Исторический роман

© Антонина Шнайдер-Стремякова

Часть четвёртая

(окончание в сокращении)

И жизнь, и слёзы, и любовь...

А. С. Пушкин

***

Урожай радовал; сухая, как по заказу, жатва – тоже. Антон косил, Марианнна и Антуанетта вязали и ставили снопы.

- Вы нас опекаете, как мать, – благодарно признался ей как-то Антон.

- Это нужно не столько вам, сколько мне.

Коренастая и ладная, она двигалась легко и торОпко – по-девичьи. Груз её возраста отступал перед нереализованным инстинктом материнства. Усталые, возвращались они вечером с пашни, чтобы подоить коров, сделать необходимые по дому работы и утром снова отправиться в поле. Сезонное напряжение молодожёнов, связанное с бытом, разделяла старушка, молодая духом и ещё крепкая телом. Это придавало оптимизма молодым: их трое – выдюжат…

И выдюжили.

Свезли всё до холодов на гумно – обмолачивать можно было и зимой. В начале ноября у Марианны начались схватки. Роды принимали Антуанетта и Китти Пфанненштиль.

- Мальчик! – крикнула Антуанетта в комнату, где напряжённо ожидал Антон, и он сорвался, выбежал во двор, рухнул на землю и со словами “Gott sei Dank“ начал перекатываться по снегу.

Таким и застала его незнакомая женщина.

- Ты чего это? Обгорел? – спросила она.

- У меня сын родился! Помощник! – крикнул он, ликуя.

- Сын? Это хорошо. А что сестра помирает – знаешь?

- Сестра?.. Какая сестра?

- Твоя Аннет.

- Аннет?.. Помирает?.. Зачем?..

- Болеет.

- Не может быть!

- Может, – повернулась и ушла.

Он остался сидеть на снегу – радость остывала. Поднялся. Зашёл в дом. На него, охолонувшего, пахнуло уютом и теплом. В спальне ворковали повитухи – Антуанетта и Китти. Он заглянул к ним, встретился с усталыми, но счастливыми глазами Марианны.

- Подожди, Антоша, – остановила его Китти, убирая какие-то тряпки. – Ещё немного, и мы тебя позовём. Ты стал отцом, а я прабабушкой.

Потухший, он сел на лавку. Вспомнилась молодая и красивая Аннет, её последний приход, хрусталь переливчатого смеха…

За горячей водой вышла Антуанетта. Она была уже на пороге, когда он, не в состоянии более держать в себе этот страшный секрет, в раздумье произнёс:

- Аннет… помирает.

Антуанетта тормознула, глянула широко открытыми глазами, ничего не ответила и скрылась. Немного погодя вышла, постояла и, хлопая глазами, спросила:

- Ты что-то сказал, Антоша?

- Аннет… помирает.

- Аннет?.. Помирает?..

- Женщина приходила. Сказала.

- Аннет... – зажала она рот и затихла. Скрестила руки и зашептала. – Бедная! Бедная девочка! Ничего хорошего не видела. Родилась в годы, что закабалили нас... Муж попался жмот… И сухарь… Сходи, Антоша, проведай.

- Сходить?.. Одному?..

- Сходи, сынок.

Антон шагал вяло – перед глазами стояла бабушка Луиза в вОдах Карамана, а он, голый, и Аннет, в рубашке, смеясь, мчались к ней, чтобы поддержать корзину с рыбой.

На окрик Антона с порога «Можно?» никто не отозвался.

Руки Аннет лежали поверх одеяла, свисавшего почти до пола. Она узнала его, но взгляд не выразил ни удивления, ни радости.

- Аннет, милая, что с тобой?

- Плохо мне… – сказала она еле слышно.

- Ты поправишься.

Движением, что означало неопределённость, она слабо подняла ладошки и ничего не ответила. Он поправил одеяло и сел. Помолчали. Словно что-то вспомнив, Аннет прошептала:

- Как там Марианна?

