(Сентиментальный роман о немцах Советского периода)

Яков Иккес

Книга вторая – часть вторая

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

6

Домой я приехал на автобензовозе. Любопытному шоферу Агачкину я в пути рассказал придуманную мною версию, что ремонтировал в УВД их мотоцикл по рекомендации начальника милиции Соколова. Эту же версию я рассказывал и другим любопытным односельчанам. Всю правду я рассказал только своему шефу Телекову, чтобы не потерять его доверие.

- Молодец Яков, что не впутался в эту историю! - обрадовался он. - Готовь автомобиль, завтра едем в ОБЛЗО.

- Шахизада Тулекович! Я им дал подписку, что никому ни слова. Вам я не мог не рассказать. Всем говорю, что ремонтировал их мотоцикл. Прошу вас даже Мусаеву не говорить о том, что вам рассказал.

- Не переживай, Яков, никто не будет знать!

Если сравнить, как это делают поэты, жизнь с дорогой, то можно сказать, что на самых крутых поворотах этой дороги мне почти всегда удавалось выбрать верное направление. На этом повороте мне также своим правдивым рассказом удалось восстановить доверие шефа, что сказалось на всей нашей дальнейшей совместной работе. Я стал не только шофером его персонального автомобиля, но и телохранителем, кассиром, членом его семьи или как в то время выражались "правая рука директора". Сам он был невысокого роста, с типичным плоским азиатским лицом и утопающим ниже скул курносым пухлым носом, очень подвижным и жизнерадостным человеком. Его образованием я тогда не интересовался. О себе он никогда ничего не рассказывал. От его городских друзей-однополчан слышал, что они вместе после победы над Германией громили японцев где-то в Манчжурии, что он был политруком какой-то механизированной бригады. К нам, немцам, терпящим бедствие, он с первых же дней работы начал проявлять заботу, сочувствие, помогать чем мог, где делом, а где просто добрым словом.

Осенний ночной дождь расквасил проселочную дорогу так, что нам с директором пришлось крепко попотеть, особенно на солончаках под Аккулем. Мы копали лопатой грязь, подкладывали под колеса курай, чусан, нарубленный тут же у дороги, выбирались из одной колеи и скатывались в другую, матерились, горевали и смеялись.

- Эх, Яков, был бы "Виллис," на котором меня возили в армии! – наконец, не выдержал он. - Включил бы передок и-и – э-эх!

- Да еще бы демультипликатор включить ... - поддержал я его.

- А ты откуда знаешь, что у Виллиса, кроме переднего моста еще и раздатка есть? - удивился он.

Уже выбравшись из солончаков, под мерный гул мотора я рассказал ему, что нас на курсах шоферов в Туркестане специально учили устройству и вождению американских автомобилей. Рассказал о том, как месяц на американских вездеходах "качали" хлеб из глуши Сузакского района.

- Вот это здорово! Слушай, Яш, а что если я через своих друзей-фронтовиков достану хотя бы старенький Виллис?

- Что, что.... Отремонтируем да будем ездить. Тогда никакие болота не будут страшны. И пески тоже! Будем преодолевать их как джайраны!

- А сумеем отремонтировать?

- Конечно! Наши немцы в МТС-овских мастерских что хошь сделают.

- У нас с тобой обязательно будет Виллис! - заверил он меня.

Совещание директоров МТС в ОБЛЗО назначено на десять тридцать. Мы подъехали к девяти утра. Шеф мой сошел у крыльца и исчез в дверях управления. Во дворе под навесом, кроме эмки (М-1), на которой ездил сам начальник управления, и двух таких же, как мой газик, стояло два изрешеченных пулями американских Виллиса. Водители управления возились у своих, видавших виды автомобилей, и на них не обращали никакого внимания.

- Что, Яков, засмотрелся на эти дырявые "лайбы"! - начали посмеиваться надо мной пожилые шофёры. – Хочешь, обменяем на твою-обе сразу?

- Хочу! - серьёзно ответил я.

- Только если выедешь хотя бы на одной со двора.... - У-а-ха-ха! - раздался дружный хохот.

- Шофера Тулекова срочно к начальнику, - послышался голос секретарши.

Начальник ОБЛЗО, длинновязый украинец, встретил выйдя из-за стола:

- Мне вот твой директор рассказал, что ты имеешь понятие об этих "американских бобиках" и готов свой автомобиль поменять на одного из них. И сам директор не возражает.

- Да хоть сегодня, товарищ начальник!

- Ну, тогда вот что! Если один из них ты в течение недели поставишь на ход, то второй будет твоим. Согласен?

- Согласен!

