Елена Гриненвальд

Давай свою руку, вместе пойдем. Не бойся, я не растаю от твоего прикосновения. Я расскажу тебе еще одну историю. Про то, что ты так любишь, - про дом.

Я знала одного странника. Мы встретились на берегу холодного моря, возможно, океана, то ли в Америке, то ли на западе Франции. У него было три складки в лице, у уголков губ и поперек лба, чуть обветренная кожа с ароматом пыли. Крепкими, добрыми руками он гладил серый с золотым отливом песок. Молчаливый, но без угрюмости, он часто приходил на тот берег, где свободно гуляла я, чтобы послушать море. Он подолгу сидел неподвижно, полный дремлющей силы и в этом скользящем от волн и ветра пейзаже он казался единственно устойчивым утесом. Но он всего лишь наслаждался морем, для него это было что-то особенное, мне хотелось узнать, что. Медленно я приближалась к нему день за днем, приучала его к себе, словно одичалого зверя. В нем была равнодушная, на первый взгляд, отчужденность, но мои одинокие, полные легкой веселости прогулки стали вызывать в нем интерес.

Однажды он потерял дом. Он был подростком и бунтарем, он отрицал любовь, религию и верховенство духа над телом. И он ушел оттуда, где верили и любили, где учили быть, а не существовать. Он быстро осознал, как был неправ и как много потерял, но дорога назад поросла травой. Мир изменился. Где-то есть его дом, но образ его неизвестен, лишь сердце, наученное годами тернистого пути, сможет его опознать. Он сказал:

- С наступлением весны я снова тронусь в путь. Летом ярче всего для меня светят звезды.

Каждый день приходил он на рассвете, садился на кромке и оставался до света полуденного, безучастный ко всему, кроме бега волн. Я гуляла, играла, наслаждалась пьянящей силой брызг, но иногда становилась вдруг спокойной и садилась чуть поодаль. По-разному смотрели мы на эту воду, я очарованно-мечтательно, а он сосредоточено, с грустью и глубоким чувством наполненности и тишины. Днем, в обеденное время, мы сидели в прибрежных кафе или устраивали пикники, он рассказывал мне о странах, нравах и обычаях, о людях, которых знал, о книгах, о философии, о знаниях, которыми жил.

А в наш последний день он рассказал, обращаясь не столько ко мне, сколько к неспокойному в тот день морю, почему он всегда приходит на берег зимой. Такое море напоминало ему его первую, единственно любимую девушку, которую он прогнал, когда уходил. Он не знал ничего прекрасней с тех пор. Только море утоляло его тоску.

Он показался мне ребенком и одновременно мудрецом. А наутро он исчез – это было первое утро весны.