мы же олухи царя небесного. У нас сегодня такие налоги, завтра — другие, послезавтра — вообще нет... Они к нам никак приноровиться не могут — не успевают…
Им с валютой легко, — задумчиво пощипывает бородку Саня.
Дураков у нас много, вот в чем вопрос.
Дураков везде много, — Волоха смотрит большими воловьими глазами.
Но наши дураки - особенные — с претензиями...
Ну, знаешь, это ты хватил, — не очень уверенно возражает Санек, кажется, обидевшись за отечественных дурачков.
И как это понимать — с претензиями? — удивленно смотрит Волоха.
Очень просто, — смеется Витек, — каждый хочет вначале какой-нибудь подвиг совершить, отечеству пригодиться, а потом уже и о себе подумать.
А что, собственно, в том плохого?
Ты, Санек, мыслишь старыми категориями, а надо перестраиваться: если тебе будет хорошо, то и отечество заживет неплохо...
Мне бы валюты побольше, — мечтательно щурится Санек, — я бы развернулся…
А что, самовары у них больше вообще не идут? — спрашивает Волоха.
— У них этих самоваров — как грязи! Какие хочешь: с медалями и свистками, с чеканкой и позолотой.
— А когда-то за самовар можно было видак привезти, — вновь вздыхает Санек и теребит бородку.
III
Вечер, конечно, постепенно в ночь перекатывается — закон природы. А ночью и мысли другие — понятное дело. Волоху отрядили за телками и вином: бог с ней, деловой жизнью, отдыхать тоже надо. Лист этот еще, железный, скребет и скребет по какой-то хреновине, так что зубы сводит. Ну, что в такой стране серьезного сделать можно, ровным счетом — ничего...
А эти, жлобы Петрозаводские, они же все под корень, — разгорячился Санек. — Они же у мужиков бруснику с клюквой прицепами скупают. А мужики, пьянь несчастная, гребут ягоду комбайнами, и там, где они прошли — лет десять ничего расти не будет. А жлобам по... Они нашу ягоду в Архангельск везут и перепродают американцам по десять долларов за ведро. Сечешь, Витек! Скупают по сороковнику деревянными, а сбывают... Сколько доллар сейчас стоит? Полтинник... Десять долларов — половина куска нашими в кармане.
Им, за бугром, медь нужна, — нервно хрустит пальцами Витек. — Они за медь тебе золотом заплатят.
— А вот этого они не хотят! — вдруг озлился Санек и отложил на руке по локоть. — Все порастащат, а мы-то сами с чем жить будем?
С валютой, Санек, с валютой...
Мне она такая и даром не нужна, — кипятится, как чайник на плите, Санек.
Другой не бывает.
Не-ет, Витек, я не согласный. Коммерция — пожалуйста, партнерство — сколько хочешь, но грабить собственную землю... Пусть ищут дураков в другом месте.
Они-то найдут — не сомневайся... К слову сказать, их и наш золотой корешок интересует, а у нас его пока еще целый остров...
Последний остался, — цедит сквозь зубы хмурый Санек. — Вон,— кивает на кухню, — неделю назад матери едва-едва на настойку насобирал...
IV
А вот и мы, — вваливается Волоха с телками и полной пазухой вина. — Принимай гостей, коммерсанты.
Ой, Витек! — бросается к нему грудастая шатенка. — Приехал? Что привез?
Витек пустой не ездит, — завидует блондинка, небрежно подсаживаясь к Саньку. — Витек — деловой...
Жену разодел, — улыбается Вовкина телка, хрупкая, похожая на китаянку, штучка. — Витек, ну сколько стоит эта ее шуба? Пятнадцать, двадцать кусков? Больше?..
Кончай базар!— шатенка тяжелая, и Витек сталкивает ее с колен. — А если нам взять и смотаться к Ваньке в сауну, косточки погреть?
Ур-ра! — визжит блондинка.
Только, чур, все голые! — предупреждает шатенка. — Все до одного!
Ты кого уговариваешь? — смеется Витек.
Вызвали Сашкину машину, погрузили телок и вино, сами сели и поехали. Темень жуткая. Редко где прохожий покажется, и тот какой-то квелый, поближе к стенам домов держится. Киоски заколочены. Магазины пусты — лунный пейзаж какой-то. Лопается молодой ледок под колесами, брызжет во все стороны радужными кристаллами. В машине жарко. Темно, кто-то сопит... Взвизгивает блондинка — лежит чуть ли не на плечах у водителя, и все вместе летят они в зияющую темноту.
V
А утром, как гром среди ясного неба, — шведы приехали! Витек еще спал, сунув руки под подушку, а благоверная тащит ему в постель телефонный аппарат, а из трубки так и оглушило: «Шведы едут!»