- Тогда ко мне старшего шофера, - крикнул он секретарше, открыв дверь кабинета. Вбежавшему пожилому мужику, тому самому, что смеялся надо мною больше всех, приказал: Два прибывших Виллиса с полным запасом запасных частей и инструментом предоставишь в его распоряжение. И еще.... Одного из троих шоферов закрепишь к нему на всю неделю.

Осмотрев то, что начальник назвал "бобиками" повнимательней, я установил, что на их спидометрах пробег составлял всего 12-15 тысяч миль. У одного пули прошили в двух местах радиатор, у другого простреляно заднее колесо. После осмотра и очистки от российского чернозёма они выглядели не так уж страшно. Правда, вид портили пулевые дыры на капотах и оперениях. "Но ничего, все это поправимо, были бы целы ходовая и двигатель," - надеялся я на счастливый исход.

К концу дня, перемонтировав прострелянные баллоны на Виллисе с исправным радиатором, проверив масло в трансмиссии и двигателе, залив бензин, мы с моим помощником выехали за ворота и помчались по улицам города. Как рассказать о том чувстве, овладевшем мною, когда легкая в управлении и податливая мощь двигателя будоражили мысль о величии человеческого разума. Радость переполняла от мысли, что один из этих "бобиков" будет бегать подо мною по просторам Джамбульской области.

После совещания нас с восторгом встретил у ворот весь аппарат управления. Не дав заехать во двор, мой шеф и начальник управления плюхнулись в кузов и потребовали: «Полный вперед!»

Мы в считанные минуты побывали на вокзале, проехались по самым грязным переулкам вокруг зеленого базара и остановились у ресторана на улице Пушкина. Проезжая мимо ворот УНКВД, меня всего передернуло. "Интересно все же устроена жизнь. - думалось мне. - Пару недель назад мне жизнь в этих застенках казалась невыносимой, а сегодня от счастья готов прыгать и плясать. Как здорово сказал поэт: "То вознесет тебя высоко, то бросит в бездну без стыда!"

- Ну, молодец твой Яков! Мои "деды" почти убедили меня, что эти дырявые корыта невозможно у нас восстановить., - сказал Тулекову начальник, осматривая Виллис у ресторана. - Этот случай треба обмыты!

И обмыли так, что едва дотащил их до машины и увез по настоянию шефа в колхоз Красная Звезда, к председателю Нурбаеву на беспармак.

Утром я второй Виллис загрузил запасными частями и на буксире оттащил на базу. Там запаял порванные трубки радиатора, и мы, счастливые, помчались в Уюк. Теперь нам всё было нипочем. Под нами резвился вездеход с двумя ведущими мостами, усиленный понижающей коробкой передач, с двенадцатью вольтовым электрооборудованием и гидравлическими тормозами. Двигатель запускался от стартера с полуоборота. Фронтовые ранения залатали и закрасили с большим мастерством и любовью. Еще бы, такого автомобиля не было даже у первого секретаря райкома партии.

Первое испытание на нем мне пришлось пройти в Чуйском районе под руководством нового председателя райисполкома Досумбаева, решившего навестить родственников и родителей своей жены, которую он тайком увез год назад. Ему, однополчанину, Тулеков отказать вездеход не смог. Давид Лорец перешел в распоряжение Тулекова, а я с семьей Досымбаева помчался через пески, по бездорожью, в Чуйский район.

Декабрь месяц. Дни на удивление еще по-южному теплые. Осенние дожди спровоцировали молодую поросль эфемеров. Легкий ночной морозец, сковывая лужи и дорожные колеи, позволял одноосным автомобилям добираться к месту назначения только по утрам. Нам это не грозило. Мы, обдавая брызгами и грязью застрявший транспорт, проносились мимо сказочными героями. За световой день оставив позади железнодорожные станции Акартубе-Луговая-Аспара, мы появились у той самой станции, где располагался Коскудукский леспромхоз, откуда я бежал в сорок третьем. Все та же территория, обнесенная колючей проволокой, сторожевые вышки, горы доставленного из песков саксаула, сотни изнуренных людей и свист узкоколеечных паровозиков.

- Отсюда примерно двенадцать километров до аула рода Бокайнат, где живут родители и все родичи жены, - показал Досумбаев в сторону видневшейся на восточном горизонте сопки. - Больше года, как я похитил эту красавицу. Уж больно большой "калым" затребовали с меня, фронтовика. Пришлось пойти на преступление. Едем теперь уже с сыном просить урода Бакайнат прощения. Думаю, простят.

- А если не простят?

- Оставим ее и уедем домой, в Аккуль, - пошутил он, косо посматривая на жену, прижимавшую на заднем сидении сопевшего ребенка к груди. - А вообще-то я теперь большой "атхаминер"(бос), а казахи умеют их уважать и преклоняться. Только вот думаю, что над зятем эти балбесы поиздеваются вдоволь. Ухо надо держать востро!