- Только что родила. Сына. Ты тётей стала.

- Счастливая...

- А Франс где?

Снова последовало молчание, затем с большими паузами и видимым усилием она произнесла:

- Не знаю. Я умираю, а у него… дела.

Видно было, как напрягала она волю, чтобы поддерживать разговор.

- Аннет, может, тебе покушать?

- Это несущественно.

Антон взял её руки в свои, они были холодны, и по телу его прополз тревожный холодок. Он видел смерть близких, но не думал, что это коснётся его прекрасной, чуткой Аннет.

В сенях затопали. Открылась дверь, и вошёл Франс – розовощёкий, пышущий здоровьем и силой. Он поздоровался, полуобернулся в сторону больной и казённо поинтересовался:

- Ну, как? Тебе лучше?

Аннет не ответила.

- Я зерно сегодня выгодно продал.

- Это не существенно, – в тихой фразе было столько негодования, что в пышущее здоровьем лицо хотелось плюнуть.

Аннет прикрыла глаза, и за всё время, пока Антон сидел у постели, более не открыла их.

- Её нельзя оставлять одну – понимаешь? – Антон с трудом сдерживал раздражение.

- А кто будет заниматься делами?

«Чурка. Тупая чурка», – Антон прикусил губы, чтобы не сказать грубость и не ударить.

- Аннет, ты стала тётей, – повторил он, – ты нужна нам. Поправляйся.

Больная молчала. Он поднялся и вышел. Шёл и вспоминал… Маленькая и слабая, она постоянно опекала его. Радость от рождения сына смешалась с горечью. И ведь нашла слово – «несущественно»... «Да, существенно только рождение и смерть, всё остальное суета. Аннет чувствовала… К нам прибегала. Утешения хотела, понимания… А нам не до неё было. Вертелась с ним на одном пятачке и – удалялась… Его центробежная сила выбрасывала её. Она поняла это вскоре после венчания. Это и сгрызло её… Хищная хватка Франса оказалась враждебным полюсом».

Подходя к дому, он смахнул слезу.

Антуанетта и Китти встретили его посреди комнаты с молчаливым вопросом в глазах.

- Всё, – сказал он, снимая верхнюю одежду.

- Что «всё»? – испугалась Китти.

- Она умирает.

Антон вошёл к Марианне, упал на колени у кровати, ткнулся головой ей в живот, и тело его беззвучно заколыхалось. Полежал, затем, как курица клювом, потёр о простыни лицо, поднял его, глянул воспалёнными глазами и в сердцах проговорил:

- Марианна, родная моя, ты будешь для меня всегда сАмой-сАмой существенной. Существенно, чтоб люди жили ухо в ухо и смотрели в одном направлении. Обещаю советоваться с тобой и любить. Никогда в моей жизни не будет ничего более существенного, чем ты и моя семья.

- Антоша, что случилось? – поглаживала она его мягкие кудри.

- Аннет умирает.

- Да ты что?

- Я схожу к ним, – Китти натянула одежду и вышла.

Аннет едва узнала её. Всю ночь просидела Китти у постели больной – под утро она умерла. «Не в срок ушла ты, родная», – печалилась 62-летняя Китти. Из близких родственников у неё оставался один Антон – печаль её была тревожно глубока.

Деловая хватка Франса не изменила ему и на похоронах.

***

Имущество умершей оставалось у Франса Германа.

Антуанетта и Китти убеждали, что Аннет не родила наследника, «имущество должно вернуться брату».

- Оставишь Франсу – родители с того света не простят, – внушала Китти. – Если он откажется вернуть живность, обратись к главному судье конторы. У моих детей и то намного больше прав... Родители наши трудились на износ, грОбили себя для будущего своих детей, а не для постороннего дяди.

Женщины настраивали его на решительный разговор, но Антон всё ждал, что совесть Франса заговорит, что в один прекрасный день он заявится и скажет: «Это не моё, а твоего покойного отца». Франс не приходил, и Антон отправился в дом, что был выстроен для сестры.

