Виктор Гейнц

Перевод с немецкого Гр. Куцовского

Публикация: цикл рассказов «Отчий дом»,

ISBN 5-605-00426-3, «Жазушы», 1989

Переводы всех опубликованных рассказов В. Гейнца -

компьютерная вёрстка Антонины Шнайдер-Стремяковой.

В публикациях СМИ ссылка на портал обязательна

Я уже давно на ногах, равнодушно жую увядшую траву, что лежит в телеге, и нетерпеливо дёргаю повод. А старик всё не идёт и не идёт. У меня уж мысли в голову лезут. Уж не заболел ли он, грешным делом? Я уже заметила, что в последнее время он здорово сдал, и теперь всякий раз, когда он по утрам надевает на меня хомут, я слышу, как из его груди вырывается какой-то странный хрип. Ничего удивительного! Возраст. Мы оба уже старики, точнее, старые развалины. Но мне всё-таки легче – я ведь стою на четырёх ногах, а ему приходится обходиться двумя.

Солнце на небе уже довольно высоко. Оно подымается по узловатой кленовой ветке, что рядом с сараем, и опирается с другой стороны на карниз крыши. Стало жарко, оводы жалят всё больнее. От бесконечного помахивания хвостом у меня уже всё болит.

Ну, когда же он, наконец, придёт! Скорей бы отсюда! Я никак не могу дождаться, когда мы потрусим по мягкой, разъезженной просёлочной дороге, а потом нырнём в лес, под тень деревьев. С какой прытью я бы тогда побежала! Повод привязан сейчас к стойке очень слабо, и стоит немного потянуть – и я была бы на свободе. Но я так больше не делаю. Уже давно. А раньше было! Раньше… Это тогда, когда мы оба были ещё молоды. В то время я иногда позволяла себе такие шутки. Какая же была для меня радость, когда мой хозяин, смешно ступая, шёл за мной и манил меня к себе разными ласковыми словами! После этого я часто останавливалась и вплотную подпускала его к себе. А как он был при этом ласков, подлизывался! Вытягивал губы, чмокал языком. Но стоило ему схватить меня за повод, как я отпрыгивала в сторону, и он оставался ни с чем.

Теперь я так больше не делаю – мне всё же жаль старика. Но и сама я сейчас не расположена к таким проделкам. Мой хозяин частенько говорит: «старость – не радость», и это правда.

Да… Раньше каждое утро он седлал меня, а затем с лёгкостью вскакивал мне на спину. Но сейчас это ему уже тяжело, и он запрягает меня в телегу, садится сбоку, подложив под себя пучок сена, и едет, свесив ноги и болтая ими.

Но почему его нет так долго? Раньше такого вообще не случалось. Прежде, ещё до восхода солнца,, я, бывало, слышала, как он ходил, покашливая, по двору, гремя пустыми вёдрами и время от времени кричал мне: «сейчас, счас, Бельчик! Счас поедем! Потерпи маленько!»

Ну, наконец-то! Я слышу, как скрипит дверь, и навостряю уши. Да, это его шаги. Это лёгкое шарканье его башмаков я могу расслышать среди тысяч подобных. Но он не один. За ним по пятам идёт его старуха. Она не хочет его отпускать.

- Останься дома хоть сегодня! – громко просит она. – Ты же болен, и без тебя ничего не случится.

- Нет, мать, не выйдет. Очень легко случится… Если уж в Волчьем озере рыба дохнет, то в этом люди виноваты. Только они.

- Ну и что? Она и так подохнет, твоя рыба. И что же ты собираешься делать?

- Спасать её надо, мать! Пора кончать с этим свинством!

Сердито махнув рукой, старуха уходит. Она знает, что с этим «упрямцем» говорить бесполезно. И я ещё долго слышу её ворчание.

- Совсем ничего от него не осталось. Кожа да кости. Худой как чёрт. Ну как же, не может себе нервы не мотать…

Что она там ещё говорит, я уже не слышу. Ну и ладно. Ворчанье действует на нервы даже мне, хотя я сильнее своего хозяина. А вот вывести его из себя очень легко. «Что ты в этом смышлишь, мать! Вся твоя болтовня – пустой вздор!»

Я знаю, чего ему стоит сдержаться.

- По лесу ему шастать надо! – За дощатым забором снова слышен её ворчливый голос. – Ну, какой толк, зачем? Глупости всё это, да и только! Свинарник сломан, все доски подгнили. Да и ворот в колодце визжит как будто его режут.

Нет, я больше не могу слышать эти вопли. Старуха вообще не хочет ничего знать о наших делах. Она нас не понимает. Даже я, своим лошадиным умом, догадываюсь, что старик делает что-то очень важное, и мне всегда кажется, что ему хочется снова вернуть старое доброе время. Или спасти то, что может бесследно исчезнуть. Исчезнуть навсегда.