Через полчаса, преодолев несколько барханов и пройдя вброд речушку под названием Аспара, мы въехали в аул из сплошных мазанок, тянувшихся вдоль заросшего камышом канала. Бегавшие по улице мальчишки и лаявшие собаки вначале разбежались, потом с криком, лаем, толпой бросились вслед и, когда мы встали у одной из мазанок в центре аула, остановились на безопасном расстоянии. Среди них было несколько белых мальчишек. "Наверно, сироты из немецких семей, принятые казахами в свои семьи!" - подумалось мне. Они были все шустрые, но одинаково грязные, оборваные и обросшие.

Выбежавшие из юрт родители и сбежавшиеся на шум соседи с диким воем бросились на шею зятю, дочери и смотрели на нас, как на чудо. Я не успел опомниться, как родители выхватили у меня из рук ребенка и понесли в дом.

- Ружье и пистолет замкнешь в багажнике! - успел крикнуть мне по-русски Досумбаев, когда его подхватили под руки и повели в дом.

Осмелевшие мальчишки, окружив меня, с любопытством и озорством дотрагивались до автомобиля и с криком отбегали, как им казалось, на безопасное расстояние. Немытые, лохматые, в разношерстной изодранной одежде и обуви своих родителей, а кто и босой, они были полны детского беззаботного озорства. Глядя на них, я вспоминал то далёкое довоенное детство, первый автомобиль, за которым точно так же, как и эти шалуны, мы, мальчишки, с криком и свистом носились по улицам Потаповки, задыхаясь в пыли. Как, освоившись, цеплялись за борт, чтобы прокатиться, а зимой набрасывали крючки на борт и на коньках и санках тянулись за ревущим впереди МТС-совским автомобилем. О, как мы тогда завидовали измазанному в мазуте шоферу. Как хотелось поскорее вырасти и-и... Но никому, кроме меня, из тех шалунов не суждено было сесть за руль автомобиля. Все они пока крутят "хвосты быкам" или пасут баранов на фермах колхозов и совхозов Таласского и Сарысуйского районов.

- Кет, кет! (вон отсюда) - раздался грозный окрик одного из аксахалов (белобородых), и шалуны разбежались по домам.

Солнце садилось за дальним степным горизонтом. В вечерней свежести было что-то теплое. Косые тени от мазанок и одиноких карагачей падали на сырую землю. По аулу раздавалось блеяние овец и мекание коз, возвращавшихся с пастбищ. В воздухе пахло навозом и дымом. Аул гудел, как развороченное осиное гнездо. К дому подходили и уходили все новые толпы аулчан, желающих лично повидать невесту и поговорить с зятем, занимавшем высокий пост в Таласском районе.

Три дня продолжался той (праздник). Было съедено несколько баранов и выпито море водки. Остротам в адрес противоположных родов не было конца. Не раздеваясь, засыпали под утро тут же на кошме за покрытым яствами достарханом, а проснувшись, продолжали пьянку с новой силой. Дважды Досумбаев пытался уехать, но аулские ухари, строя всякие хитроумные уловки, возвращали его за достархан. Однажды, на рассвете, он растолкал меня, спавшего тут же, рядом, и попросил по-русски срочно принести пистолет: «И проверь, чтобы был не заряжен. Понял, - добавил он, хитро моргнув. – Надоели, как собаки! Надо ехать дальше, а они…»

Вытащив обойму и для верности продув ствол, я, вернувшись со двора, незаметно сунул ему пистолет под подушку, на которой он, облокотившись, полулежал за достарханом. Собравшиеся, в основном актив колхоза: парторг, председатель колхоза и председатель аулсовета, ничего не подозревая, резались в карты и вели между собой пьяную болтовню.

- Кадырхан! - окликнул Досымбаев хозяина дома. - Как ваш золотой зять, приказываю всю оставшуюся водку принести вместе с ящиком и побыстрей!

Для устрашения достал из-под подушки пистолет и повертел его в руках. Все мгновенно притихли и начали посматривать на дверь.

- Молодец! - похвалил он хозяина, когда тот занес ящик с водкой. - А теперь наливай каждому по пол-литровой чашке... Н-н-у! А теперь всем поднять и выпить до конца! - он взвел курок и направил дуло на председателя аулсовета. - Кто не выпьет до конца, стреляю без предупреждения! Пили, захлебываясь, со страхом поглядывая на дуло пистолета. - Вот так мои, дорогие родичи! Поиздевались надо мною вдоволь и хватит, теперь я пошутил над вами. – Яков, поехали! Нам нечего делать с этими алкашами.