Е -мо-е! — ругается Витек, поспешно натягивая брюки, — чего же Нинка меня не предупредила заранее?
Наверное, мало ей привез, — говорит благоверная и подает мужу рубашку. — Или не то — она теперь разборчивая: все турпоездки у нее...
Молчи, дура! — вопит Витек. — Где складень из трех икон, что я из Никулина привез?
— Складень? — Витькина дура глаза разинула. — Да ты же его сам моей маме отдал. Еще говорил, что такого отродясь не видел и что такой грех в чужие руки отдавать... Ви-ить, ты чего?
Благоверная опасливо отступает, потому что у Витька белеют глаза и трясутся руки.
Ты чего? — наконец, выговаривает Витек. — Совсем спятила? Это же по пьянке было... Иди и забери.
Неудобно, Вить, это же подарок...
Пауза, конечно, была замечательная, оглушительная была пауза, как выстрел в городском туалете. Потом немая сцена: Витек шагает к стенке, отпахивает дверцу и вышвыривает под ноги супруженции шикарную норковую шубу. Оба стоят и смотрят на десятки загубленных зверьковых шкур. Солнце проглянуло. Мех сверкает и переливается. Мебель полировкой сверкает и переливается. Хрустальная люстра тоже сверкает и переливается...
— Что это? — шепотом спрашивает благоверная и смотрит близко посаженными к носу глазами.
И Витек срывается:
— Валюта это, дура стоеросовая! Считай, что складень у тебя под ногами валяется... Ну, теперь поняла?
Дура стоеросовая уже в прихожей, уже одевается, уже к матери летит.
VI
В комиссионном магазине у Санька переполох: потерялись ценники на товары. Те, что для соотечественников, на месте — на витрине. А вот гостевые, как Фома хреном посшибал. А шведы уже где-то на пути — конфуз… Давай сами новые ценники малевать, от руки. Скажем, стоит вязаный джемпер 750 рублей деревянных, для шведов рисуют — 1500, а можно и за 35 долларов — сие дробью показано. Что для шведа 35 долларов? Раз плюнуть! А Саньке валюта позарез нужна: он загорелся «Вольво», как у Витька, купить.
Только перемалевали цены на иконы, берестяную посуду, золото и штучные поделки — ценники в чехле от фотоаппарата нашлись. Что называется — не повезло. Санек зашел в магазин, руки в карманы сунул, хозяйство свое оглядывает — не забыл ли чего переоценить.
Мягкая мебель, детские кроватки, отечественный телевизор, зачуханный видак — это все для землячков, в марафете не нуждается.
— Прялка! — вдруг заорал Санек. — Где новый ценник на прялку? Разобрались с прялкой. И тут Бунякин заваливается, картины свои захезанные в самодельных рамах волокет. Ну, кретин! Ну, мазила!
Санек, дорогой, выставь, чего ты теряешь? — упрашивает он своего бывшего одноклассника.
У меня комиссионный магазин, а не барахолка, — отбивается Санек. — Сколько раз тебе говорить...
Бери сорок процентов и выставляй, — вздыхает Бунякин, — мироед...
Да не покупают они картины, балда, хорошие не покупают, а твои...
А вдруг!
На этом и сошлись — а вдруг...
А там уже местный охотовед с чучелом волка в мешке пришлепал, орнитолог с живыми чечетками, археолог с бивнями мамонта, столяр с клеткой для розового питона, школьники с машиной времени, и у всех голодный блеск в глазах: шведы приехали!
VII
Но вот и Витек на сверкающей автомашине «Вольво» подкатил. Этот — сам хозяин. Центральную витрину вскрыл, на самое видное место складень ухнул и свой фирменный фотоценник поставил: 1300 долларов. Вот это размах! Но и складешок у него — закачаешься. Такой, наверное, один только и остался на всю область, а может, и в стране теперь уже не сыскать, разве что у припасливого и оборотистого писателя, прочесавшего здешние края еще в шестидесятые годы…
«Витек, конечно, жлобина, — невесело думает Саня. — Свой же народ почем зря грабит. Этакий складень, с глазурью и серебром, за вонючие доллары готов спихнуть. А ведь это — достояние народное, государственное... Раньше бы за это...»
Но раньше уже давно прошло. Раньше и Санек учителем работал, а теперь вот бросился к Витьку, складень повыгоднее укладывать помогает.
— Восемнадцатый век? — завистливо спрашивает.
— Пограничный... Между семнадцатым и восемнадцатым. Монашеский, со времен скитов.
— И не жалко тебе?
Витек даже и не отвечает, а просто смотрит на Саню, смотрит, и тот тихо отводит взгляд. Нет, Витька так просто не взять. Когда они еще пятки чесали по утрам, Витек уже самовары и бинокли за границу возил. В Турции он на одном мыле состояние сделал...