О! Я тоже была когда-то молодой и по сей день помню то золотое время нашей жизни. Тогда нас, лошадей, любили, а степи и леса были нашим домом. Прада, нам приходилось много работать: мы тянули за собой луг, телегу, жатку… Но у нас были пастбища – вот где был рай! Сочная луговая трава по самое брюхо. Пьянящий аромат… Ягоды…

Да, всё это я ещё хорошо помню… Всякий раз, когда мы со стариком ехали через лес, он обычно выбирал там красивую поляну и останавливался. Он вынимал у меня удила, трепал по шее и говорил:

- Ну, Бельчик, а теперь давай пообедаем!

Хозяин опускался на траву, развязывал мешочек, потом клал на ломоть хлеба кусочек жареного сала.

- Здесь в лесу всё так чертовски веусно, – расхваливал он. – Дома я к этому и не притронулся бы!

И как обычно, выпив молоко прямо из горлышка бутылки, он ложился на спину, в траву, клал себе в рот красную земляничку, говоря:

- Ах, Бельчик, Бельчик! Как же прерасен мир! Правда?

Я, конечно, думала точно так же. Но как я могла выразить свой восторг? Я не могла вымолвить ни одного разумного слова. Но мне всё же очень хотелось выразить своё радостное согласие, и я начинала громко фыркать.

- Совершенно верно, Бельчик! Ты понимаешь меня лучше всех.

И действительно. То время было лучшим в моей жизни. Мы, так сказать, составляли троицу: старик, лес и я. Мы были неразлучны. Лес давал нам силу и уверенность, и мы охраняли каждое его дерево, каждый кустик.

Некоторое время нам приходилось отчаянно бороться с браконьерами. Но это я уже плохо помню. Ведь и моя память слабеет. «У тебя память как решето», – всё время говорит старуха старику. Точно так же можно сказать и о моей памяти. Но один забавный случай я всё-таки запомнила хорошо.

Однажды размеренной рысью мы ехали по просеке. Уже смеркалось. Ни малейшего ветерка, берёзы и осины стояли не шелохнувшись, и мы благоговейно вслушивались в тишину. После дневного зноя я чувствовала во всём теле приятную усталость и радовалась наступавшей ночи. Какое же это блаженство – тихой тёплой ночью нестреноженной пастись на ароматном пахучем лугу. Да, нестреноженной! Старик редко надевал мне путы. Он доверям мне, и я всегда старалась оправдать это доверие. И если порой я и сердилась, то это случалось только от усталости, не по злобе. Да, действительно! Всякий раз, когда я вот так паслась на лугу нестреноженной, меня охватывало какое-то совершенно невыразимое, странное чувство. Это было так, словно я, свободная, неслась по лугам и нивам.

Но вот старик запрягает меня, и я снова слышу, как из его груди вырывается ужасный хрип… Вот он берётся за сбрую. Готово. Ну вот… О чём это я?

Как же всё это было? А, вот… Мы ехали по лесу. Мой хозяин вяло сидел в седле и, казалось, дремал, и вдруг я услышала какие-то звуки, которые заставили меня насторожиться. Я невольно запряла ушами и сразу же почувствовала, как напряглось тело моего хозяина. Всё в нём клокотало от гнева. В тот же миг его каблуки вонзились в мои бока, и я рванула диким галопом. Хрустел и разлетался под копытами в разные стороны сухой хворост. Густо поросшие листвой ветки били меня по груди и с шелестом откидывались назад.

И вдруг перед нами в сумерках вынырнула чья-то фигура. Мой хозяин так резко натянул поводья, что я встала на дыбы. Выпустив из рук топор, человек испуганно отпрянул в сторону. Некоторое время оба молчали. Только слышно было, как мои лёгкие втягивали в себя тёплый вечерний воздух и с шумом выпускали его через ноздри.

- Ты чего-нибудь соображаешь своими куриными мозгами? – внешне совершенно спокойно сказал старик. – Рубить такие молодые деревца! Да чтоб у тебя руки отсохли, болван ты проклятый!

- Да будет тебе, дядя Зандер! – осмелев, тихо сказал тот. – Стоит ли об этом говорить. Хотел вот сделать себе несколько черенков для вил и граблей. Ведь сенокос скоро…

- Плевать мне на твои черенки, – взвился теперь старик. – А ну убирайся вон, пока цел!

- Ну, зачем так кипятиться, дядя Зандер! У меня с собой трёшка. Возьми её, и всё шито-крыто.

Я почувствовала, как мой хозяин резко дёрнулся, сорвал с плеча ружьё и рявкнул:

- А ну пошёл, стервец. Сейчас я тебя шлёпну, как последнюю дрянь.

