(Записки «постороннего» в России)
Роман
Виктор Гейнц
Перевод с немецкого кандидат филологических наук,
экс-доцент Омского ГосПедУниверситета В. А. Заречнева
Публикация: журнал «Культура» №1 (28), №2 (29) за 2015 год.
Материал предoставил главредактор журнала Эйхвальд В. В.
Десятая глава
Гуго возвратился из Алма-Аты, где он насколько недель гостил у своих родственников, и привёз потрясающую новость. Он влюбился. Влюбился с первого взгляда. И он скоро женится - женится сразу, не откладывая в долгий ящик. Это означало не что другое, как уволиться и переехать в Алма-Ату. Как всегда, импульсивно, как всегда непредсказуемо. Тяжёлый удар для всех, особенно для Вилли, для завкафедрой и особенно для Алины, которая всё ещё ждёт от него если не любви, то, по крайней мере, внимания.
С большим трудом и искусством убеждения Валлу удаётся уговорить страстно желающего жениться доработать до конца учебного года. Вилли ожидал от своего друга чего угодно, только не этого взрыва эмоций, так как в любви он всегда сохранял трезвую голову.
Гуго и Вилли - два абсолютно разных человека. И, несмотря на это, они хорошо понимают друг друга. Вилли - фантазёр и мечтатель «не от мира сего», Гуго, напротив, целеустремлённый человек, человек дела. Вилли всегда придумывает идеи, реализовать их – это дело Гуго. И когда он их реализовывает, часто перегибает палку. Вилли приходится тогда это рвение осаждать. Гуго и сам это понимает и часто говорит: «Если я опять слишком быстро начну, наступи мне на правую ногу, и я пойму, что мне нужно сбавить». Вилли не забывал пользоваться этим правом. С другой стороны, он завидует Гуго, его мужеству и открытости.
Вилли собирается идти домой. Баба Тася останавливает его перед выходом. Ему и Гуго звонили. Она протягивает нацарапанную карандашом записку. На ней написано, что его и Гуго просят явиться в гостиницу «Маяк». Приехал редактор немецкой газеты, по фамилии Рихтер, говорит старушка.
Вилли знает этого человека по институту в Новосибирске. Эрих Рихтер, маленький худой человечек, отвечает в редакции «Новая жизнь» за учительскую страницу. Газета, как «пропагандист и агитатор», обязана «всесторонне освещать преподавание родного немецкого языка» в немецких деревнях Сибири и Казахстана. И постоянно болеющий Эрих Рихтер предан душой и телом этому делу. Это один из сосланных немцев еврейского происхождения, который, видимо, верит, что справится с этим ответственным заданием. И вначале, действительно, выглядело всё так, будто руководящая и направляющая сила социалистического общества заинтересована, чтобы преподавание немецкого языка в школах было поставлено хорошо. Вилли вскоре убедился, что это было иллюзией. Партия делала вид, что держит слово. В недавнем указе президиума Верховного Совета чёрным по белому «наврали», что во многих областях, регионах и республиках с немецким населением имеются средние и начальные школы, в которых преподавание ведётся на немецком языке. Кроме того эти «меры», очевидно, должны были отвлечь немецкое население от мыслей об автономии. Когда Вилли и Гуго подходили к гостинице, Эрих Рихтер стоял на балконе и издалека махал. Он приветствовал их как старых знакомых и повёл сразу же в просторную комнату, где пригласил сесть. Так как он сам продолжал стоять, они последовали его примеру.
Гуго набивает трубку, зажигает её и с наслаждением выпускает в воздух маленькие облачка дыма. Вилли осматривается. В большом помещении почти нет мебели – только платяной шкаф, сундук, три кресла и несколько мягких стульев. За шкафом виднеется дверь, ведущая в соседнее помещение. Она немного приоткрыта.
Рихтер спрашивает:
- Почему Вы молчите?
Вилли кажется, что его голос слегка дрожал. Он явно возбуждён. На его худом лице оставили свои следы многие годы лагерной жизни.
Эрих Рихтер думает, что его не поняли. Он поясняет свой вопрос:
- Почему Вы больше не пишете? Вы могли бы нам регулярно присылать сообщения, у Вас есть способности для этого. Вы находитесь сейчас в центре жизни.
Гуго напрягся, как зонтик. Он привык сам нападать, а не защищаться:
- О чём? О чём нам писать? О так называемом преподавании немецкого родного языка? Галиматья это! Этим мы только немного отодвинем ассимиляцию. И в конце концов всё пойдёт прахом.
Слабым, почти потухшим голосом Эрих Рихтер пытается возразить:
- Вы можете предложить что-то лучше?
От Вилли не ускользнуло, что он при этих словах украдкой бросал взгляд на приоткрытую дверь за шкафом. Гуго бесцеремонно кричит на старого больного человека:
- Мы должны получить нашу автономию! Это каждый болван понимает!
Маленький мужичок при этих словах сник, на него было жалко смотреть. Дрожащими руками он достаёт из красной пачки «Примы» сигарету без фильтра и с трудом зажигает её. В эту минуту Вилли бесконечно жаль его. Что они собственно ждали от него? Что он может им предложить? Ясно же, что за ним стоят другие. Что может решить этот человек сам, даже если бы и захотел? Его самого прокрутила мясорубка военных лет, и вообще удивительно, что он остался жив. При этом он ещё и еврей, но, несмотря на это, взялся за дело. Но человек полагает, а партия располагает (11). Попробуй-ка пойти своей собственной дорогой. Уцепятся за поводок, будут вставлять палки в колёса, кучера сбросят с облучка. Скажут: для чего им, чёрт возьми, нужен этот родной язык? Для того, чтобы уехать в Федеративную Республику Германию – рассадник милитаризма. Нет уж, дудки! Они останутся здесь! Они будут вкалывать, нам они ещё здесь нужны. Нам нужны землепашцы и свиноводы. Это они умеют. Им для этого не нужен язык фашистов. Для чего нам в нашем Союзе эта многоязычная смесь нижегородского с французским? У нас, в конце концов, есть великий, могучий, истинный и свободный русский язык, в котором растворится многоголосое кудахтанье, как на большой сковороде.
