Посвящается солдатам и офицерам 205-й Будёновской

Мотострелковой бригады, живым и погибшим…

Аты-баты..." прямо в ад.

Рвались мины и гранаты,

Гибли русские ребята

И чеченские "волчата".

А Судьба не виновата.

И вожди не виноваты.

И никто не виноват?

В начале ноября выпал первый снег. Белые хлопья падали на обледенелые палатки, покрывая поле, истоптанное солдатскими ботинками и обезображенное колёсами армейских тягачей. Несмотря на поздний час, палаточный городок не спал. В автопарке рычали моторы, из жестяных труб буржуек валил сизый дым. Откинулся сизый полог палатки и, закутавшись в пятнистый бушлат, из жаркого прокуренного чрева вылез человек. Приплясывая и ничего не замечая вокруг, справил малую нужду, потом, поёживаясь от холода, поплотнее запахнул полы бушлата и ахнул:

- Господи... Тра -та-та, твою же мать, как хорошо!

Таинственно мерцали далёкие звёзды, обкусанная по краям луна освещала землю желтоватым светом. Замерзнув, человек зевнул и, уже не обращая ни на что внимания, юркнул в палатку. Часовой проводил его завистливым взглядом. До смены караула оставалось больше часа, всю водку в палатке за это время должны были допить. Разведчики гуляли, старшине контрактной службы Ромке Гизатулину исполнилось тридцать лет.

В палатке бушевала раскалённая буржуйка, на цинках с патронами, застеленных газетой, стояла водка, крупными шматами лежали нарезанные хлеб, сало, колбаса. Разгоряченные разведчики в тельняшках и майках, обнявшись и стукаясь лбами, пели под гитару проникновенно: «Россия нас не жалует ни славой, ни рублём. Но мы её последние солда-а-аты, и значит надо выстоять, покуда не помрём. Аты-баты, аты-баты»

Грузный мужчина лет сорока пяти, с седой головой и вислыми казачьими усами, пошарив под нарами, достал ещё одну бутылку, ловко вскрыл крышку, напевая: «Служил не за звания и не за ордена. Не по душе мне звёздочки по бла-а-ату, но звёзды капитанские я выслужил сполна, аты-баты, аты-баты». Потом разлил водку по кружкам и стаканам, дождался тишины.

- Давайте, хлопчики, выпьем за военное счастье и за простое солдатское везенье. Помню, в первую кампанию встретил я в госпитале одного паренька-срочника. За год боев, все рода войск поменял. В Грозный вошёл танкистом, танк сожгли, попал в госпиталь. После госпиталя стал морпехом, потом опять попал в мясорубку, чудом остался жив и дослуживал уже в Юргинской бригаде связи. Так связистом и уволился.

Разведчики чокнулись разномастной посудой, дружно выпили.

- А я вот помню случай, тоже в первую войну, вошли мы в Веденский район, разведка доложила, что в селе боевики, мы – на танке, двух самоходах, пехота - на броне. – Говоривший, лежал под одеялом, не принимая участия в застолье, блики от горящих поленьев бежали по его лицу.- Входим в Ведено, а у меня же мысли в голове, может, Басаева возьмём, - он переждал смех, неторопливо прикурил, усмехнулся своим воспоминаниям. - Молодой был, думал, с медалью или орденом домой приеду, вот в деревне разговоров будет. Входим в село с трех сторон и прямо к дому Басаева, пока все спят, луна вот так же, как сегодня светила. Прём в наглую - без разведки, без поддержки, без боевого охранения, выносим ворота дома. Я ствол танка прямо в окна. А в доме тишина, все ушли, даже собаку с привязи отпустили.

Походили мы по комнатам, посмотрели. Потом давай в машины аппаратуру всякую грузить, телевизор, «видики». «Чехи» сбежали, ничего собрать не успели, наверное, кто-то предупредил. А, может, они и волну нашу слушали. Спускаемся с взводным в подвал, а на столе лежит дипломат. Мы его осмотрели, проводов не видно, открыли, а там доллары, половина дипломата забита деньгами. Старлею нашему чуть плохо не стало. Я говорю, может, поделим между всеми, а он на полном серьёзе достает пистолет и говорит: сейчас всё посчитаем, перепишем, опечатаем и сдадим командованию. Я так подозреваю, что он подвиг хотел совершить, всё мечтал в Академию поступить, генералом стать.

От печки раздался голос:

- С такими деньгами он бы и без Академии генералом стал.

- Пока мы эти бабки долбаные считали и опечатывали, уже светать начало. Мы же скорее, скорее, лейтенанту доложить хочется, по машинам и вперед. Как раз на выезде из села нас и хлопнули, командирскую машину подорвали на фугасе, вторая влетела в эту же воронку. Пока развернулись, перебило гусеницы. Кое-как заняли оборону, начали отстреливаться. Когда в первой машине боекомплект рваться начал, «чехи» ушли. Лейтенанта нашего в живот ранило, он ползет, за ним кишки по земле, а в руках чемодан с деньгами. Я сначала подумал, что у лейтенанта крыша поехала, а потом присмотрелся, оказывается, он дипломат к руке наручниками пристегнул.

Седоусый протянул:

- Да-а, очень уж твой лейтенант, наверное, в Академию хотел попасть, а может, просто принципиальный был, такие тоже встречаются. Я вот помню случай…

Досказать ему не дали, загремел покрытый льдом полог палатки, в проеме показались перепачканные глиной сапоги, красное с мороза лицо замполита. Ему не удивились, никто не стал прятать стаканы:

- Садись с нами, комиссар, выпей с разведчиками.

