(Сентиментальный роман о немцах России Советского периода)

Яков Иккес

Окончание второй части

4

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

Летние каникулы в сороковом году провел я вместе с классом на полевом стане первой бригады. Нам было по 13-14, и мы считали себя почти взрослыми. Из моей ватаги я оказался один. Марию отец поставил за прилавок продуктового магазина, Марейка Молдаванка по заданию отца стала на черепичном заводе учетчицей, Виктор осваивал профессию токаря на МТС, а Петька осваивал под Мартыновкой со своим классом полевой стан второй бригады.

Из русскоговорящей немчуры я был один, не считая классной руководительницы Евдокии Петровны. Она неотступно следила за каждым из нас и требовала говорить по-русски.

- Это чтобы за лето не забыли! Для вас же, окаянные, стараюсь. Не я же придумала делать вас русскими!

Нас было вперемежку более двадцати ребят и девчат. Мы до одури работали на скирдовании сена, на прополке бахчи, кукурузы, сахарного тростника и веяли зерно на полевых токах, ели из общего котла, спали на матрацах, набитых соломой, купались в реке Сал. Нас палило знойное солнце, днем душила мошкара, ночью поедом ели комары. Но мы не жаловались, не скулили, закалялись сердцем и душой, готовились к "предстоящим великим событиям!" Я был на высоте: во-первых, меня как отличника избрали старостой класса, во-вторых, между Евдокией Петровной и учениками был чем-то вроде переводчика. Это поднимало мой престиж среди местных немцев. Теперь мы уже лучше понимали друг друга. Я несвязно болтал по-немецки, они, коверкая слова, изо всех сил старались освоить русский, но из-за того, что их было большинство, им так и не удавалось освоить русскую разговорную речь. Мне, конечно, было легче с немецким: кругом были немцы и на немецком диалекте разговаривали даже те немногочисленные русские, что жили в селе. На полевом стане мы тоже дурачились и болтали по-немецки, срывая замыслы кремлевских политиков. Вечерами, когда привозили кинопередвижку, подолгу обсуждали увиденное и поражались мужеством советского человека и мудростью любимых вождей.

Иногда по заказу полеводческого бригадира прибывал колхозный духовой оркестр, тогда мы вместе со взрослыми танцевали в пыли вальсы, полечку, краковяк и падеспанец. Мы учились, конечно, у старших и получали истинное наслаждение. Как приятно было подержаться за талию недотроги, за мягкие пухлые ручки или прижать ее к себе! Попробовал бы кто-нибудь из ребят это сделать в обычное время да еще средь бела дня! Ого-го! Схлопотал бы такую оплеуху, что надолго отбил бы охоту даже приблизиться к ней. А на танцах, как мне казалось, это было в порядке вещей. Мы обнимались, смеялись, кружились, наступали друг другу на ноги, сбивались с ритма, но не отставали от старших. Сюда, на танцы, съезжались из соседних русских деревень. Наша Евдокия Петровна в такие вечера ходила королевой. Молодые мужчины приглашали её нарасхват. Наши девочки завидовали и старались ей подражать. И было чему. Эта молодая стройная красавица, приехавшая из города, носила модную прическу, пудрилась и красила ярко-красной помадой пухлые губы, носила короткие, выше колен, платья и обувь на высоких каблуках. Для заезженных работой колхозных девчат это было недосягаемой мечтой и роскошью.

- Вот загнать бы ее на свиноферму или коровник, чтобы потаскала на себе корм да навоз, тогда б и посмотрели на ее красоту и понюхали б наши жеребцы, чем она пахнет! - чесали языки колхозные молодухи, проклиная свою беспросветную нищету и несознательных хлопцев. - Зарплату получает наличными. Получала б, как мы, палочку в день, посмотрели б, как бы она красилась и как одевалась, - судачили колхозные соперницы, обижаясь на хлопцев, инстинктивно посматривавших ей вслед.

Совершенно по-другому реагировали наши одноклассницы. Глядя на ее простенький синий купальник на берегу реки, куда мы всем классом бегали смывать пыль и грязь, они дурели от зависти.