И что делать маленькому человеку, маленькому извозчику Эриху Рихтеру, когда его сбросят с облучка? Он больше не может валить деревья. Он больше не может хилым телом заготавливать дрова. Он может только писать и редактировать, так как он хорошо владеет языком. Некоторые газетчики вышли из немецкой редакции, так как не смогли выдержать давление могучих органов. Но это были молодые люди, они могли подыскать себе другую работу, где им не затыкали рот. Маленький извозчик Рихтер, конечно же, не мог себе этого позволить.
Вилли наступает несколько раз Гуго на правую ногу. Всё напрасно. Того больше не затормозить. Он добавляет, будто поставил своей целью уничтожить старика:
- Нам нужны школы, в которых на немецком языке преподавались бы все предметы. А это станет возможным, если у нас будет автономия!
Рихтер ещё раз пытается отбить атаку:
- Где Вы возьмёте учителей для немецких школ? Для этого нужно подготовить таких учителей, которые будут владеть всеми предметами. А это вопрос времени…
Гуго резко возражает:
- Да это вообще не проблема! Учителей можно пригласить из ГДР или ФРГ.
«Он заходит слишком далеко», - думает Вилли. Маленький человек побелел, как стена. Вилли боится, что его хватит удар. О чём собственно говорит молодой человек, думает, разумеется, редактор Рихтер.
- Не проблема пригласить учителей из Германии в немецкие школы России, где любой гражданин из ГДР и тем более из ФРГ не будет допущен к российским немцам на расстоянии выстрела?.. Их вообще не должно быть, этих российских немцев, они для госчиновников, как бельмо на глазу. В Советском Союзе вообще не должно быть национальных проблем. Пригласить учителей из Федеративной Республики Германии? Курам на смех (12).
У московского гостя больше нет вопросов. Редактор учительской страницы чувствует себя побеждённым. Они молча покидают несчастный номер гостиницы. У редактора Эриха Рихтера так ослабли ноги, что Вилли поддерживает его при ходьбе. На вопрос, не нужно ли вызвать неотложку, он решительно мотает головой. «Я не болен, - шепчет он. - Вы меня просто очень разочаровали».
Когда они в конце коридора поворачивают за угол, чтобы спуститься по лестнице, Вилли видит, как из номера, в котором они беседовали, выходит мужчина, который ему кажется знаком. Где он его видел? Да, правильно. Это тот самый мужчина, который слонялся тогда на факультете, когда были исключены девушки из Киргизии.
Одиннадцатая глава
Это произошло в конце июля. Гуго оставил работу. Вилли прощается со своим старым другом. Он провожает его до самолёта, который доставит его до Алма-Аты. У них как раз закончились экзамены на заочном отделении, и несколько студентов-заочников приехали в аэропорт, чтобы попрощаться со своим преподавателем. Все расстроены. Они принимают его обещание через два года приехать в Омск на их выпускной вечер. Гуго чувствует себя польщённым: эти заочники великолепные товарищи! Он ещё раз машет всем с трапа и исчезает внутри самолёта. Вилли охватывает вдруг жуткое чувство пустоты.
Когда он появляется опять на факультете, чтобы доделать некоторые дела, которые связаны с последним экзаменом, его зовут к телефону. Баба Тася, сочувствующая вахтёрша, кладёт ему трубку в руку и доверительно шепчет: Смотрите! Разговоры прослушиваются.
На другом конце слышится голос, который ему кажется абсолютно незнакомым. Мужчина сама вежливость:
- Я прошу меня извинить! Вы меня не знаете. Но я очень хотел бы с Вами поговорить. Мы не могли бы где-нибудь встретиться?
Ясное дело, почему нет? «Пожалуйста», - говорит Вилли. Ему здесь ещё какое-то время нужно поработать. Господин может зайти, если это срочно… Незнакомец, однако, отказывается. Речь идёт о деликатных проблемах. Он не хотел бы привлекать внимание. Слушатели нежелательны. Не может ли он, Вилли, придти в городской парк, скажем, к памятнику павших участников войны?
До Вилли, наконец-то, дошло. Кто же иначе делает всё так таинственно? Кто же боится света и прячется в тёмных углах?
И всё-таки он задаёт глупый вопрос:
- Скажите, а кто Вы? Может, Вы меня просто хотите разыграть?
Но, нет, нет! Упаси Боже, он этого не хочет. Приглушённым голосом он добавляет, что сотрудник органов и должен с ним обязательно поговорить. Речь идёт о важных делах.
- Хорошо, я буду через час. Как я Вас узнаю?
