Курт Гейн

Врач настоятельно советовал ежедневные прогулки, чтобы сдерживать стремящийся выйти из-под контроля вес. Врачей надо слушаться. Гуляю. В любую погоду. Снег и слякоть сделали спуск в «нижний город» скользким и опасным. Залезаю в резиновые боты и непромокаемую куртку с капюшоном и совершаю непродолжительный моцион по «верхнему городу». Это плоская вершина и пологий склон большого холма, который коммунальные власти отвели для индивидуальных застройщиков. Дома растут быстро. Многодетные «русские немцы» составляют большинство этих застройщиков.

Строительный зуд и стремление к обустройству на новых местах у нас в крови. Немудрено: Поволжье обустроили, сады и виноградники на Кавказе и в Крыму развели, вспахали черноземы Запорожья и Приднестровья. И в бескрайних степях Сибири, Оренбуржья и Казахстана построили сотни сёл и деревень с мальвами в палисадниках и серебристыми тополями вдоль прямых улиц из белёных хаток. Ну, а строить свой «eigenes Heim» на родине предков сам Бог велел. Ссуду банки дают, стройматериалов горы, друзей, родных и земляков, всегда готовых помочь, не счесть. Специалистов-строителей среди них достаточно. После работы и по субботам дружно приходят «на помочь».

Из двухвекового своего, порою горького опыта добровольных, а чаще насильственных переселений они знают: одному не сдюжить. Только вместе можно обустроить даже самую суровую землю и сделать ее кормилицей и милой сердцу Родиной.

«Настоящие» немцы с удивлением и уважением взирают на рудименты нашего колонистского и колхозного прошлого. И совсем уж округляются у них глаза, когда узнают, что единственная плата за 14 часов работы – это хозяйкины пирожки или пельмени, а в субботу – шашлык и колбаски к пиву. И покрепче для любителей найдется – завтра воскресенье, можно себе позволить.

Да, строят много и быстро, но магазины, «гешефты» и прочие бытовые блага пока только в «нижнем городе». Наконец. непогода унялась. Солнышко – вовсю! Ветерок ласковый, теплый. Самое время спуститься по теперь уже безопасному склону в «старый город», купить кое-чего по мелочи, посмотреть, что в большом сверкающем мире творится.

Все знакомо и привычно, но как-то ярче, пестрее, душистее. Постоял, присмотрелся. Да елки-же-моталки! Пасха ведь скоро! Как скоро? Недель пять еще, а торговля уже во всеоружии. Не зевают капиталисты. Вдоль всей улицы бесчисленные лотки, столы, ящики, корзины, набитые и заставленные неохватным разнообразием сладостей, яиц и прочей праздничной пестроты. Целые батальоны зайцев всех размеров и цветов – из теста, шоколада, карамели, марципана. Особенно умилил меня набор шоколадных зайцев, упакованных в кармашки полуметровой бумажной ленты, наподобие пулеметной. Полметра шоколада! Вот дают!

Находившись и насмотревшись, купил внукам всяких зайцев и спустился к неширокой быстрой речке Альме отдохнуть от уличной сутолоки. Года два назад набрел я здесь на одно укромное местечко с большим пнем у самой воды. Кусты укрывают от идущих по тротуару людей. Хорошо сидеть и слушать плеск и бульканье, смотреть на маленькие буруны и водовороты быстрой воды. Вот и сейчас решил отдохнуть в заветном местечке перед подъемом на гору.

Сноха будет ворчать, что опять накупил детям столько сладостей. Им вредно. Да-а... Мое детство прошло без вредных сладостей...

Большое, в пять улиц, немецкое село в Кулундинской степи. Сельсовет, МТС, школа-семилетка. Клуб – бывшая лютеранская церковь без купола и креста, естественно. Три колхоза, по полторы улицы на каждый. Кладбище тянется параллельно прямым улицам. „Die sechste Gass“ (6-ая улица) прозвали люди это кладбище. За время войны умерло много народа, и кладбище действительно растянулось чуть не в улицу.

Детям вредно сладкое... Вот, оказывается, почему мое поколение (кто выжил) отличается здоровьем и выносливостью – мы не ели сладкого! Süßholz Tee (чай из корня солодки) – самый сладкий продукт нашего детства. По три раза в день хлебали мы его деревянными ложками из мисок, прикусывая лепешками-тошнотиками из толченого зерна и примороженной картошки.