- Ну, как я их, Яков? - расхохотался он в дороге.

- Крепко напугали. А может кто и в штаны наложил.

- Это они хотели меня напоить пьяным и опозорить перед родственниками жены. Вот вам! - он потрогал то, что между ног. - Сами теперь валяются пьяные до соплей. На весь род смеху будет.... Пусть знают наших! Вперед, Яков, на Коктерек! За женой и сыном заедем на обратном пути.

Через реку Чу, как и через Талас, по всему низовью тех времен не было ни одного моста. К паромной переправе у села Ново-Троицкое мы подъехали в полдень и ахнули. У переправы с обеих сторон реки тянулась километровая очередь гужтранспорта и грузовых автомобилей. У причала творилось столпотворение. Крик, матерки, драки возникали при подходе парома с обеих сторон. Очередь, в которую мы встали, продвигалась медленно. Мимо нас на холеных жеребцах, на легковых, то и дело проезжали какие-то важные "тузы" и вклинивались в очередь прямо у причала. Возмущению в очереди не было конца:

- Никакого порядка! И куда только смотрит районное начальство?

- Да они сами нарушают порядок. Пузаны проклятые! И милиции нет! - шумели и матерились вокруг. - Креста на вас нет... Вон опять едут на жеребцах!

Мимо нас, выплевывая через губу насвай и посмеиваясь, прогарцевало несколько всадников в добротных казахских шубах и лисьих шапках с длинными хвостами. - Э-э, вы куда прёте без очереди? – наконец, выйдя из себя, крикнул им вслед мой побледневший шеф.- Вот гады, никакого внимания!

- Да это же районное начальство. - послышались голоса. - Спешат в колхозы по заданию райкома выколачивать для городских бездельников мясо, молоко, шерсть... Разве их остановишь теперь...

- Яков, быстро пистолет! - услышал я решительный голос шефа. - И наблюдай за мной. В случай чего, выезжай из очереди и ко мне на выручку!

Через минуту у причала раздалось два выстрела, и толпа начала редеть. Мимо нас в конец колонны, хлестая плетками жеребцов, под общий хохот и улюлюканье проскакали потерявшие гордость активисты. Развернулись и промчались в хвост колонны две легковые и несколько бричек.

- Кто это? Кто это? - обступили меня, до этого шумевшие мужи.

- Сам начальник НКВД области, - соврал я, не моргнув глазом.

- А-а! - послышались таинственные голоса.

Через полчаса мы стояли на вернувшемся пароме и всматривались в мутные, бушующие воды реки Чу. Два дюжих немца крутили лебедку, продвигая паром по натянутому через реку стальному канату.

- Побольше бы таких, как этот! - услышал я знакомую речь. - Больше было бы порядка. Интересно, кто он? Большая, наверно, шишка, раз пистоль имеет!

- Ты, Ганыс помолчал бы. Мало тебе досталось? Шишка, пистоль. Да какое наше дело! Лучше крути веселей эту штучку, чтобы вечером посытнее накормили да детишкам что-нибудь дали.

На том берегу, как только паром прижался к причалу, я включил передний мост, раздатку и, как заяц, выпрыгнул на берег.

День был на исходе, когда мы по проселочной дороге, покрыв расстояние в 80 километров, въехали в село Коктерек.

- Этот дикий край - моя родина! Отсюда прихватим пару почетных аксахалов и помчимся дальше в саксаульные дебри, в аул, где я родился.

Примерно через полтора часа чаепитие закончилось, и мы с восседавшими на заднем сидении двумя седобородыми почетными стариками рода Ошакты, помчались в северном направлении. Деды от удивления то в знак одобрения ляскали языками, то взывали к Аллаху, разрешившему человеку изобрести такого быстрого стального коня. Дорога вилась серой лентой вдоль русла реки то в густых зарослях джиды, то у стены камыша. Быстро темнело. Яркий свет лампофар "Виллиса" упирался порой в стену из зарослей тамариска, порой вырывался на простор оголенной сопки, будоража и ослепляя ночных зверьков, не успевших скрыться в норках. Случайно выбежавшие на свет зайцы, ослепленные, тут же, прижав уши к спине, садились или мчались по дороге впереди автомобиля, шарахаясь собственной тени. Пара косых, пойманных мною руками, сидела уже в багажнике. На одном оголенном увале, на изгибе дороги, мы в свете фар заметили ярко горящую точку.

- Наверно, волк! - сказал шеф и зарядил двустволку. - Сверни на него!

Я сбавил скорость и медленно направил автомобиль на светящийся объект. Каково же было наше удивление, когда перед нами в свете фар оказался каракуйрюк (джейран). Ослепленный, он смешно перебирал ногами, выставив перед собою полуметровые рога. Подъехав ближе, я остановился. Глухой выстрел, и козел, свалившись набок, задрыгал ногами. Мы были на седьмом небе от такой удачи.