- Евдокия Петровна, где вы купили такую красивую вещь? - щебетали девочки, посматривая на свои семейные трусы, свисавшие до колен. – Ну, где взяли? Ну, скажите, пожалуйста. Мы тоже хотим! - прыгали они вокруг учительницы, охая и ахая.

- Девочки, я это сама сшила, - сказала она с достоинством швеи. - Если хотите, научу!

- Хочу, хочу-у-у, хотим! - прыгали девчонки от радости.

- Эх, была б машинка, мы б это организовали прямо здесь, на полевом стане, вместо урока труда. Подумайте, девочки, у кого есть дома ручная швейная машинка.

- У старосты, у Яшкиной матери есть машинка, - подсказала Миля, дочь председателя колхоза, жившая с нами по соседству. - Давайте его уговорим. Я у бригадира выпрошу лошадь, и на его двуколке сбегаем.

В полдень мы с Милей, вспотевшие и счастливые, привезли нашу машинку с набором шпулек и ниток. Мать, правда, пришлось обмануть, что будем на уроке труда шить парашют для того, кто первым полетит на планере, сделанном прямо на полевом стане. "Опять что-то выдумали," - ворчала она. Но когда я поцеловал ее, сдалась. Пробегая мимо развешанного белья, я прихватил голубую простынь и несколько наволочек. Миля тоже прихватила из дому кое-какие разноцветные тряпки.

- Хорошо, что дома никого не было, взяла, что хотела, а то было бы вопросов... Куда, зачем, да почему? Ох, уж эти старомодные карги! - говорила она, задыхаясь.

Урок труда закрутился полным ходом. Часть девочек поочередно оставались на полевом стане для примерки. Я руководил работой в поле, а Евдокия Петровна - пошивом купальников.

Через неделю на берегу реки Сал мы проглотили языки - не узнавали своих одноклассниц.

- Вот это да-а-а! - облизывались мы, пытаясь хоть пальчиком дотронуться до наших похорошевших девчат. А они? Радостные и счастливые, гордо расхаживая перед нами, вызывали удивление и восхищение. В семейных латаных трусах мы выглядели теперь жалко. Зато купались, не стесняясь друг друга, только я, как всегда, мучился своими четырьмя сиськами и, как девочка, прикрывался рукой или отворачивался, чтобы никто ничего не заметил.

Евдокия Петровна резко отличалась от девчат. Во-первых, она была старше лет на пять или шесть и имела полностью сформировавшуюся фигуру. Во-вторых, она уже где-то успела подзагореть. Ее красивый стан и упругое тело отдавало золотом, высокая грудь, плоский живот и гибкие кошачьи движения делали ей спортивной. Девочки щебетали возле нее, как только что вылупившиеся гусята около гусыни. Их загоревшие лица, руки, ноги в цыпках и сверкавшие белизной тела не красили модные трусики и лифчики. В тот день мы на радостях не пошли на работу. Нам было весело, мы целый день купались, загорали, ловили и варили раков. Но к вечеру, когда примчались к ужину, случилось непредвиденное: бригадир за нарушение дисциплины выругал нас и приказал ужин к столу не подавать. Ночью наши девчонки выли, как побитые щенята. Дневной загар начал проявляться. Срочно требовалось кислое молоко и сметана, но транспорта не оказалось - недовольный нами бригадир ускакал на своей двуколке в неизвестном направлении. Девочки выли все сильнее, а до колхоза было не менее десяти километров.

- Ну, придумайте что-нибудь, ребята, - просила Евдокия Петровна, чуть не плача.

- Смелые есть? - подал голос всегда молчавший Андрей Бадт. - Рядом же Гарбузово, только речку переплыть, и - по колодцам! Русские, наверное, летом тоже туда опускают сметану и масло?

- Идея! - сообразил я на ходу. - Молодец, Андрюша! За мной ребята!