- Ты взял жену с имуществом, что нажил наш отец. Вместе вы и года не прожили. Имущество по совести и по праву могут наследовать только ближайшие родственники. Верни, Франс, хотя бы коров и лошадей.

- Ещё чего! Теперь это всё моё!

- Не тебе объяснять, какого труда стоило отцу нажить то, что хочешь присвоить ты.

- Иди-ка ты отсюда. Я на него батрачил.

- Ты не за бесплатно работал. Если б не Аннет, ты был бы гол как сокол. И этого разговора не было бы.

- Кому была она нужна, доходяга твоя!

Антон развернулся и с силой двинул негодяя в переносицу. Франс взмахнул рукой для ответного удара, но от подножки Антона упал.

- Прощелыга! Своим бессердечием ты свёл Аннет в могилу.

Плюнул и ушёл.

На душе сделалось брезгливо... стыло… безнадёжно… Эту стылость отодвинула Марианна с маленьким сыном у двери.

- Пусть подавится! – негодовал он.

- Антоша, давай вместе сходим, – предложила Китти.

- Не пойду я. Н-не пой-ду! Доказывать прощелыге очевидное и убеждать, что он плут, – занятие бесполезное. Пройдоха останется пройдохой.

И женщины пошли без Антона. Франс тут же перешёл на повышенные тона и не предложил сиденья даже Антуанетте. Единственное, на что он был согласен, – заплатить казённый долг Матиаса Цвингера.

Обещание своё он сдержал, но звать его в колонии стали с тех пор не иначе, как «франс». Баланс прозвища и фамилии не срабатывал, и прозвище полтора века настойчиво шагало за потомками. Когда на каком-нибудь сходе всплывала вдруг фамилия Герман, сельчане переглядывались: «А какой это – Герман?» - «Да франс», – презрительно и равнодушно отмахивались они. - «А-а-а, тот, что прикарманил…» – многозначительно звучало в ответ.

Эпилог

После рождения третьего сына Антон Шнайдер продал хозяйство, положил деньги под проценты и 25 лет посвятил учительской деятельности, совмещая её с собиранием народных песен, составлением сельскохозяйственных календарей и писательством – воспоминаниями и литературным творчеством.

С Марианной прожил он 53 года, вырастил девятерых детей, что пустили корни по всему миру. Среди них врачи, учителя, юристы, музыканты, артисты, бизнесмены, агрономы, землепашцы, руководящие работники, экономисты – в России, Америке, Франции, Германии, Англии, Мексике, Канаде, Австрии, Австралии и пр.

В 1837 году 39-летний Антон был удостоен чести присутствовать на встрече Его Высочества, наследника трона Александра Николаевича, что объезжал на Волге немецкие колонии. Восторженные толпы устремлялись к станциям, в честь императора пелись заздравные гимны, ему бросали цветы.

Антуанетта прожила 85 лет – последние два года провела она в семье Антона Шнайдера.

Вражда двух родов, Германов и Шнайдеров, подобно Монтекки и Капулетти, была приглушена любовью их праправнуков, но двусмысленный шёпот о конфликте предков так за потомками и шагал.

Немецкие колонии на Волге просуществовали 176 лет.

В начале второй мировой войны по Указу Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» от 28 августа 1941 г. колонисты были депортированы в Сибирь и Среднюю Азию. Наполовину выкосили немецкий этнос трудармейские лагеря. Когда рухнул «железный занавес» и открыли границы (конец ХХ и начало ХХI столетия), начался массовый выезд немцев в Германию. В России остались те, кто состоял преимущественно в смешанных браках, – интегрировали в Русь через кровное родство.

В истории России айсберги немецкой колонизации пробороздили глубокий след – укрепили, обжили и окультурили её границы. Проглотив не одну жизнь и оставив шрамы на судьбах, они разорвали многие родственные отношения.