Ответ раздаётся незамедлительно:
- Не беспокойтесь! Я Вас знаю…
Конечно, какие ты, чудак, задаёшь вопросы! Само собой разумеется. Вилли кладёт трубку. Баба Тася смотрит на него озабоченно: «Будьте осторожны! У них везде есть люди…»
Честно говоря, Вилли немного побаивался, когда он шёл в городской парк. Уже сама мысль об этих органах, как они себя привыкли называть, внушает страх. Он старается успокоиться и убеждает себя быть мужественным. Не так страшен чёрт, как его малюют (13). Какую ересь может приписать ему разведка? Если они обвинят его в вере в необходимость восстановления немецкой автономии на Волге, они ошибаются. В конституции черным по белому написано: Территория автономной республики не может быть изменена без согласия населения этой республики.. Пожалуйста! А что произошло в 1941 году? Она была произвольно уничтожена. Но об этом никто сейчас и слышать ничего не хочет. Да, он оставил в ведомости свою подпись за автономию, и он будет делать это и дальше. Он поедет в Москву с делегацией, если это потребуется. Они ничего не скрывают. Это не заговор. Они ничего не делают исподтишка. Они поедут в Москву. К главе государства. К высшему партийному руководителю. Вот мы, извините, пожалуйста! Нам не много нужно. Только то, что у нас отобрали. Мы не разрушители. Мы оставим государству то, что принадлежит ему, и генеральному секретарю, что принадлежит кесарю. Мы хотим немного. Только совсем малое: пи, пи, дай, дай (14)!
Вилли приближается к памятнику. К нему подходит приземистый мужчина: гладкие, полные щёки, чёрные блестящие волосы, маленькие блестящие глазки на круглом ухоженном лице. Вероятно, это он. Ну, ясно, это опять вездесущая фигура, которая ему уже много раз бросалась в глаза. Везде известна, как пёстрая собака, но всё ещё пытается казаться таинственной и не отказывается от игры в прятки. С чрезмерно вежливым приветствием и лёгким поклоном он протягивает Вилли обе руки, которые ощущаются, как мягкие кошачьи лапки.
- Моя фамилия Казанский, - говорит он. - Давайте пойдём в гостиницу.
По дороге в гостиницу «Маяк», где тайные органы, вероятно, устроили большинство своих ловушек, Казанский неожиданно спрашивает: «Как обстоят дела с Вашей памятью?»
Вилли ошеломлен. Какое, черт побери, ему дело до моей памяти? Что это?
- Ну да, знаете ли, дело в том, что мою фамилию, мой номер телефона и всё остальное Вы должны запомнить только для себя. Об этом никто не должен знать. И никаких записей в записной книжке. Вы должны всё запомнить. Даже Ваша жена ничего не должна знать. Это строго конфиденциально, Вы понимаете?
«Это начинается весело, - думает Вилли. - Меня не спрашивают, хочу ли я вообще-то играть в прятки?»
- Честно говоря, память у меня дырявая.
Казанский с удивлением смотрит на него со стороны:
- Вы серьёзно?
- К сожалению, да. Я совсем замучился из-за этого.
Играющий с ним в прятки, видно, разочарован. С насмешкой в голосе он говорит:
- Но моё лицо Вы, надеюсь, узнаете?
- Ваше лицо я знаю уже давно, - говорит Вилли.
Такого поворота дел скрытный человек не ожидал. Он бросает на Вилли недоверчивый взгляд и ошеломлённо спрашивает:
- Как это, Вы знаете меня давно?
- Ну, да… Я видел Вас у нас на факультете… И потом здесь, в гостинице «Маяк»…
Казанскому не очень нравится Виллина визуальная память. Вероятно, ему кажется, что кто-то отважился приподнять завесу его тайн. С явным раздражением в голосе он говорит:
- Вот видите: А Вы говорите, что у Вас плохая память.
В гостинице они проходят по длинному коридору, в конце которого Казанский открывает дверь. Они входят в маленький номер: низкий стол, два мягких стула, занавешенное окно, тишина. Всё, как специально создано, для доверительных разговоров. Ничто не должно мешать таинственной тишине «искателей Грааля» (15). Ни звука не должно дойти до непосвящённых. Через узкий просвет в тяжёлых шторах видны только серебристо пенящиеся волны Иртыша. Но могучая сибирская река никому ничего не выдаст. Она молчалива, как могила. Под её илом и песком зарыты такие тайны!..
Скрытный человек начинает приглушённым голосом:
- Я думаю, что Вы имеете представление о работе наших органов, то есть о деятельности чекистов, и хочу сразу перейти к делу…
- Само собой, разумеется!
Вилли не проявлял к этим органам интереса, но он может написать стишок о них. Они охотно называют себя сейчас «чекистами». Неуклюжий Никита Хрущёв вмешался в их дела с разоблачением Сталина и Берии. Что во время так называемого культа личности Сталина сыщики НКВД совершали вопиющие зверства, уже многим известно. Но сейчас это должно быть быстро забыто. Средства массовой информации заставляют занять жесткую позицию. О ленинских чекистах снимают фильмы. Бесстрашные, находчивые ребята появляются на экране. Смельчаки, которые рискуют своей жизнью и борются с вражескими нападками. Они ищут шпионов и диверсантов. И они находят и беспощадно уничтожают их, как завещал Ленин. И всегда речь идёт о справедливом деле. Всегда речь идёт о светлом будущем человечества. Правда, правда, социалистический реализм понимал, как из красных чертенят сделать ангелов-спасителей. Согласен, и в ЧК также были честные люди. Но с волками жить – по-волчьи выть. Политический орган прессы ЧК называется «Красный меч», и главный редактор этой газеты написал в ней: «Нам всё дозволено, так как мы впервые взялись за меч не для того, чтобы поработить кого-то, а для того, чтобы освободить всех от рабства». Но где же судьи? И где прокуроры? Не было ли это жестоким произволом и беспределом? Чекисты были пионерами зверств, за ними следовали ловцы НКВД и ГПУ, и как их всех называть. Они были щитом и мечом партии и ужасом народа. Почему сейчас нужно верить, что в КГБ всегда всё правильно?