Через час, переплыв Сал, мы обшарили все гарбузовские колодцы и мазали-растирали обгоревших одноклассниц сметаной. Приятное это было занятие. Девочки, обычно недотроги, сейчас мирно поскуливали и допускали гладить самые интимные места. Никогда не забуду нового во мне чувства, пронизывавшего сердце, от чего бросало в жар и начиналось легкое головокружение. Я впервые, шевеля ноздрями, уловил тонкий и слегка пряный запах девичьих волос. От них веяло полуденным солнцем, нагретой зноем травой и тем неповторимым, свежим и очаровательным запахом юности, который еще никто не сумел описать или передать словами. И окончательно мне стало дурно, когда при тусклом свете керосиновой лампы у Евдокии Петровны в разрезе рубашки дрогнули ее смуглые твердые груди, торчавшие, как у козы, вниз и врозь. Заметив на себе мой растерянный взгляд, она, не отворачиваясь, сощурила глаза и улыбнулась. «Смотри, мол, какая я красивая!» - и застегнула рубашку.

Наутро примчавшийся бригадир отправил на пару дней, ругаясь и сочувствуя, пострадавших девочек по домам, а мы, ребята, продолжали работу на прополке кукурузы, выполняя нормы и за них.

Через пару дней, не дождавшись девчат, мы в колонне бричек, груженных сеном, двигались в сторону железнодорожной станции Зимовники.

- Стране нужен запас сена, - внушал на лошади один из бывших буденовцев. - Да-а-а! Все строят какие-то танки, иропланы, а вот без нас, конницы, обойтись не могут. Чтой-то опять порохом попахивает. Сено-то в Н3 (неприкосновенный запас) везем, задание нашему колхозу довели до 100 тонн, а колхозов в округе, пожалуй, тыща! - объяснял он на привале.

До станции Зимовники, расстояние в 30 км, мы должны преодолеть на бычьей тяге за световой день, там разгрузиться и на второй день вернуться.

- Там железная дорога. Хоть паровоз живой увидим! - радовались мы случаю. - А то только в кино...

Я сидел в своей бричке на стоге сена и посматривал то на изгибающихся под тяжестью ярма быков, то на окружающий нас мир. Степь без конца и края. Где-то позади остался полевой стан и родное село, куда вчера отправились девочки. А здесь необъятная степь да древние курганы в голубой дымке. Черный орел в небе... Мягкий шелест стелющейся под ветром травы.

Маленьким и ничтожным казался я себе, тоскливо осматривая томящую своей бесконечностью степь. Все ощутимее пригревало солнце.

Дул легкий восточный ветерок. Сидя на стогу сена, пахнущего степной полынью и тихо раскачиваясь на ухабах и неровностях проселочной степной дороги, я незаметно для себя засыпал…

Сквозь дремоту и перестук колес события прошлых лет мелькают передо мною, как в немом фильме: то я с матерью по широкой Волге на стареньком теплоходе плыву в родное Поволжье, то кушаю среди изголодавшихся скелетов тот противный суп из крапивы, которым угощали нас оставшиеся в живых жители Куттерской сельхозартели после голодного 33 года. Страшное было время! Половина села вымерла с голоду. "И зачем тогда черт надоумил мать поехать туда? - возмущался я, вспоминая пережитое. - Наверно, тоска по родине..."

Очнулся я то ли от дорожных ухабов, то ли от окрика старшего по обозу: тот же перестук колес, изгибающиеся в дугу быки, та же бескрайняя степь, и тот же черный орел в раскаленном небе. А впереди и позади на копнах сена, крепко увязанного бастрыком к телегам, маячили головы моих одноклассников.

- Эге-ге-ге-гей, ребята! - крикнул я изо всех сил и махнул рукой.

Через минуту мы уже носились по степи, пугая сусликов и висевших в воздухе над своими гнездами жаворонков. Быки, оставшись без погонщиков, косо посматривали на нас, замедлили движение и вскоре остановились.

- Цо-о-б, цобе-е! - закричал подъехавший на лошади и сопровождавший нас дед Карл. – Ребятки, вон за тем поворотом родник, там и сделаем привал. Быков попасем и пообедаем.