— А и то верно, — махнул рукой Саня, — у них целее будет.
VIII
Наконец, приехали. И не шведы, а один несчастный швед с переводчицей. Та хвостиком круть-верть и к Витьку сразу.
— Пустой номер, Витек, — говорит переводчица, — он уже Петрозаводск и Мурманск прочесал. Видишь, шапка на нем? Успели за двадцать пять зелененьких в Кинешме всучить, пока я в туалет покурить бегала.
Шапка на шведе собачья — отгуляла какая-то бедолага по заполярным помойкам. А вот на двух ногах который, тот, наверное, на зелененькие еще гуляет.
— И пьет он, как финн, — не просыхает.
Швед ходит по комку, близоруко щурится на шмотки, в руки ничего не берет. Саня вокруг него приплясывает, а он, дубина шведская, заладил как попка:
— Корошо, оч-чэн корошо…
— Да он у тебя не из профсоюза? — подозрительно спрашивает Витек переводчицу.
— Вроде нет... А вообще — кто его знает. Пока ничего путного не берет.
— Сходи, покажи ему мой складешок.
Выпучился швед на складень, как баран на новые ворота, даже языком прицокивает, но опять за свое:
— Корошо, оч-чэн корошо... Сколько эта будет стоить? О-о... Такой гросс сделка — ноу, — и даже руками машет, словно его оса за палец укусила.
Санек его тут же в свой кабинет поволок, а Витяня у переводчицы зло спрашивает:
Он с тобой-то хоть переспал?
Где там! — отворачивается и брезгливо поджимает губы переводчица.
IX
Саня чай разливает — ему не привыкать. Коммерческий треп заводит. Швед шапку снял — лысый оказался. Лицо крупное, морщинистое — лет двести ему уже... Такой и миллионером может быть.
О-о, деловой контакт, — с акцентом и очень громко говорит Саня.
Ест, ест, деловой контакт, — с еще большим акцентом отвечает швед.
Большой бизнес, — Саня показывает большой палец.
Большой бизнес, ест, ест, — послушно вторит ему миллионер.
О-о! Коммэрция, — чуть не всхлипывает Саня.
Ест, ест, коммерция, — швед прихлебывает чай и вдруг тычет пальцем в стакан: — Золотой корешок... Оч-чэн корошо!
Саня бледнеет. Перед его глазами встает затурканный ветрами остров, редко поросший карликовыми березами, громадные, серые валуны камней, мох и лишайники между ними и этот самый — золотой корень. Единственная роскошь, на которую расщедрилась здесь природа.
Большую партию будете брать? — сразу переходит на деловой тон Саня.
Партию? Ноу — партию, — вежливо качает головой швед, — чай с корешком — корошо...
X
Саня живо смотался домой, сгреб материн золотой корень, напоил шведа чаем с корешком и с собой дал, хотя тот и отказывался. Швед уходить засобирался, в последний раз магазин обошел и только тут мазню Бунякина обнаружил. Двести лет ему, шведу, а даже присел перед картинами, языком прищелкивает и к переводчице — сколько стоит, значит. Та глянула, а цены под картинами нет, забыли впопыхах ценники проставить. Она и ответила, что без цены, мол.
— О-о, — уважительно покивал швед, — ноу цены... Я пять тысяч за эту даю, идет? — и тычет пальцем в дурацкий пейзаж, где на голом камне, голая, осенняя уже, березка скрючилась. — Очэн-очэн корошо...
Картину завернули и бережно отнесли в машину. На шведа смотрели, как на дурака… Витек даже зубами скрипнул — такого законченного психа он в первый раз видел. Санек своей биоэвээмкой покрутил и от пяти тысяч две себе отстегнул — сорок процентов, значит. Неплохо получилось.
— Чай оч-чэн корош, — сказал на прощание швед и сунул Сане пятидолларовую бумажку, — золотой корешок, о-о... — и многозначительно поднял палец.
Швед уехал. Витек мрачно обронил ему вслед:
— Чертов шизик, ни хрена в искусстве не понимает.
Ценники опять сняли. Складень Витек забрал. В магазине все успокоились, но каждый думал про эти проклятые пять тысяч — каждый прикидывал, за сколько бутылок Бунякин остальные картины уступит. Саня всерьез опасался, что Витек его может обойти...
А на улице уже опять посерело, и потянул северо-западный ветерок, разгоняя тяжелую воду в заливе и перекатывая низкие облака в запредельную сторону, в чужеземные края. Бесплатный ветер гнал бесплатные тучи, а все остальное, кажется, на этой земле уже или купили или продали деловые люди.