Вилли слышит, как его визави говорит: Если Вы информированы о нашей работе, тогда Вы знаете то, что должно быть. Одни мы не справимся с такой задачей. Нашей опорой, как Вы уже поняли, является народ. Честные советские люди, которые душой и телом преданы делу нашей партии… Хотели ли бы Вы, кстати, вступить в партию? О барьере членства интеллигенции Вы можете не думать. Мы это устроим. Мы сильная организация и можем что-то устроить, что другим не дано. Итак, Вы хотите?
Вилли не находит слов. Как человеку это пришло в голову? Он хочет помочь ему с партией, куда его и десятью лошадьми не затащить.
- Нет, спасибо, - говорит он. - Для этого я ещё не созрел. Слишком мало опыта и …
Казанский говорит что-то о скромности. «Ну, хорошо, - говорит он. - Если Вы решитесь, дайте нам об этом знать. Как дела у Вашей жены? Как обстоят дела с квартирой? Может быть, Вам нужна квартира побольше? В этом смысле мы также Вам можем помочь».
Вилли думает о старом деревянном бараке, в котором он снимает комнату. Он думает о грязном дворе с мусорной ямой и уборной в углу, окружённой многолетней крапивой. Он уже давно мечтал о лучшей квартире, но на эту удочку он не попадётся.
- Нет, спасибо, - говорит он опять. - Я уже привык, мне там нравится.
Благодетель радуется и говорит:
- Мы о Вас слышали много хорошего, и мы думаем, что Вы можете и для нас сделать полезное. Мы не хотим Вас торопить. Подумайте об этом и скажите нам. Но имейте в виду, что мы очень заинтересованы в Вашем согласии.
Лучшим вариантом было бы сразу отказаться, и дело было бы сделано. Или всё-таки нет? Вилли понаслышке знает, что от этих молодчиков не так легко отвязаться. Настоящие репьи. Если ты откажешься, они так долго будут следить за тобой, пока не найдут «компрометирующий» повод, чтобы привести тебя в кухню дьявола.
Казанский всё ещё рассказывает что-то о важности этого сотрудничества, но Вилли молчит и думает о чём-то другом.
Потом он говорит, что собственно говоря, нечего обдумывать. Он удивлён, как грубо звучит его голос. На онемевшим лице его собеседника появляется довольная ухмылка. Но Вилли быстро добавляет:
- Моё согласие, может быть, я могу Вам дать, только при одном условии…
Улыбка на лице собеседника сразу же замерзает.
- И что это?
- Но тогда моя так называемая помощь уже не будет иметь смысла, - заканчивает Вилли свою мысль.
- Как так? Какое условие?
- Речь идёт о российских немцах, - поясняет Вилли. Если его хотят нанять следить за его товарищами по несчастью, то он должен сразу же отказаться. - Речь идёт о справедливости, о восстановлении разрушенной автономии.
И к этому вопросу он больше не хочет возвращаться. Казанскому с трудом удаётся скрыть своё разочарование и сделать хорошую мину при плохой игре.
- Да, да, конечно, - говорит он и энергично кивает. - У каждого национального меньшинства есть своя автономия. И немцы в России её тоже ещё получат. Это же понятно. Я с Вами полностью согласен.
- Тогда я не знаю, чем я могу быть полезен Вам…
Казанский удивлён:
- Как так? Имеется масса шпионов и диверсантов. Вы об этом просто ещё ничего не знаете. Сколько иностранцев присылается в нашу страну под прикрытием туристов и тому подобных.
- Ну, да. Если речь идёт о настоящих шпионах – почему он не должен? Скажем, если ему один из них перебегает дорогу…
Едва эта мысль пришла ему в голову, холодный пот побежал у него по спине. Боже мой, думает он, как может такая мысль кому-то прийти в голову? Шпионы в закрытом для иностранцев городе? В городе, в котором каждый иностранец на заметке? Где же ему взять этих шпионов? Он же не может их вырезать из ребра. Ну, ладно, пусть! Если им так угодно…
В конце Казанский берёт с него слово, что он самое малое дважды в месяц будет приходить к нему. «Теперь быстрее отсюда», - думает Вилли. Он встаёт и собирается уйти, но у Казанского ещё вопрос:
Как дела у Вашего нового завкафедрой? Как его зовут? Гуго…
«Как так – «завкафедрой»? - удивляется Вилли. - У всезнайки неопределенные представления о штатах факультета. И ещё хочет быть так называемым «куратором».
- Вы имеете в виду Гуго? Но он же уволился. - Казанский делает кислую мину. И Вилли добавляет: Я его сегодня как раз проводил в аэропорт.
В окаменевшем лице снова появляются признаки жизни.
- Ах, так! Вы имеете в виду Гуго Германа? Мы об этом знаем. Я имею в виду другого Гуго. Как же его фамилия? Он вытаскивает записную книжку из кармана. Кто сейчас удивляется, так это Вилли. Этого не может быть! Боже мой, какого же Гуго он имеет в виду? Сколько времени он знает Гуго, он думает, что такого имени нет больше нигде в мире. Гуго сам говорил: так зовут меня и Виктора Гюго.
- Я имею в виду Гуго Гуговича Едига. Он прибыл из Томска. Кандидат наук. Что ему нужно здесь? Как Вы думаете?