Через полчаса мы валялись в траве у родника, уминали прихваченный из бригадной столовой сухой паек, а быки мирно паслись в природниковой лощине. Набив желудки ржаным хлебом, кусочками соленого сала и напившись чистой, как слеза, прохладной родниковой водой, мы, как взбесившиеся козлята, ринулись на близ лежавшую сопку. Отсюда хорошо просматривались покрытые ковылем степные дали. На горизонте причудливо мерцал мираж. На юге узкой синей полосой с выступающими конусами виднелись, покрытые вечным снегом, кавказские горы. Сопка, тянувшаяся мощным увалом с востока на запад, была покрыта заросшей травою и хорошо просматриваемой сетью окопов. Весь северный склон был покрыт глубокими воронкообразными ямами, издали похожими на лунные кратеры.

- Что здесь происходило и когда? - задавали мы друг другу безответные вопросы.

Любопытство наше частично удовлетворил прискакавший на лошади дед Карло. Выскочив на один из множества курганов и заложив в рот два пальца обеих рук, он пронзительно просвистел сборы.

- Дедушка, дедушка! Вы не знаете, что здесь когда-то происходило? - стараясь перекричать один другого, спрашивали мы.

- Знаю, знаю, ребята! Сам принимал участие в этой потасовке, - сказал он, спрыгнув, как молодой, в траву и, не торопясь, начал путать коня специальной путой, висевшей на седле. Конь, пофыркивая, начал щипать траву, а дед, не зная с чего начать, некоторое время осматривал бескрайние дали, приложив ладонь ко лбу. Наконец, покашляв, начал рассказывать:

- Все, что вы, ребята, видите на заходе солнца, это Присальские степи, на восток - калмыцкие степи, на юг - кубанские, а во-оо-н вдали белеющие вершины - это Кавказ! - развернувшись, он показал на север. - В той стороне наша Потаповка, Мартыновка, Ботлаевка, Орловка, Цимлянское, а чуть правее станция Котельникова. Как вы знаете, ваши деды и отцы-потаповцы почти все служили в Первой Конной у Буденного, а место дислоцирования их дивизии была станция Котельниково. В один из июньских дней, когда вся армия готовилась выступить навстречу прорвавшимся частям Деникина, в направлении Новочеркасск - Цимлянск - Каховка, наша дивизия получила другое задание. Развить наступление из Котельниково вдоль железной дороги на Куберле - Зимовники и через Мартыновку - 0рловку выйти на Семикаракорск, дальше форсировать Дон и выйти на Новочеркасск. Задача дивизии: поддержать отступающие разрозненные части Красной Армии и подавить контрреволюционный мятеж донских казаков, руководимых генералом Алексеевым и Калединым.

Выступили на рассвете. Левое крыло дивизии пошло вдоль железки на Дубровское, правое развернулось в направлении Цимлянска на Дону. Наш полк получил главное направление: вдоль степной реки Сал нанести удар Мартыновской группировке повстанцев и дальше решительными действиями освободить Большую Орловку. Повсюду в освобожденных станицах и хуторах разгонять временные Советы казаков и устанавливать Советскую власть. Пленных офицеров предавать военно-полевому суду, а главарей банд расстреливать на месте. Дивизия, хорошо отдохнувшая, пополненная добровольцами из Поволжья, укомплектованная знаменитыми пулеметными тачанками под командованием отчаянных полководцев и командиров, ринулась в Сальские степи. Я не буду вам, ребята, рассказывать подробности сражения у каждого калмыцкого кишлака и казачьей станицы, сколько мы порубили белогвардейских фанатов, на это уйдет много времени. Вы теперь грамотные, советую прочитать книгу Шолохова "Тихий Дон", там обо всем расписано до мелочей. Кто из вас читал эту книгу?- спросил он вдруг.

- Я читал! - поднял я по классной привычке руку. - Только она написана по-русски, как они ее прочитают? - указал я на притихших ребят.