- Сам Аллах послал его нам в казан! - сказал один из дедов и выпрыгнул из кузова. Прочитав на заход солнца короткую молитву, он со словами: "Бисмилла, бисмилла-а!" - перерезал козлу горло и с достоинством исполненного долга вытер о шерсть жертвы окровавленный нож.

- Вот здорово! - шутил шеф, продувая стволы ружья. - Приедем к брату со своим мясом... Сэкономим ему одного барана!

Завалив добычу в кузов, мчимся все дальше в глушь Бетпак Далы. Яркий свет фар, как прожектор, разрезал темноту ночи, безжалостно хлестая по набегающим зарослям дикой природы. Мысли мои были в Уюке среди друзей-охотников. Рассказываю им о поведении дичи на яркий свет фар, и, мы, выставив стволы, бороздим ночные увалы за Уюком.

- Ну, и как наша овдовевшая келин(сноха)? - нарушил молчание шеф. - Соглашается к Аблеку в тохалы?*(вторую жену)

- Пока нет. - проворчал один из дедов.- Год прожила, как и положено по казахским вековым обычаям с твоими родителями и засобиралась домой. Кому она там нужна будет? Вдовушек после войны вон сколько осталось. У каждого старика и калеки теперь по две-три жены. И жена Аблека не против принять ее. Все же лучше было бы ей второй женой у родного брата покойного, чем быть третьей женой у чужих людей.

- Ну, а вы как? Сумеете уговорить или заставить? - допытывался шеф.

- Аблан, а Аблан! Ты же тоже родной брат усопшего. Может, тебе ее забрать? У тебя возможностей больше содержать такую красивую, образованную тохал, - неожиданно внёс предложение второй дед. - Она учительница. В районе у себя устроишь в школе.....

- Да вы что, кариялар (деды)! Меня же за это исключат из партии и с работы прогонят! Я же, я же член правительства! - горячился шеф, ёрзая на переднем сидении, как на раскалённой сковородке. - И там меня при всех не впутывайте в эту историю!

- Тогда зачем ты нас везешь туда?

- Э-э... аксахалдар! Советская власть запрещает многоженство и запрещает жениться на несовершеннолетних девочках. А я же в районе Советская власть!

- Так у тебя в районе, что - все вдовушки холостячками болтаются?

- Я казах и люблю свой народ, его степные законы. Не должны после такой страшной войны молодые вдовушки оставаться без детей. Кто восстановит всех погибших на фронте, а? Поэтому смотрим пока на все сквозь пальцы. Но самому – извините!..

Виляя по узкой проселочной дороге средь дремучих зарослей саксаула, мы, наконец, в полночь въехали в аул, состоявший больше из казахских юрт, чем из глиняных мазанок. Наше появление подняло на ноги всех собак, за-а-хали голосистые ишаки, захлопали крыльями потревоженные петухи, захлопали дверцы юрт, послышались голоса мужчин, торопившихся первыми встретить высокого гостя. В степи нет телефона, но о том, что мы едем, знал весь аул. Весть в степи, как вирус гриппа, передается от всадника к всаднику, от юрты к юрте, из аула к аулу и достигает цели, опережая события. Я не стану утомлять читателя рассказом о том, как родители и родичи всем аулом встречали своего, волей Аллаха, выплеснутого к вершинам власти сына. Об этом я неоднократно рассказывал ранее. Обычаи у кочевников одинаковы.

Овдовевшую сноху на суд старейшин пригласили в полдень. Она, прежде чем зайти в дом, подошла к автомобилю и по-русски спросила:

- Кто приехал?

- Председатель Таласского райисполкома Досымбаев Аблан и каких-то два старика из Коктерека.

- А-а, значит, подкрепление привез, - прошептала она, и в темных, как ночь, глазах блеснули слезы. - И он, наверно, хочет, чтобы я стала второй женой его старшего брата.

- Нет, нет! - поспешил я почему-то оправдать шефа. – По-моему, он другого мнения. По дороге был разговор о тебе. Тебя же звать Айжан?

- А тебя? - улыбнулась она.

- Яков. А казахи, кто как.. Кто Яшке, кто Шашке, а кто Жаха. А ты здорово шпаришь по-русски. Садись в машину, поболтаем, пока там варится беспармак.

- Нет-нет! Весь аул смотрит. Лучше вечерком, когда стемнеет.

- А где?

- Я сама подойду к машине.