- Гуго … Гугович?
Вилли не престаёт удивляться. Можно с досады лопнуть! Масло масляное! И вдруг он вспоминает: действительно кто-то приехал из Томска. Об этом говорили. Кандидат наук. Но он заведует не кафедрой немецкого языка, а кафедрой иностранных языков. И эта кафедра находится в другом здании. Вилли новенького ещё не видел и не знает до сих пор его фамилии. Сейчас выясняется, что его зовут, как и его друга, и кроме того к нему обращаются по отчеству Гугович.
Эти две кафедры постоянно многими путаются. И на кафедре Вилли новый зав кафедрой. Он тоже из Томска и он тоже кандидат филологических наук. Только его зовут не Гуго Едиг, а Герберт Вегнер.
После того, как Вилли объяснил скрытному человеку состояние дел, тот делает недовольное лицо (16). Вероятно, ему трудно признать, что он дал маху. Вилли быстро выходит из номера гостиницы. На улице его охватывает чувство облегчения, будто он после долгого заключения оказался опять на свободе.
И опять меня вдруг охватила физическая слабость. Напрасно я боролся со свинцовой усталостью. Она охватила меня, пришлось отложить письменные принадлежности в сторону и закрыть глаза. Как долго я так дремал, не знаю. Когда я потом открыл глаза, у кровати сидела Алина и смотрела на меня с сочувствующей улыбкой.
В палате невероятно светло. Непроизвольно смотрю на окно. Створки настежь распахнуты, и лучи полуденного солнца заполнили помещение.
Я показываю на окно и спрашиваю Алину:
- Ты отсюда пришла?
Сначала она не понимает, что об этом должна подумать. Или она представляется? Потом тихо смеётся:
- Почему я должна была? Есть же дверь …
- Но в прошлый раз ты же …
- Что за глупости…
Мои слова вылетают из окна, я их не произношу. Алина быстро говорит:
- Вы видели это только в Вашем воображении. У чувствительных людей это нередко бывает. И это часто происходит при физической слабости, когда нет резких границ между действительностью и ирреальностью…
- Особенно у тех, у которых, как у меня, невроз, - говорю я.
Алина метко реагирует:
- Ерунда! Просто при физическом и душевном истощении дух и разум обостряются.
- Если это так, то следует тогда прийти к выводу: чем физически слабее человек, тем теснее его разум связан с высшим миром. Это значит, тем больше его дух открыт тому, что мы называем иррациональностью.
Алина уверена, что это действительно так: многие низшие живые существа находятся в большей гармонии с космическими законами, чем мы, люди. Человек сам себя отгородил от высшего мира своими теориями и догмами. А что не вписывается в его «музыку», он целиком отвергает как мистику… У меня есть что возразить.
- Но эти теории и догмы, - говорю я, - создали современную цивилизацию, без которой мы вообще не можем представить свою жизнь. А человеческий разум постоянно шагает дальше. Технический прогресс, например…
- Да, это так, - говорит она. - Но все точные приборы и машины, которые изобретаются творчески мыслящими людьми, это только плохая копия исконных биологических возможностей человека. По сравнению с неограниченными возможностями человеческого разума, даже самый большой финансовый компьютер мира будет игрушкой из каменного века.
Собственно говоря, в том, во что меня хочет заставить поверить Алина, есть основание. Я мысленно соглашаюсь с ней. Кто, например, шестьдесят лет тому назад не рассматривал телевизор или компьютер как призрачное видение? И что может, скажем, через полвека, придти к нам? И кто обоснует всё это? Творчески, не стандартно мыслящие люди, считает Алина. Люди, имеющие интуицию, вдохновение, озарение. Почему нельзя назвать их посвящёнными? Как апостолов в библии? Как Мухаммед у мусульман? Эврика! Воскликнул Архимед, когда он открыл принцип тяжести? Эврика! Воскликнул, может быть, Ньютон, когда ему на голову упало яблоко, которое помогло ему при открытии закона силы притяжения. И я думаю о всемирном разуме Гегеля, о его абсолютной идее, я думаю о пакте Фауста с чёртом, об Иисусе Христе – не были ли они все посвящёнными? Всё вообще не новое. Но меня занимает вопрос, как Алина и её единомышленники уладили с небом и коммунистической партией. И я говорю, космические законы, высший мир, мировой дух… Но это же противоречит основам марксистско-ленинской теории. Пророк нигде не значит меньше, чем у себя в своём отечестве и своём доме, написано в библии. Как ты мог раньше работать в таких условиях?
- Это было нелегко, - говорит она. - Всё было сделано тайно…
- Этого не может быть! И никто не узнал об этом? Даже государственная безопасность?
- Нет-нет, - говорит Алина. - КГБ сам занимался этой проблемой, несмотря на то что коммунисты это отрицают. Они хотели даже принудить меня к сотрудничеству. Но я не пошла на это. Эзотерические знания без души - опасная вещь. Грамм совести для меня больше тонны знаний...
- Ну, хорошо, а как это сочетается с христианством? Всемирный разум, космический разум или биоэнергия – ты хочешь это назвать богом или божественностью?
- Конечно, - говорит она. - Я уже упоминала: основатели всех религий были посвящёнными. Мы толерантны ко всем концессиям и ориентируем наших слушателей на основное в них…
- И всё же церковь не всё признаёт. Например, лечение рукой и так называемая, биоэнергия. Она всё отрицает как оккультизм и сатанизм, или?