- Ну, вот и договорились. Ты, Яша, расскажешь им на досуге все подробности, - обрадовался дед Карло. - А теперь слушайте дальше!

- К исходу дня разведрота, в которой был я со своим другом Давидом Экк, достигла окраин Мартыновки. Благо, местность знакомая. Наблюдая с крутояра реки Сал, мы убедились, что нас здесь никто не ждет. Организованного сопротивления нет. В бинокли мы видели группами и в одиночку болтающихся по селу солдат, мирно возвращающих с выпасов коров и лошадей, пустующие окопы и укрепления. Отправив в штаб полка донесение, мы ринулись окружным путем на желтый яр к Потаповке. Здесь такая же картина, полная беспечность! Мы с Давидом всматривались в до боли знакомые улицы родного села. В каждом доме жили свои: дедушки и бабушки, отцы и матери, родные, близкие и просто знакомые друзья-односельчане. Что с ними? Как они переносят вторжение белоказаков или, быть может, калмыцких контрреволюционеров. От них добра не жди. Узнают, в чьих семьях красноармейцы, так и до греха недалеко.

Застигнутые врасплох добровольцы-казаки и калмыки, побросав оружие, обозы с боеприпасами, разбежались в темноте ночи, а сам генерал Попов, командовавший группировкой с сотней офицеров, попал в плен. Не давая передышки поповцам, мы, потаповцы, в составе двух рот нанесли удар по селу и уже в полночь были дома у родных и близких. Потерь среди нас, за исключением несколько раненых, не было. Но недолго нам довелось радоваться и праздновать победу. На вторые сутки разведка донесла, что на пути продвижения полка на Калмакском перевале у семи курганов с востока на запад ведется строительство линии обороны: роют в несколько ярусов окопы, подтягивается крупнокалиберная артиллерия. Со станции Зимовники походными колоннами при поддержке броневиков марширует пехота, а со стороны Орловки спешит повстанческая кавалерия донских казаков.

- Дедушка, это было здесь? - зашумели мы разом...

- Да, ребята, здесь на этом десятикилометровом рубеже, повстанческие отряды донских казаков при поддержке калмыцких националистов во главе с генералом Калединым решили в спешном порядке остановить продвижение полков Первой Конной. Чтобы не дать калединцам закрепиться, под прикрытием ночи вон на те возвышенности была подтянута вся полковая и брошенная поповцами артиллерия, и пошла свистопляска - артиллерийская дуэль. Кто кого!

Наша разведрота получила задание прорваться к железной дороге, доставить срочное донесение в штаб дивизии и просить поддержку второго и третьего полков, действующих на левом крыле у станции Куберле. Третий полк зашел ночью в тыл калединцам и в полдень решил исход сражения. Да-а, ребятки, то было страшное время. Гражданская война унесла в России миллионы человеческих жизней, - произнес он, задумчиво всматриваясь в далекую гряду могильных курганов, чем-то напоминающих вздыбленные штормом морские волны. - Вот и здесь на этом поле двадцать лет назад за идею сложили свои головы тысячи молодых людей. А чего добились?... Э-эх! - махнул он безнадежно костлявой рукой, не в силах побороть внезапно нахлынувшую грусть, тяжело вздохнул и отвел увлажнившиеся глаза.

Мы, затаив дыхание, с гордостью осматривали поле брани, где наши потаповцы сражались за власть Советов.

- Дедушка, а дедушка, а что это за идея, за которую вы сражались?

- Мы тогда сражались за идею Ленина, хотели построить самое справедливое общество на земле - Коммунизм! Сначала в России, потом во всем мире! Большевики под его руководством обещали народу торжества не небесного, а земного, царства справедливого труда. Фабрики и заводы должны принадлежать рабочим, а земля - крестьянам. Руководить этим обществом должны трудящиеся через советы народных депутатов, а не богачи-капиталисты и помещики. Но они добровольно не хотели, поэтому и возникла гражданская война.

- Дедушка, а что это за война гражданская?

