Светлана Фельде
Эссе
В последний раз я пообещала себе и читателю, что вплоть до наступления Рождества и Нового года не стану писать ни о каких проблемах. А только о приятном, радостном, на худой случай, философском.
И вот сегодня - почти спустя месяц после возвращения из Парижа, в котором провела три дня, а также после недавнего посещения кладбища в Кельне, которое наши русские именуют Ваганьковым на Рейне, - я поняла, какой будет очередная тема моего общения с читателем.
Но сначала - пару слов о Ваганьковом на Рейне. Ему уже двести лет, своим появлением оно обязано французскому императору. Заняв Кельн в конце XVIII века, французы принесли с собой не только Кодекс Наполеона, но и новые правила городской жизни после его смерти. Например, беспокоясь о санитарии, они запретили похороны в черте города. Для нового центрального кладбища приобрели участок земли у западной окраины, на котором некогда располагался лепрозорий, – учреждение, занимающееся выявлением, изоляцией и лечением больных лепрой (проказой). Жители города отнеслись к новому кладбищу без особого восторга. Рушились вековые традиции, ибо кельнцы привыкли, что вечный покой ожидает их около приходской церкви в своем районе.
С тех пор прошло два столетия, сейчас по надписям на памятниках можно составлять справочник - кто был кем. Многие имена знакомы жителям Германии и ныне. Династия Фарина до сих пор выпускает тот самый первый одеколон - Eau de Cologne, Николаус Отто изобрел двигатель внутреннего сгорания, писателя Конзалика читаем и сегодня, везде в Германии можно купить монашескую настойку из мелиссы. “Да будет воля твоя” - так написано на памятнике монашки Марии Клементины Мартин - составительницы этой настойки. Памятники и надгробья уже сами по себе представляют историческую ценность, ибо их заказывали ведущим скульпторам и архитекторам. Точно так можно сказать и о французском кладбище Пер-Лашез. Среди полуторамиллионов исторических ценностей мне во чтобы то ни стало хотелось разыскать могилу Эдит Пиаф.
Скажу честно, даже с приобретенным путеводителем без знания французского найти что-либо среди статуй, колонн, арок почти невозможно. Через два часа тыкания пальцем в имя Пиаф на карте, выслушивания чего-то там на французском я, замерзшая и отчаявшаяся, обратилась к молодой девушке. Она весело прощебетала пару предложений. Помахала рукой - сначала налево, потом направо - и, мило улыбнувшись, заспешила далее. Я поблагодарила ее, побрела в указанном направлении, точно зная, что никуда не выйду, ибо принцип Пер-Лашез сильно напоминает лабиринт.
И вдруг - представьте - меня догоняет эта самая девушка и на французском говорит, что проводит меня. Вы спросите: откуда я знаю, что она сказала именно это. Я вам отвечу: понятия не имею. Но я точно знаю, что она сказала именно это. Более того, с момента нашей встречи и все последующие сорок минут передвижения по знаменитому французскому кладбищу мы общались на двух разных языках. Я разговаривала по-немецки, девушка - по-французски. И мы прекрасно друг друга понимали. Она рассказала мне, что учится на последнем курсе исторического факультета, что приехала из Австралии, что еще не знает, вернется ли домой, может, выйдет замуж за друга-француза и останется в Париже, я ей сообщила о том, что в Германии живу тринадцать лет, что в Алма-Ате была журналистом, а в Германии получила другую специальность и теперь работаю медсестрой. Она сказала, что обе специальности, по ее мнению, просто потрясающие. Пока мы добирались до Пиаф, начал накрапывать дождик, моя экскурсовод сказала, что любит дождь, в нем есть много элегического.
Ну вот, а потом мы пришли к цели. Девушка спросила, нужно ли меня сфотографировать, я отказалась, и пока она наводила свой фотоаппарат, я щелкнула. Птичка вылетела. И 22-летняя австралийка-парижанка осталась на фото. На прощание она спросила, можно ли обнять меня. И мы обнялись.
Эта встреча, скажу честно, была самым лучшим, что могло случиться со мной в Париже. А главное, она, как вы уже точно догадались, подтверждает то, что понимание происходит не на уровне словесного общения, а на другом, более тонком уровне. Иначе два человека, говорящие на разных языках, не могли бы понять друг друга лучше, чем самые близкие родственники. В силу воспитания, жизненного опыта, окружения и множества других факторов все мы настолько разные, что найти того, с кем ты будешь говорить “на одном языке”, сложно. Можно сказать, что такой человек для каждого из нас - редкость, драгоценная жемчужина. Поэтому, наверное, так часто мы пытаемся искусственно вырастить себе жемчуг из песчинок, переделать кого-то “под себя”. Если точек соприкосновения достаточно и образ мыслей хоть сколько-нибудь соответствует нашему, это удается. Правда, чаще приходится тратить уйму времени и сил, но ничего не выходит. Именно поэтому общение на уровне “сердцем и душой” так ценится нами.
Я не спросила, как зовут эту австралийскую девочку, я запомню ее и так.