Алина настойчиво говорит: первый признак сатанизма - нетерпимость. Из-за несовершенства человеческого мышления церковь располагает только маленькой частью космических знаний и относится к другим концессиям не толерантно. Священнослужители клеймят тех, кто лечит руками, как братьев сатаны, но первые священники и апостолы тоже делали это…
- Действительно, вылечите больных, говорил Иисус своим апостолам. Разбудите мёртвых, очистите прокажённых, изгоните злых духов! Опять у меня в голове проносятся понятия космический закон, мировой разум и подобные, которыми, якобы, определяются наши мысли и желания. Итак, сосчитаны также все волосы на Вашей голове. Можно ли тогда говорить о божественной необходимости всех событий?
- Конечно, говорит Алина.
- В чём же тогда заключалась, скажем, необходимость Октябрьской революции в России?
Вопрос, кажется, ошеломил её, так как она какое-то время рассеянно глядит перед собой и размышляет. Я уже сожалею о своём глупом нападении, так как не хотел загнать её в угол. Вопрос у меня нечаянно выскользнул. Но Алина уже снова собралась с мыслями и готова ответить.
- Октябрьская революция, - говорит она спокойно, - была преждевременной попыткой выполнить историческую миссию России. Но при тех исторических условиях эта миссия, однако, не могла быть выполнена. Во главе общества должны стоять честные, самоотверженные люди, каких тогда не было…
- … которые ещё должны были родиться? - быстро добавляю я. - Какую миссию должна, собственно, выполнить Россия?
- Миссию братства, - говорит Алина с такой уверенностью, будто это было само собой разумеющееся. - но об этом до сих пор знают только немногие…
И когда она потом видит моё удивлённое лицо и предвидит мой следующий вопрос, она быстро продолжает:
- Сегодня страна в раздоре, но будет по-другому. Наступит время…
Просто немыслимо! Я не могу поверить своим ушам. О чём говорит дама? Но Алина, не смущаясь, говорит дальше.
- Закон эволюции гласит, - говорит она, - что народы перед чувством братства потребуют право на самоопределение. Но это проходящее явление. Россия прошла стадию могучего интернационализма. Сейчас она находится в стадии национализма. И после этого придёт гармония братства.
Эта Алина неисправимая оптимистка, можно просто восхищаться ею.
- С оптимизмом это мало связано, - быстро возражает она. - Это скорее историческая судьба нашей страны. По программе космического разума в эволюции планеты всегда один народ был в авангарде. Индийцы, например, разработали учение микро- и макрокосмоса, евреи – идею монотеизма, французы план устройства государства … Россия должна принести миру идею настоящего братства.
Мне это кажется прекрасной мечтой, которую охотно хотелось бы превратить в действительность. Что происходит в маленькой головке Алины! Она действительно верит в это или только притворяется? Россия и настоящее братство!? Это несерьёзно.
- А когда это должно произойти, Алина? Мы ещё доживём до этого?
- Если не мы, то наши дети или внуки. Но так будет. В этом я не сомневаюсь…
И всё-таки у меня был ещё один вопрос:
- Хорошо, если Россия должна выполнить такую миссию, почему же тогда она должна была на целое столетие быть ввергнута в пропасть вечного мрака, как выразился Нострадамус?
Алина была готова к такому вопросу: Иисус Христос понимал космический закон эволюции следующим образом: сначала мы сами должны измениться – Царствие божье внутри Вас. Ленин, однако, предложил другой путь – путь революции: Мы не сами изменимся – мы изменим общественный порядок. И этот путь, конечно, завёл в тупик. Но он был абсолютно необходим, чтобы показать человечеству, что социализм должен быть построен не в отдельно взятой стране, а в отдельно взятом человеке.
- Это мне понятно, это так.
Алина как кошка, которая всегда падает на ноги. Царствие божье внутри Вас. Это, может быть, и так. Ты сам кузнец своего счастья. Революции приносят только несчастье. Подобное говорили уже многие. «Ты не должен пробуждать мир!» «Горе тем, кто даёт небесный факел света слепому/ Он не светит ему /он может только поджечь/ и превратит в пепел города и страны». Никакая революция не принесёт внутреннего мира. Ты можешь совершенствоваться только сам. Царствие божье внутри Вас.
Этим мне можно было бы и удовлетвориться, но у меня на языке вертится ещё один вопрос. Если она хочет быть провидицей, тогда она и на него должна найти ответ.
- Всё, что ты тут проповедуешь, Алина, это далёкая перспектива, до чего мы, может быть, и не доживём. Что ждёт нас по космическим законам в ближайшем будущем? Окончательный распад Союза? Гражданская война?
- С точностью я, к сожалению, ничего не могу сказать, - начинает Алина, немного, подумав. - Точно только, что для истории России характерен так называемый цикл Юпитера. Каждые двенадцать лет, когда Юпитер находится в созвездии Девы, происходят военные действия в стране или за рубежом. Можно посчитать: 1956 – войска в Венгрии, 1968 – в Чехословакии, 1979-80 – в Афганистане. В августе/сентябре этого года Юпитер снова в созвездии Девы. Кто знает, что произойдёт на этот раз. Репутация Горбачёва в это время пострадает. Не исключено, что военные круги что-то замышляют.
- Это мы скоро увидим, - говорю я. - Осталась только пара недель. Если, действительно, дойдёт до этого, тогда пиши-пропало. Тогда конец демократии…
- Не нужно всё видеть в чёрном цвете, - говорит Алина. Всё проходит… Я её просто утомил своей болтовнёй. Извините! - Всё, что Вам сейчас нужно, это покой.