Она загадочно погладила плоский капот Виллиса и вошла в дом. "Какая красивая казашка! Молодая, стройная, образованная и во вторые жены этому старому балбесу Аблеку! - поднималось во мне возмущение. - Нет! Этому не бывать!" - твердо решил я, еще не зная, чем смогу ей помочь.

О чем там шел разговор я мог только предполагать. Когда меня пригласили к достархану, Айжан, забросив за спину длинные, толстые косы, уже возилась у казана, вынимая парившееся мясо и опуская туда раскатанное тесто. Шеф, как всегда, посадил меня рядом с собой, вверху, на почетном гостевом месте. По хмурым лицам аксакалов и кислому виду Аблека я понял, что согласия ее они не получили. Раскрасневшаяся у очага Айжан была еще милее. Мелкие капли пота, блестевшие на ее смуглом загоревшем лице, и гибкие пухлые руки придавали ее движениям уверенность.

- Ай да сноха! Такой вкусный беспарма-ак, - хвалили родственники, забрасывая руками в рот перемешанные с тестом куски мяса. - Зря, зря отвергаешь руку Аблека. Родственник ведь! И по Шариату положено.

- Ну вот что, мои дорогие родственники! Поговорили и хватит, - остановил начавшийся было новый неприятный разговор мой шеф. - Мы еще не собираемся уезжать. А Айжан умная женщина, пусть обдумает хорошенько предложение аксакалов. А теперь молитву...

Мы долго, пока седобородый читал молитву, держали перед лицом распростертые ладони. Дружно произнеся «Аминь!», взмахнули руками и вышли на улицу, предварительно помыв руки.

К автомашине она подошла тихо, незаметно, когда стемнело. Огромный огненный месяц величаво вызревал из земли. Его половина была ещё под землею, а мир наполнился уже какого-то таинственного света.

- Уедем отсюда! - шепнула она, усевшись на переднем сидении. - Так хочется поговорить, а здесь могут подслушать."Что же я сразу не догадался!" - подумал я и повернул ключ зажигания.

В Аулах после заката солнца на какое-то время наступает таинственная тишина. На улицах нет прохожих, в окнах тускло мерцают огоньки, мирно жуют жвачку жвачные животные, пофыркивая, жуют сено лошади. Уставшие люди, развалившись на кошмах, пьют чай, вдыхая аромат варящегося в казане мяса. Как раз в такое время мы незаметно покинули утопающий в саксаульных дебрях аул.

На берегу Чу долго всматривались в уступом темнеющий противоположный берег, в холодный мрак мутных вод, угрюмо заключенных в темные стены зарослей джиды и тамариска. Весь ландшафт спит. А на душе и необъятно, и чудно. Очаровательна ночь! Необъятный небосвод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Он горит и дышит. Земля вся в серебряном свете, а чудный воздух прохладен и полон благоуханий.

- Ты, Яша, немец? - нарушила вдруг тягостное молчание Айжан.

- А ты как догадалась?

- Без акцента разговариваешь по-казахски. У русских не так получается.

- Четыре года жил в казахском ауле и дружил с казачатами.

- Не только поэтому. Русские десятилетиями живут среди нас. Как бы чисто ни разговаривали, все равно по акценту сразу узнаешь. Наверно, у казахского и немецкого языка есть что-то общее. Вернувшиеся из Германии солдаты-казахи тоже чисто разговаривают по-немецки.

Разговор не клеился. Внезапное уединение двух, противоположных по полу, пугало и настораживало. Холодный ночной ветерок, круживший над нами в открытом всем ветрам «Виллисе,» начал пробираться под легкую осеннюю одежду. Достав из багажника тулуп шефа и укрывая им молодую женщину, я почувствовал, что она плачет:

- Не могу больше здесь жить! – зарыдала она. - Пыталась убежать, так куда там! Они здесь все свои... Быстро нашли и вернули. Думала образованный брат приедет и освободит меня, а он туда же - клонит, чтобы я соглашалась второй женой этого кенкелесу (полудурка) Аблеку. Не могу больше. Год прошел после смерти мужа, думала, отпустят подобру-поздорову. Так нет. Напали все, как вороны на падаль, и клюют, клюют... Не могу-у! - зарыдала она еще пуще.

- Успокойся, успокойся! - лепетал я что-то невнятное. - А откуда ты и куда тебе надо податься? - спросил я, не зная, что предпринять

Пока она, всхлипывая, вытирала слезы, у меня перед глазами проплывали добрая медсестра Онласын с 193-го участка Коскудука, помогавшая бежать из лап смерти, добродушная Айшакуль на мельнице Калдарбека и, конечно же, Саулешка, не раз выручавшая из беды.

- Я детдомовская. - начала она успокаиваться. - Мне бы до Коктерека добраться. Там подружка живет...

