(несказка)

Елена Зейферт

Между собой они громко называли её Крошка Цахес. А в глаза не звали никак. Как будто её, маленькой, круглой, в стареньком платочке на седых волосах, вообще не было.

В квартире, где она раньше жила с сестрой, а теперь, после её смерти, с племянником и его женой, было четыре комнаты. Она жила в одной из них, крохотной, и каждое утро, день и вечер видела перед собой одно и то же – старый табурет, свою раскладушку, шкаф с разными своими “сокровищами”, стены, заклеенные тёмно-серыми, почти чёрными обоями, и окно, выходящее на выложенную листами железа крышу.

Ночами в этой комнате ей снились сны о её беспомощности. Она видела, как на заснеженной железной крыше лежал крольчонок, жалкий, цвета инея, крохотный и круглый, а она всё боялась спросить у “своих” – Аркадия и Раи, можно ли ей взять его к себе. И живой комочек облепился снегом, и чётко стал виден лишь его голубой замерзающий нос и закрытые глаза. А как-то к ней билась огромная птица и глядела такими страшными и безжалостными глазами, что старушка потом весь день не выходила из своей комнаты, боясь, что от страха не сможет вернуться туда – в своё одиночество.

А находиться в других комнатах ей и не полагалось. Они не кричали на неё, не устраивали ей скандалы, они просто не видели её, потому что её для них не было. Но лишь до той поры, пока она сама не пыталась как-то напомнить о том, что она существует. Старушка явно не входила в их планы, она угнетала их – своей старостью, маленьким ростом, седыми волосами. И она вела себя так, как будто её не было. Стойко, без лекарств переносила болезни, тихонько донашивала старые-старые вещи. Пенсия её шла на общий стол, но столовались на кухне, и выйти к столу для неё было усилием воли. Сколько она обмирала и крепилась духом, прежде чем скрипнуть своей тяжёлой дверью – Бог весть. А потом, почти беззубая, старательно глотала нежёваные кусочки и, если была на кухне одна, ела хлебный мякиш, размоченный в воде. Она уносила его к себе в комнату в большой железной кружке, чтобы потом как можно дольше не покидать своего убежища.

Любимым занятием её было... показывать свои старые фотографии. Альбом лежал в шкафу, на самой почётной верхней полке, бережно обёрнутый какой-то тряпицей. Альбом был небольшой, на тёмно-синей крышке его переплёта значился кусочек крыла, оставшийся от пластмассовой белой чайки. Лица на фотографиях расплывались в старых глазах хозяйки, но удовольствием было не видеть фотографии – умершей сестры, племянника, свои в молодости, а показывать их воображаемому заинтересованному гостю. Гость удивлялся, переспрашивал подробности и был более чем благосклонен к её рассказам об изображённых на фото родственниках.

“Вот здесь ещё мама была жива, это мы втроём – мама, сестра и я... Сестра меня позвала жить к себе, да сильно болела уже и вскоре умерла. Вот я и живу сейчас с племянниками, они сюда переехали ко мне. А вот и Аркаша в детстве, я его таким плохо помню...”. Вдруг она слегка вздрогнула и как бы очнулась. Едва ощутимое воспоминание проникло в её болезненно одинаковый мир и начало обволакивать, сладостно и тонко.

Гость откинулся на спинку воображаемого стула и деликатно исчез, как никто, понимая её, как всегда, послушный. Она испуганно, но с явной охотой погружалась в мягкое приятное кружево – молодость... запах своих длинных волос... чей-то голос... Полнота жизненных красок исходила извне, она встала, как будто кто-то крепко взял её за маленькую, беспомощную руку, и вдруг поняла...

По телевизору, в гостиной, показывали фильм её молодости. Лёгкий сюжет, счастливый конец... красивая сказка – быть может, это всё, что было хорошего и полного в её жизни. Она смотрела этот фильм в летнем кинотеатре, рядом с любимым человеком, смотрела не дыша, не слыша, не видя. Она была счастлива бесконечно. И не так важно, что он не любил её ни тогда, ни потом, никогда. Важно было то, что счастье было. Она легко отворила тяжёлую дверь и уверенным шагом прошла в гостиную. Не отрывая взгляда от экрана телевизора, старушка присела на диван и в упоении замерла.

Аркадий отодвинулся и, удивлённо и зло усмехаясь (“Рая! Крошка Цахес устроила бунт!”), переключил на “Новости”.

Старушка сначала не поняла, что произошло. Она испугалась – того, что она находится в гостиной, рядом с племянником, того, что племянник так рассержен и в то же время так спокоен, но, главное, того, что сказка кончилась и – для неё – навсегда. Старушка поднялась и медленно побрела к себе в комнатку. Рая спокойно читала журнал.

Наутро, когда Аркадий и Рая куда-то ушли, она осторожно вышла. Ночью она не видела ни жалкого маленького крольчонка, ни страшной большой птицы – она не могла спать. Бесследно и, видно, навсегда исчез и воображаемый гость. Альбом лежал на табурете, не покрытый тряпицей.

Крошка Цахес прошла через гостиную в спальню и потрогала ладонями маленький чёрно-белый телевизор, который Аркадий, часто натыкаясь на него, грозился выбросить из окна. Как было бы прекрасно иметь в своей комнате безобидное говорящее существо – замену друга, как было бы прекрасно. А ещё ей очень хотелось знать, плохим или хорошим человеком был тот самый крошка Цахес, именем которого прозвал её племянник. И может ли большая птица не смотреть в окно, а оглянуться и закрыть крылом живой замерзающий комочек, и узнает ли кто-нибудь, что же происходит за тяжёлой дверью, в таком беззащитном, уже почти детском мире?..

1998 г.