- Она проводит рукой по моему лицу, и я закрываю глаза. Юпитер и Дева, космический разум, идея братства, военные круги – всё сливается как туманное пятно на ночном небе. Когда я очнулся, Алины уже не было. Была ли она вообще или это была галлюцинация, фантазия? Физическая слабость обостряет чувства…
Двенадцатая глава
Зачем он только дал обещание? Он что, действительно, хочет поиграть в прятки? Только ещё один раз он сходит - только потому, что обещал. А там конец! У него удручающее чувство, что он продал душу дьяволу, и ему становится до тошноты противно. С нежеланием он отправляется в путь. Какой он, этот новый адрес? Улица Карла Маркса 13. Роковое число 13!
Обычное шлакоблочное здание в центре города. Второй этаж. Дверь направо. Вилли нажимает на кнопку звонка. Крик кукушки внутри. Проходит немного времени, и дверь осторожно открывается. Пожилая, седая женщина едва отвечает на его приветствие и лёгким кивком головы приглашает войти. Она открывает дверь в соседнюю комнату, говорит что-то приглушённым голосом, что - он не понимает, и бесшумно исчезает где-то на заднем плане квартиры.
А вот и Казанский посередине комнаты, протягивает обе руки, которые, как лапки кошки, если она втянула острые коготки. В маленькой комнате Казанский обходит письменный стол, опускается тяжёлым задом в глубокое кресло и предлагает Вилли сесть на стул напротив.
- Как нам известно, - начинает он, - Вы учились в Новосибирске… Казанский выдерживает небольшую паузу.
«Так точно, - думает Вилли. - Вы хорошо проинформированы». Он охотно хотел бы посмотреть своё досье. Может быть, он смог бы внести кое-какую корректуру…
- И Вашим преподавателем немецкого языка был Виктор Кляйн. Что Вы можете сказать об этом человеке?
- Минуточку! Мы же сразу договаривались, что тема российских немцев не обсуждается.
Казанский, вероятно, рассчитывал на это возражение и быстро добавляет:
- Поймите меня правильно. Здесь речь идёт не о каком-то подозрении. Мы, конечно, не хотим никого заклеймить, как преступника. Мы только хотим получше знать людей. Это как раз наша работа...
Вилли с трудом удаётся представить себе их работу. Чем чаще он об этом думает, тем больше он приходит к уверенности, что большинство из огромной армии скрытных вообще ничего не делает. Чтобы создать видимость работы, они палят из пушек по воробьям.
- Вы должны согласиться, что мы теперь очень редко применяем строгие репрессии. По тембру его голоса трудно понять, жалеет ли он о старых добрых временах или хочет выдать сегодняшний образ действий как снисходительность и толерантность.
- Итак, что же Вы можете сказать о своём бывшем учителе? Напишите это спокойно. Говоря это, он протягивает Вилли бумагу и авторучку и выходит из комнаты.
«Хорошо, - думает Вилли, - Вы узнаете, что я думаю о своём бывшем учителе». Он намерен не скупиться на похвалу и снабжает свою «писанину» такими пассажами, как «Он беспартийный, но в душе коммунист, которому некоторые обладатели партбилетов и в подметки не годятся» или « Ему не следует мешать. Ему надо больше доверять, это, наверняка, будет способствовать улучшению преподавания в институте».
Читая написанное, Казанский часто хмурит брови, но не говорит ни слова и откладывает листок в сторону.
Потом он неожиданно спрашивает:
- Вас иногда посещают родители Ваших студентов?
- Ну, да… Случается, если они не живут где-нибудь в Казахстане или в Алтайском крае. Наши студенты приезжают со всех концов страны.
- Но студентка, о которой я говорю, живёт здесь, в городе. Её фамилия Больц, и она с матерью живёт недалеко отсюда. Её отец живёт в Федеративной Республике Германия… Речь опять о российских немцах!
Казанский делает удивлённое лицо.
- Её отец живёт в Федеративной Республике, - сказал я. - И он хочет сманить обеих туда. Вы можете себе представить, что произойдёт, если бедные женщины попадутся ему в сети?
Да, скажите ради бога, что может сделать он, Вилли, чтобы бедные женщины не попались в сети проклятому капиталисту?
- Вы можете кое-что сделать, - считает заклятый враг капиталистов. - Вы можете уговорить фрау Больц, чтобы она осталась здесь. Вы можете ей объяснить, что они обе там пропадут. Пусть он сам приезжает сюда, если ему важно соединение с семьёй.
Вилли пытается себе представить, что произойдёт, если мужчина однажды появится в Омске. Но это ему не удаётся – ему просто не хватает фантазии.
- Попытайтесь всё-таки! Люди Вам доверяют.
Это так. Они доверятся Вилли. И он мог бы попытаться поговорить с фрау Больц. Но не для того, чтобы уговорить её. Это было бы ужасной глупостью потребовать от неё, чтобы она заманила своего мужа в Россию. Но он хотел бы лучше разобраться в проблеме воссоединения семей. Ему совершенно ясно, что при бедственных условиях жизни в России даже собаку не выманишь из-за западногерманской печки.
И кроме того все боятся оказаться опять в заключении, как только их нога вступит на социалистическую землю. Почему же членов их семей не выпускают из Советского Союза? Их всё ещё не достаточно пытали и терзали? Или не хотят терять надёжную рабочую силу?
Городской район «Городок водников» расположен на берегу Иртыша и состоит в основном из убогих тёмных деревянных бараков, которые, вероятно, были здесь построены на рубеже веков для рабочих порта. Их стены почернели от сажи, нижняя часть строений изъедена жуком, крыши провалились. Повсюду запах пыли, сажи и плесени.