Парень отступил на несколько шагов, споткнулся о срубленную им берёзку и шлёпнулся о спину. Затем грохнул выстрел. Парень громко вскрикнул и затих в листве. Пороховой дым защекотал мне ноздри. «Он его ранил или убил?» - пронеслось у меня в голове. Мне стало жаль парня, и я заволновалась.

И мой старик, должно быть, это заметил и, потрепав мне рукой гриву, сказал:

- Что, Бельчик, испугалась, небось? Не бойся, это был холостой патрон. А у парня, наверное, полные штаны.

Листва зашевелилась. Парень, действительно, при поднялся, прополз вперёд на четвереньках и исчез в густом кустарнике.

- С этим всё, Бельчик, – спокойно сказал старик. – Он к нам больше не сунется.

И мы поехали домой…

Ну надо же! Вон там по дороге снова тарахтит трактор! Я всегла страшно пугаюсь, когда мимо меня с грохотом проносятся такие штуковины. Терпеть не могу эти движущиеся железки. И не потому, что меня тошнит от их резкого запаха. Есть и другое. Я всё больше и больше убеждаюсь, что именно из-за них люди забыли нас, лошадей… К тому же все эти «землеройки» отняли у нас пастбища, все лучшие пастбища.

А то время я ещё помню. Как-то вечером я снова побежала на пастбище нестреноженной… Как всегда, на своё любимое место, где всё лето росла сочная трава. Но, оказавшись здесь, я не поверила глазам своим. До самого села пастбище было перепахано. Опустив голову и с пустым желудком, я вернулась домой, смотрела на своего хозяина, вытянув вперёд морду. Как же мне тогда хотелось ему пожаловаться, излить ему свою душу. Но нам, лошадям, это не дано. Все обиды мы вынуждены сносить молча. Но старик всё же понимал меня.

- Ну, будет, будет, Бельчик – пытался он утешить меня. – Твоя печаль есть ничто. Прежде всего хлеб. О вас, лошадях, мало кто думает.

А затем поднялась пыльная буря. Она вырвалась из большой степи, с диким воем пронеслась через берёзовые леса, с яростью обрушилась на озеро, покрыв его слоем чёрной пыли. Затем рванулась в деревню.

От волнения старик не знал, что делать. Он бегал как помешанный, то и дело бормоча:

- Что же будет? Что же будет? Неужели всё занесёт пылью?

Потом вдруг исчез и долго не показывался. Только когда пыль немного улеглась, он неожиданно появился, положил мне на спину седло. Ему не терпелось посмотреть, как там, в его «зелёном царстве».

Всю дорогу он молчал и был мрачен как туча. Когда мы выехали на небольшую лесную поляну, где обычно разрешали себе короткий отдых, мои ноги глубоко увязли в слое рыхлого чернозёма. От травы и цветов не осталось и следа. Всё было занесено пылью.

- Ой, Бельчик, Бельчик, – запричитал он. – Что же они натворили? Весь свет перепахали. Что же здесь только вырастет?

Но тут мой дорогой старик ошибся. Позже трава всё же выросла. Но лесная земляника… Теперь её днём с огнём не сыщешь.

Между тем старик запряг меня. Положив в телегу пучок сена и громко кряхтя, лезет наверх.

Но, пошёл, Бельчик! – говорит он, дёргая вожжу. – Задержался немного. Не сердись! Быстро уже не получается.

Мы выезжаем из деревни. Лёгкий ветерок обдувает мне грудь и бока, пряный утренний воздух наполняет лёгкие, и я снова чувствую себя прекрасно. Слева тяжёлыми тёмно-зелёными листьями шелестит кукуруза, справа сверкает на солнце озеро, по воде его бежит рябь.

В конце кукурузного поля, свернув, около нас резко останавливается машина вишнёвого цвета. Я вздрагиваю, хочу убежать. Мне в нос снова ударяет отвратительный запах, идущий от машины. Отвернувшись, я смотрю на берег озера, на одинокого рыболова, терпеливо ждущего, когда же у него наконец-то клюнет.

- Так дело не пойдёт, Андрей Петрович, – слышу я голос старика. – Озеро с каждым годом мелеет всё больше. Слишком уж много воды отводится на поля.

- Да, но как ты всё это мыслишь, дядя Зандер? Что же, овощным плантациям засыхать, что ли? Как же нам выполнять Продовольственную программу?

- А если озеро высохнет и погибнут леса, будет ещё хуже.

- Ну, зачем сразу так мрачно, дядя Зандер? Наука найдёт новые пути.

- Вот что. Если здесь на берегу озера построят асфальтовый завод, то о рыбе забудьте.