- У нас же автомобиль! - расхрабрился я, обрадовавшись, что сумею помочь. - Еще вчера я поклялся помочь тебе, но не знал, как! А теперь знаю. Запомни, Аблан не может пойти против аксакалов, против традиции рода. Я слышал их разговор, когда ехали сюда. Они предлагали ему, как брату, чтобы он тебя взял. Он выругал их и сказал, чтобы его не впутывали в эту историю.

- А можно? А сумеешь вернуться за одну ночь? А тебе не влетит? - засыпала она меня вопросами.

Пока Айжан у себя дома собирала личные вещички, я заехал к шефу и попросил разрешения переночевать у наших немцев в соседнем ауле. Через полчаса мы уже мчались в сторону райцентра Коктерек. Ухватившись за поручни на панели кузова, она рассказывала, что родители на ее глазах умерли с голоду еще до войны на какой-то станции под Аулие-Атой. Она, как и многие другие осиротевшие дети, восьмилетней девочкой попала в детский дом русского села Георгиевка под городом Фрунзе, где окончила семилетку, затем педагогические курсы и по распределению попала в Коктерекский район. Там и познакомилась с солдатом Ахылбеком, возвратившимся с фронта после госпиталя. «Он и привез ее в аул к свом родителям, - слышал я ее мягкий грудной голос под шум мотора и визг раздатки. - Он и его родители очень хорошие и добрые люди. Но пожить, как видишь, не пришлось. Через год муж от ранений скончался, Я еще год прожила с родителями, как и положено по Шариату. Остальное ты сам знаешь, что со мною хотели сотворить», - заключила она, сияя от радости, что наконец-то избавится от своих насильников. И я был бесконечно счастлив, искоса поглядывая на мелькавшие на ее счастливом лице всполохи света фар, отбрасываемые от стеной стоящих у дороги зарослей дикого, не тронутого человеческой цивилизацией, мира.

Все обошлось в тысячу раз лучше, чем я ожидал. Подружка, учительница, оказалась дома. Мы долго болтали, распивая чаи и бутылку вина. Под утро, тепло распрощавшись, я помчался назад. В аул вернулся днем. И тут мне повезло. Еще с полдороги пошел снег, вначале редкими безобидными хлопьями, а на подъезде к аулу повалил не на шутку крупными хлопьями. Следы укрылись снегом. Попробуй докажи теперь, где я был и откуда заехал в аул. Снег с переменным успехом валил весь световой день. Я отсыпался под теплой шубой, бережно укрытым хозяйкой дома. К ночи небо прояснилось и ударил мороз. По реке потянулась шуга.

- По такой шуге паром в Новотроицке не ходит, - сказал мне шеф. когда я спросил его, когда же поедем домой. - Теперь только через лед! А раньше всех он перехватывает реку здесь в низовьях. Будем ждать... Или двинем на Гуляевку вниз по течению. Там сумеем переправиться на несколько дней раньше. А сейчас заряжаем побольше патронов. Утром идем охотиться на фазанов и зайцев!

Утро было ясным и морозным. Снег белым покрывалом лежал на открытых полях, кустах, висел на ветвях саксаула, джиды и тамариска. Выследить зайца или фазана по свежему снегу не предоставляло сложности. Бедняжки, не понимая того, уже с утра пораньше в поиске пищи успели оставить за собой предательский след. Фазаны с шумом, поднимая снежную пыль, вылетали из укрытия вертикально вверх, над зарослями делали колено и по наклонной траектории метрах в ста падали в снег. Через час мой патронташ был пуст, а на поясе висело всего два петуха.

- Это тебе, Яков, не руль крутить! - шутил Досумбаев, когда я в очередной раз, "промазав" вылетевшего из-под ног петуха, разочарованно разводил руками. - Ты не торопись стрелять. Бей тогда, когда он делает колено или когда уже вышел напрямую, целься метров на пять вперед. Чем дальше ты его отпустишь, тем вероятнее попадание. Смотри, - показал он на дуло ствола. - Вылетая из этой маленькой дырочки пулей, дробь постепенно удаляясь, расширяет площадь попадания. Пулей в него попасть очень трудно. А попадешь - разорвет на куски. Смотри, на что похожа твоя добыча!

Я мотал науку на ус, как когда-то от Калужина учился водить автомобиль. Это позже я стал ассом по стрельбе фазанов и перелетной птицы на взлёт, а сейчас мы, охотники, расстреляв боеприпасы, собравшись толпой с обвешанной у пояса добычей, весело брели в аул. У них висело по 10-15 голов, а у меня всего три петуха. "Но ничего! - думал я. - Какие наши годы! Научимся и этому."

Через сутки мы с шефом, закутанные в тулупы и в лисьих казахских малахаях, с запасом вареной фазанятины, преодолевая 20-сантиметровый слой снега, примчались к переправе в селе Гуляевка.