Уже издалека Вилли видит номер дома. Он грязный, нарисован на балках стены белой (ставшей серовато-жёлтой) краской. Створка ворот перед широким двором держится на одной петле. Рядом с ветхим забором разрослись лопухи и крапива. Женщина развешивает во дворе бельё для сушки.
- Фрау Больц? Да, она здесь живёт. Идите по коридору. Прямо в конце…
Вилли пробирается по узкому тёмному коридору. Половицы скрипят. Фрау Больц живёт в угловой комнате. Дверь открыта – жарко и душно. Фрау Больц испугалась, когда Вилли неожиданно возник перед дверью и попросил разрешения войти. Она как раз собиралась отнести грязную посуду в кухню.
- Здесь у каждого только комната, - говорит она, - всё остальное общее, понимаете? Итак, колхоз, где каждому всё принадлежит, и никто ни за что не отвечает.
- Пожалуйста, не беспокойтесь! Я зашёл только на минутку. Я преподаватель Эрики.
- Ах, так! Пожалуйста, заходите! - она старается говорить на литературном немецком языке, но ей это не всегда удаётся. - Эрика только что ушла.
- Ничего, - отвечает Вилли. - Я хотел поговорить именно с Вами.
- Садитесь же! Здесь несколько тесновато. Извините.
Она исчезает в коридоре и снова входит. Ей около пятидесяти, но у неё много мелких морщинок на лице. В молодости она, должно быть, была очень милой, об этом свидетельствуют её глаза. Она снуёт по комнате, что-то убирает то тут, то там.
- Извините! - и снова, - извините! Они привезли нас сюда в сорок пятом. Мы вообще-то с Украины. В сорок третьем они нас взяли в Германию. Мы прибыли в Вартегау. Моего мужа арестовали. А потом пришли русские, и мы должны были снова возвратиться. Там был молодой офицер – это был хороший человек, спросил нас, мою подругу и меня: Может быть, Вы хотите остаться? Нет, нет, сказала я, мы хотим назад, на нашу родину. Мы были молодые и глупые и представляли себе всё по- другому. И они нас повезли. Мимо Украины, мимо Урала. В Сибири, сказали они, Ваша родина.
- А Ваш муж? - спрашивает Вилли.
- Я не знала, что будет дальше. Он был в плену у американцев, а потом он остался там. Сейчас он пишет, что нам разрешается приехать. Мы бы уехали, но они нас не отпускают.
- А если он сам приедет в Омск? - говорит Вилли, и сам удивляется, как он может задавать такие глупые вопросы.
- О чём Вы думаете? В эту квартиру? Здесь раньше размещались четыре семьи. Всё кишело. Потом одна семья уехала, затем также другие…
- Вам не обещают новую квартиру?
- Да что Вы! Кто же должен обещать? Мы можем долго ждать…
На обратной дороге Вилли разрабатывает в мыслях план отчёта, который дома сразу же напишет. Война разделила многие семьи. И почти у всех похожая судьба. Каким образом в данном случае может произойти воссоединение семьи? Пункт первый: позволить фрау Больц и её дочери выехать в Федеративную Республику Германию. Пусть они потом сами решают, остаться им там или вернуться назад. Пункт два: если этот вариант не осуществится, то, по крайней мере, должны быть улучшены жилищные условия фрау Больц и её дочери. Только при этих условиях их можно задержать здесь. Пункт три: если высокие инстанции действительно заинтересованы в том, чтобы господин Больц выбрал Омск в качестве постоянного места проживания, то семье необходимо предоставить более комфортную квартиру. В другом случае он никогда в Россию не приедет.
Вооружившись этими утопическими предложениями, Вилли в условленное время заявляется к заказчику. Казанский дважды читает написанное, делает кислую мину и говорит, почёсывая за ухом:
- Ба, я могу Вас понять. Несмотря на то, что Вы ещё очень молоды, у Вас, как у учителя, привычка говорить и писать по-школьному мастерски. Но здесь не студенты. Здесь говорим МЫ. А поучения нам не нужны. Вы и этот отчёт написали опять тоном школьного учителя. Мой шеф не доволен Вашими сообщениями.
Такой реакции Вилли ожидал. Он знал, что его сообщения им не подходят, не вписываются в их ожидания. Пусть посердятся! Может быть, тогда они оставят его в покое. Он только не может понять, что они, собственно, от него ожидают. Как должны выглядеть его сообщения? Искажёнными? Извращенными? Нет, спасибо!
- Тогда я не смогу Вам помочь, - говорит он. - Мне жаль, Я так воспитан.
Он встаёт и идёт к двери.
- Минуточку! А куда сейчас?
- До свидания! - он хотел ещё сказать: Мне надоело, но сдержался - не сказал.
- Вы серьёзно?
- Да.
Когда он закрыл за собой дверь, он ещё услышал, как Казанский сказал:
- Смотрите, чтобы Вы об этом не пожалели!
Но Вилли ни о чём не жалеет. Пока ещё не жалеет. Если бы он попался им на удочку, он пожалел бы позже об этом. Это правильно - время закругляться, чтобы стряхнуть пыль с ног. Пора выколотить пыль из одежд, пока не задохнулся в этом болоте. Вымойтесь, очиститесь, уберите ваши злодеяния с моих глаз, откажитесь от злодеяний! Даже если Ваш грех кроваво-красный, он должен стать белоснежным, и если он красный, как сыпь при скарлатине, он должен стать белым, как шерсть (17).
(продолжение следует)