- Послушай-ка, отец. Ты, я вижу, большой консерватор. Где же ему ещё стоять, как не здесь, на берегу? А что насчёт рыбы, то мы построим здесь очистные сооружения…

- Пока их построят, будет поздно.

- Ну, я не знаю, дядя Зандер! Ты в последнее время какой-то мрачный. И выглядишь плохо. Тебе бы на пенсию. А я подыщу себе другого лесника.

Хлопнула дверца. Машина срывается с места, я слышу ещё шум работающего мотора, затем шум постепенно удаляется, и наступает тишина.

Я рада, что бензиновая каталка уехала. Теперь снова можно подышать свежим воздухом. Да, но почему мы так долго стоим? Старик молчит, даже не бьёт меня вожжой по спине, а то бы я сейчас рванула. Он сидит неподвижно, как будто заснул. Наверное, его расстроил директор совхоза. Что ему от него надо? И вообще, о чём они тут болтали? Я уже забыла. Да, да, со мной сейчас происходит то, что свойственно моему возрасту. Старуха называет это «склеро-зом». Она говорит это всякий раз, когда старик забывает выполнить её поручения.

«У тебя склероз, – говорит она. – Чтобы ты чего-нибудь сделал, тебе надо трижды повторить».

Чёрт его знает, может быть, у меня и нет никакого склероза? Я слышала это краем уха. Какое мне дело до этих заумных разговоров? Это не для нас, простых лошадей. И вообще, я терпеть не могу всех этих господ на колёсах.

Но почему мы стоим? У меня уже все ноги затекли. Я не могу столько стоять. Несмотря на возраст. А-а, вот вспомнила. Он сказал: «Тебе бы на пенсию». А, может быть, мы уже на пенсии?.. К чёрту такую пенсию! Но как же долго! Я рвусь туда, к краю дороги, где маленькие кустики щавеля. Мне бы сейчас чего-нибудь пожевать. При этом телега дёргается, и я слышу голос старика:

- Счас, Бельчик, счас. Счас поедем.

Голос у него какой-то усталый. Но вот я чувствую, как похлопывают по спине вожжи, и уже бегу рысью.

Проезжая мимо первого березняка, старик неожиданно натягивает поводья. Я замедляю шаг. Фр-р-р! Он вдруг громко вскрикивает и начинает ругаться нехорошими словами. Я невольно поворачиваю голову. Старик спрыгивает с телеги. Такой прыти я от него не ожидала. Он делает несколько шагов вперёд, останавливается и мрачно смотрит на заржавленную посевную борону, лежащую на молодой берёзке и склонившую её к самой земле.

- Ах, чёрт, – сквозь зубы шипит старик. – Как же я это раньше не заметил! Эта железка уже давно здесь. Ах, свиньи проклятые!

Он приседает и плечом наваливается на тяжёлую борону. Его громкое кряхтенье принизывает всё моё существо. С какой охотой я бы сейчас ему помогла. Но это невозможно. Я же запряжена. И почему это ему самому в голову не приходит? Я же всё-таки пока сильнее его и выдернула бы борону одним махом. Заржать, что ли? Может, догадается?.. Поздно. Борона тяжело плюхается на землю и смотрит на меня своими железными зубьями. Но сразу же после этого старик, держась за живёт, приседает к земле. Мне страшно. Я не знаю, что делать. Я только чувствую, как трясутся мои бока. Лицо старика побледнело. И мне нужно быстро что-то придумать. Я прохожу немного вперёд и тяну за собой телегу. Старик крепко держится за неё, затем с трудом на неё залезает и едва слышно говорит:

- Отвези меня… домой… Бельчик! С твоим дядей Зандером… кончено! Его нужно… на пенсию… Сюда придёт… другой и он… сможет… всё…

Я бегу не очень быстро. Так, умеренной рысью. Чтобы только не очень трясло. Мне не хочется, чтобы старик вывалился из телеги. Ведь крепко он держаться не может – у него нет больше сил.

Я останавливаюсь у ворот двора и думаю, как же мне подать знак? Но старуха уже бежит через двор и начинает громко причитать.

- Я ж тебе говорила, останься дома! Ты боленю Так нет же! Ему ехать надо! Зандер! Что с тобой? Зандер! Я тебя сейчас к доктору… Сейчас. А ну, пошёл, Бельчик! Быстрей!

Она берёт меня под уздцы и ведёт. Я покорно иду и ругаю себя. Как же это я сама не догадалась? Больница же рядом, в следующем доме.

С носилками приходят какие-то женщины в белых халатах. Старика кладут на них и уносят. Он стонет, и из моей груди тоже вырывается стон. Меня охватывает какое-то странное неведомое чувство неуверенности и пустоты. Я опускаю голову и чувствую, как на глаза мне наворачиваются слёзы. Пенсия… Что ж, пенсия так пенсия. Мы теперь оба на пенсии.