- Как ты думаешь, лед выдержит? - услышал я, очнувшись.

- Сейчас проверим Абеке!*

Пробив лопатой и ломиком в нескольких местах лед и промерив толщину, мы призадумались:

- Выдержит - не выдержит?

Ширина реки примерно 150 метров. Толщина льда на всем протяжении примерно одинакова - 5-6 сантиметров. "Попробую выехать на лед у полого мелкого берега, - осенила меня мысль. - Если выдержит, будем переправляться. Если провалюсь, на двух ведущих мостах как-нибудь выберусь на берег." Лед трещал, но не проваливался. На той стороне уже собралась толпа зевак. Кто-то кричал: «Не выдержит!», а кто-то кричал: «Давай-давай, выдержит! "Эх, была-не была!" - проскользнула шальная мысль. Тут же вспомнил шутку шоферов: «Все скоростя сразу и газу до отказу» Включаю передний мост и полный вперед. Лед трещит, прогибается, а "Виллис," скребя четырьмя колесами, набирает скорость. Только теперь мне стало страшно. Сердце трепетало, будто хотело выскочить из груди. Руки мертвой хваткой сжали баранку руля. Мысли то уводили на тот свет, то возвращали к действительности. Уступ того берега приближался с неимоверной скоростью. Метрах в десяти от берега я заметил небольшой намерзший торос. Но поздно! Виллис подбросило, и лед у самого берега обвалился под задними колесами. Но передок зацепился за берег и буксовал по снежному покрову крутого выезда, а задок медленно погружался в пучину. Подбежавшие мужики, ухватившись за буфер, крылья, специальные скобы на кузове, помогли вырваться на берег. И опять подумалось мне, уж в который раз: «Наверно, зачем-то я нужен судьбе, и на этот раз вырвавшей меня из беды»

Мне кажется, что я слишком подробно рассказываю обо всем. Не стану утомлять читателя незавидной судьбой жителей Гуляевки в этой даже богом забытой глуши без школы, врача, магазина и связи с внешним миром. Скажу лишь, что и здесь я видел наших немцев в аккуратно залатанных одеждах и попрошающих детей и стариков. Долгожданный конец войны ничего не изменил в жизни людей. Наоборот, обдираемые налогами, займами, сборами сельхозпродуктов, колхозы были доведены до крайнего обнищания. Если во время войны порох, дробь, пистоны, патроны для охотников, рыболовные снасти вплоть до крючка и лески для рыбаков были доступны в любом заготживсырье, то теперь это стало дефицитом номер один. За боеприпасы нужно было сдать почти всю добытую на охоте неимоверным трудом продукцию. Нищало местное население, а вместе с ними и репрессированные народы. Тучи сгущались даже над такими богатейшими рыбными и дичьевыми краями, как низовья рек Чу и Таласа.

Мороз усиливался. Мы мчались по левобережью в сторону 143-го участка Коскудукского леспромхоза, узловой станции узкоколейной железной дороги, ведущей в сторону станции Чу. В открытом всем ветрам кузове Виллиса продувало даже сквозь тулупы. Чтобы хоть немного согреться, приходилось останавливаться и бегать друг за другом вокруг автомобиля. Страшное зрелище представлял этот оголенный от вековых дебрей саксаула истерзанный край. На оголенных барханах кое-где, как на плешивой голове, торчали одинокие, случайно оставшиеся стволы саксаула, напоминая людям об их безумстве и жестокости.

На 143-м участке, с тех пор как я его покинул, ничего не изменилось. Все те же камышовые бараки, сторожевые вышки и копошащиеся на погрузке саксаула серые изможденные людишки. Обновился только подвижной состав узкоколейки. Теперь здесь бегали новенькие немецкие паровозики, доставленные сюда прямо из поверженной Германии вместе с пленными машинистами. Об этом рассказал мне один из водителей трех «Студебеккеров,» которому поручили слить для меня из бака 20 литров бензина. Согревшись и попив горячего чаю в конторке у знакомого Досумбаеву начальника станции, мы помчались вдоль узкоколейки в сторону Коскудука по уже накатанной "Студебеккерами" колее. К вечеру, заправившись в Новотроицкой МТС, переночевали в ауле у родичей жены Досумбаева и на следующий день к ночи были уже в Аккуле. Тепло распрощавшись с женой, Досумбаев спросил меня:

- Скажи честно, Яков. Ведь ты тогда ночью увез куда-то Айжан.

- Да, отвез в Коктерек к подружке.

- Молодец! Я догадался!....

Он крепко пожал мне руку, и я помчался домой в Уюк.

(продолжение следует)