«Что это ты, старик, разнылся и ругаешь продукт, который сохранил твою жизнь и позволил благоденствовать в центре Европы, а не переехать на ПМЖ «in die sechste Gass». Были ведь и праздники в твоей той жизни: 1 Мая, 9 Мая, 7 ноября. Об этом с утра до вечера голосами знаменитых дикторов рокотали репродукторы-колокола со столбов в центре села, тарахтели марши. Но люди-то этих праздников не видели: весной – посевная, осенью – уборка, зимой все на ферме и на ремонте инвентаря, а в промежутках ударные декады и сталинские пятидневки. Какая тут гульба! Единогласно обязались родной власти и лично любимому вождю перевыполнить? Вот и вкалывайте...

Ну, а Пасха? Ее праздновали. Ее ждали. Особенно дети. Праздновали скрытно, таясь. Старшие из нас, конечно, помнят мордаcтых типов в галифе и белых бурках. Вытеснённых с теплых местечек вернувшимися с фронта интендантскими чинами, этих «преданных партийцев», направили «на кормление» в села. Много их было таких: начальники политотделов МТС, коменданты, налоговые инспекторы, финансовые агенты и даже директора школ. На хозяйственные должности этих «френченосцев» назначать не решались: такого наворочают, что весь район по этапу на Колыму погонят! А идеологическая, контролирующая, карающая деятельность для них в самый раз. По этой части были они доки: бдительны, вездесущи и беспощадны. Светлый весенний праздник Пасхи у них – «опиум для народа» и мракобесие.

Но люди праздновали Пасху. Это был их протест против произвола властей и выражение их неистребимой веры в то, что светлые, добрые времена непременно наступят. Надо ждать и верить!

Бабушка сказала нам незадолго до Пасхи: «Desmol kommt der Ostrhaas ach bei uns, weil dr s ganze Johr fleißig un brav wart“. (Нынче заяц и к нам придёт потому, что слушались и не ленились.) Мама кивнула: «S’is wohr». (Это правда.) Сладостно заныло под пупком.

Отощавшие за зиму куры с отмороженными гребешками, повинуясь более инстинкту, чем физиологическим потребностям, порывшись в оттаявшем на весеннем солнышке навозе, умудрились снести полтора десятка яиц в укромном местечке. Из старой ушанки мы заранее устроили гнездо под кроватью. Теперь надо терпеливо ждать и быть послушными, чтобы заяц мимо не пробежал.

Мама и бабушка тайком красили яйца луковой шелухой и кусочком химического карандаша, разведенного в плошке с водой, пекли Latwerjekuche (пирог со свекольной патокой), жарили припасённую горстку ячменя для кофе.

Заяц в целях конспирации приходил не рано утром, а поздним вечером. Мама и бабушка допоздна на работе. Скоро посевная, а семена не провеяны, хотя родной партии уже в декабре отрапортовали о полной готовности к «весенне-посевной кампании». Гнали туфту, как всегда, и, как всегда, женщины, подростки и старики работали по двенадцать часов без выходных и праздников.

Наконец, мама и бабушка вернулись с работы, тщательно умылись теплой водой, причесались и повязали праздничные платочки. Мы, ради такого случая, уже заранее почистились и помылись. Толика воды досталась и ушам и шее. Теперь, скорее, к гнезду! Нашел заяц нашу схоронку или нет?! Нашел длинноухий! Вот они. оранжевые да синенькие! Лоснятся. Даже катышками-говёшками наследил косой (бабушка овечьих посыпала).

Занавесили окошко, и бабушка щедрыми кусками нарезала пирог, а мама из жестяного кофейника налила забеленный молоком кофе. Прочли «Vater unser» (Отче наш) и – пошел пир горой! Яйца, кофе с молоком, Latwerjekuche! Вкуснотище!

Бабушка достала из сундука Gesangbuch (сборник религиозных песен) и тихонько спела с мамой две песни. Слова мы не очень понимали, но пели они красиво и задушевно.

Но кончился праздник. Маме и бабушке рано на работу, а мне в школу. Брат и сестра малы еще и останутся дома на хозяйстве. Нас заставили тщательно помыть запачканные фиолетовым руки. Мать до последней крошки собрала оранжево-фиолетовое крошево яичной скорлупы и унесла в сарай, чтобы куры склевали. Не дай Бог, увидит кто из «френченосцев»! «Налоги не уплачены, а яйца жрут. Кулацкое отродье! Так и норовят выбить почву из-под ног родной советской власти».

Уснули мы в тот вечер сытые и счастливые. И снились нам ангелы. Мы с братом в матросских костюмчиках, сестра в пышном белом платье с голубыми горохами и с красной лентой в косичке. На ногах у нас сандалии с дырочками-сквознячками и блестящими пряжечками.

Ангелы взяли нас за руки, и мы парили с ними высоко-высоко! Сердце сладко замирало. Бабушка и мама сидели в сторонке и грозили пальцем: «Seit brav, Kinder“. (Не балуйте, дети.)

Апрель 2002 года.