- Война бывает между двумя государствами, или мировая, когда воюют все государства мира, как это было в 1914 году. Когда же между собой воюют граждане одной страны, то такая война называется гражданской. Это самая жестокая, страшная и разрушительная война. Здесь только потаповцев пало больше пятидесяти человек! А что это дало нам? - задал сам себе вопрос дед Карло, и сам себе ответил: - Да ничего... Землю, которую получили в революцию, при коллективизации вновь забрали, а коммунизм остался голубой мечтой! Э-э-э!... А вы, что уши развесили и слушаете старого дурака? Быстро за быками и вперед на Зимовники!

Ошарашенный услышанным, я еще раз с высоты кургана осмотрел историческую местность и блуждающим взглядом поймал в небе еле приметную точку. Тот же черный ворон, житель могильных курганов, царственно-величаво парил медленно в синеве поднебесья огромными кругами. И небо, чистое и далекое, сияло все так же. С запада нестерпимо били в глаза снопы полудневного солнца. Какое это непостижимое, таинственное чудо - бездолье, безбрежно простирающееся синее небо над громадной землей, на которой живут вечно дерущиеся меж собой люди. Какая ширь! Без начала и без края...

5

Напряжение в Европе росло. Фашисты Германии, воспользовавшись пактом Рибентропа-Молотова, стремились к реваншу. Гитлеру хотелось восстановить утерянные в первую империалистическую войну территории и колонии. Нарастив за восемь лет своего правления мощный военный потенциал, захватив Австрию, Чехословакию, Польшу, он угрожал Англии и Франции. Фашисты Италии, японские самураи и немецкие реваншисты, объединившись, создали так называемую ось Берлин-Рим-Токио. Сесть на эту ось, якобы, собиралась и Турция, наш южный сосед. А весь Советский народ и лично товарищ Сталин мечтали о мировой революции... Но маховик истории раскручивался почему-то не в ту сторону. Радио ежедневно передавало, а газеты писали о надвигающейся коричневой чуме, о фашистах и реваншистах, турецких султанах, которые, якобы, собираются отхватить у нас Черное море и мусульманский Кавказ. Пламя второй мировой войны разгоралось, а человечество в своем безумстве, оболваненное своей властью, подбрасывало щепки в огонь, не понимая, что в этом огне в первую очередь сгорят сами.

Я не историк и не политик, не могу и не собираюсь проводить анализ, кто сколько подбросил щепок в костер страшной безумной войны, об этом достаточно написано правды и вымысла. Я стараюсь вам, потомкам, правдиво рассказать о том, как мы, простые люди, находясь с детских лет в гуще событий тех тревожных лет, понимали, воспринимали и переживали происходящее. Мое поколение, родившееся вскоре после революции и гражданской войны, уже с молоком матери впитывало в себя тревогу родителей, нищету, разорение, бесправие и горе разлук. На наших глазах происходили события, по жестокости и безрассудству сравнимые, быть может, только со средневековыми варварами или нашествием диких орд Чингисхана. Мы родились и росли во времена, когда террор и геноцид был возведен в ранг государственной политики, когда ограбление крестьян называлось раскулачиванием и коллективизацией, когда насилие, разбой и убийство сотен, тысяч людей называлось классовой борьбой, когда выслуживание перед власть имущими, доносы, лжесвидетельство были нормой поведения. Ржавчина страха и подозрения разъедала умы и сердца людей.

Старшее поколение, прошедшее огни и воды революции, гражданской войны, голодовок, раскулачиваний, коллективизации, репрессий, но еще испробовавшие ад застенок НКВД и НКГБ, молчало в страхе. Нам, молодежи, ничего не видавшей, кроме голода и заплатанных одеяний, эта теперешняя жизнь казалась фантастикой. И, действительно, жизнь в предвоенные годы хотя и была еще далека от нормальной, постепенно улучшалась. На фоне того, что было несколько лет назад, эта "сытая" жизнь воспринималась, как счастье, свалившееся с небес. Нам, молодежи тех предвоенных лет, воспитанникам ленинского комсомола и партии большевиков, было на все наплевать. Мы готовы были за "вождем всех народов" ринуться хоть к черту в зубы!.. Мы ликовали от счастья! А что нам еще нужно было? Мы наконец-то наелись вдоволь колхозного хлеба, бегали смотреть фильмы "о счастливой и зажиточной жизни Советского народа", катались на никелированных коньках, ездили на велосипедах, учились в советских школах атеизму, познавали историю партии большевиков и люто ненавидели пузатых капиталистов. Родители нам были нипочем: "Мы сами с усами". Царя расстреляли, бога нет. Богачей, врагов народа, кулаков-вредителей и прочую сволочь половину расстреляли, половину загнали в Сибирь и на "великие стройки коммунизма." Нас, как мыльный пузырь, распирала гордость за нашу молодую Советскую власть, проводившую под руководством товарища Сталина "небывалую" в истории человечества индустриализацию страны, строительство Беломоро-Балтийского и Московского судоходного канала. В Туркмении строился Великий Туркменский оросительный канал, а рядом с нами на маныче строился Северо-Кавказский Невиномыский канал. А строительство железных дорог Котлас-Воркута, Турксиб? Всего не перечислишь! А что означало для нас: цветущий Казахстан, братская Киргизия, белое золото Узбекистана и черное золото Баку!.. Мы верили в идеалы коммунизма, в то, что под руководством партии большевиков во главе с " верным ленинцем" - товарищем Сталиным, строим самое справедливое общество на земле! А то, что пока еще ходим в обносках, стеганных фуфайках, кирзовых ботинках и сутками простаиваем в очередях за товарами повседневного спроса: солью, спичками, керосином, это сильно не расстраивало. Это были временные затруднения... "Вот только бы свершилась мировая революция!"

Наши родители шарахались от нас, как от прокаженных, боясь вымолвить слово против нашего "оптимизма." Мы принимали учение дедушки Ленина: "Кто не с нами -тот против нас, тот враг, а враг подлежит уничтожению!" Вот так - не больше, и не меньше. Какая-то дьявольская сила двигала нами, толкая все дальше в пасть надвигающегося ада! Сейчас, когда пишу эти строки, невольно задумываюсь: "Как же удавалось преступному режиму большевиков одновременно вести истребительную войну против собственного народа и оболванивать его великими идеями коммунизма?!" Невольно вспоминается один из родичей писателя Чингиза Айтматова, который рассказал ему причту "о мудрости великого Сталина".

«Придя к власти, Сталин проинструктировал своих "орлов" и разослал их руководить народом по всей необъятной России. Каково же было его изумление, когда он через несколько лет в Москве услышал, что народ им не подчиняется. "Значит, вы меня не поняли! - сказал он, спокойно пыхтя трубкой. - Срочно поймайте мне петуха и прихватите жменю зерна. Вот смотрите! - сказал он, положив зерно в карман шинели, и отпустил барахтающегося в руках петуха. Петух, хлопая крыльями, с радостными возгласами бросился наутек. Его еле поймали и вернули нахмуренному вождю.

- Какой рэзвый и нэпокорный! - сказал он и принялся на глазах у всех драть с петуха перья. Ощипав орущего и барахтающегося бедолагу догола, он отпустил его и набросал зерна. К великому удивлению присутствующих, петух не бросился бежать, а стал мирно клевать зерно у ног Сталина. - Тэпэр ныкуда нэ убежит.. Сабсэм послушный стал... - сказал он и отправил всех обратно.

Наверное, что-то подобное творили тогда с нами ретивые орлы "вождя всех времен и народов". Нам, молодым, да и не только нам, казалось, что мы, люди Советской земли, самые счастливые. Мы верили своим кумирам, что строим самое справедливое общество на земле, что наша Красная Армия сильнее всех, пограничники бдительнее всех, танки быстрее всех, авиация летает дальше всех, а военно-морской флот надежнее всех. Не знали мы лишь того, что ждет нас в скором будущем, что на смену необузданному оптимизму придет горькое разочарование.

(продолжение следует)