Капитан заглянул в прозрачную бездну стакана, тронул седоусого за рукав тельняшки:

- Ты, Степаныч, заяц стреляный, поэтому коней пока попридержи. Пить больше не давай, но и спать уже не укладывай, а то будут, как вареные. Через три часа выступаем. Надо держаться, пока не доберемся до комендатуры.

Замполит опрокинул в себя стакан и, закусывая на ходу, пятнистым медведем полез из палатки. Степаныч собрал посуду, убрал ее в один мешок:

- Ша! Братцы, давайте потихонечку собираться, скоро выступаем.

Подъем объявили на час раньше. Собрали палатки, загрузили в «Уралы» оставшиеся дрова, вещи, прицепили к тягачам полевые кухни. Оставленный лагерь напоминал разворошенный муравейник: на истоптанном сапогами снегу чернели проталины от палаток, тут же рыскали голодные собаки, вылизывающие консервные банки. Грязно-серая ворона задумчиво сидела на куче брошенных автомобильных покрышек, внимательно наблюдая за снующими туда-сюда людьми. Одна разведывательно-дозорная машина стояла в начале колонны, другая ее замыкала. Багровый от гнева Степаныч высунулся из люка головной машины и, перекрикивая рев моторов, стал что-то орать, стукая себя по голове и тыкая пальцем в командирскую машину. Замполит толкнул в бок дремлющего прапорщика, техника по вооружению:

- Ты поставил пулеметы на БРДМ?

Техник стал оправдываться:

- Пулеметы получил поздно ночью, да еще и в смазке, поставить не успел.

Не слушая его, замполит процедил:

«Не успел, значит. Надо было ночью разведчиков поднять, они бы сами все поставили. Теперь молись, чтобы благополучно добрались, если начнется заварушка, тебя или «чехи» расстреляют, или Степаныч лично к стенке поставит.

Плюнув в сторону командирской машины, Степаныч полез внутрь БРДМа. Пощелкав тумблером радиостанции, объявил:

- Ну, хлопчики, если доберемся живые, поставлю Господу самую толстую свечку.

Рация тоже не работала. Впереди колонны встал уазик военной автоинспекции, ротный дал отмашку, колонна тронулась. Степаныч пододвинул к себе цинк с патронами, стал набивать магазины. Андрей Шарапов, тот самый, который ночью не пил, сосредоточено крутил баранку, мурлыкая себе под нос: «Афганистан, Молдавия и вот теперь Чечня, оставили на сердце боль утра-а-ты». Сидящий за пулеметом Сашка Беседин, по кличке Бес, внезапно спросил:

- Андрюха, а ты ведь вчера не досказал, что с долларами то вашими получилось?

Шарапов помолчал и нехотя ответил:

- Доллары оказались фальшивыми, во всяком случае, так нам объявили. Я много думал над этим, нас или «чехи» развели, оставив приманку, чтобы мы задержались, или ... или нас просто-напросто кинули наши.

Дальше ехали молча. Степаныч, кряхтя, натянул на бушлат бронежилет, надвинул на лицо маску и полез на броню. Колонна извивалась серо-зеленой змеей, рычали моторы, стволы пулеметов хищно и настороженно смотрели по сторонам дороги. Не останавливаясь на блок-посту, пересекли административную границу с Чечней, минводские милиционеры, несущие службу и досматривающие весь транспорт, отсалютовали колонне согнутыми в локте руками.

Из открытого люка высунулся Гизатуллин, подставил сонное страдающее лицо под холодный ветерок, потом протянул Степанычу алюминиевую фляжку. Тот отрицательно покачал головой. Колонна прошла через какое-то село. Позади остался деревянный столб с расстрелянной табличкой ....-юрт». Через несколько минут двигатель БРДМа чихнул и смолк, колонна встала. К машине бежал ротный, матерился. Увидев Степаныча, замолчал. Шарапов уже копался в моторе.

- Командир! - закричал Андрей, обращаясь к Степанычу, - бензонасос навернулся, я попробую отремонтировать, но работы на час, не меньше!

- Ты вот что, товарищ майор» - сказал Степаныч, - давай ставь впереди второй бардак и уводи колонну. А нам оставь ВАИшный уазик, через часок мы вас догоним. Чуть слышно бормотнул: - Если останемся живы. Не нравится мне всё это, ох, не нравится.

Снял с плеча автомат, передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник. Колонна прошла мимо, разведчики на ушедшей машине вылезли на броню, махали руками и автоматами. Степаныч распоряжался:

- Так, гвардейцы, расслабуха кончилась. Всем оружие зарядить, в лес не ходить, из-под прикрытия брони не высовываться, снайперов и растяжки на этой войне ещё никто не отменял.

Прошло минут десять. Порвалась прокладка на крышке бензонасоса и топливо не попадало в карбюратор. Замерзшие пальцы не слушались, и Шарапов чертыхался вполголоса. Прапорщик-автоинспектор дремал в кабине уазика, разведчики, привычно рассредоточившись, держали окружающую местность под прицелами автоматов. Гизатуллин остановил красные «Жигули». Водитель, молодой чеченец, пообещал привезти бензонасос с Газ-53. Степаныч переговоров не слышал, вместе с Шараповым копался в движке. Минут через пятнадцать-двадцать показался «Жигуленок». Гизатуллин обрадовано потёр ладони:

- Сейчас поедем.

Что-то в приближающейся автомашине не нравилось Степанычу, он спрыгнул с брони, передвигая автомат с плеча на живот. Почти одновременно с ним, не доезжая до разведчиков метров 50-70, машину занесло на скользкой дороге, и она встала боком.

Приспустились стекла, и по машине разведчиков один за другим ударили огненные струи из автоматов. Маленькие жалящие пули кромсали обледенелый наст дороги, дырявили жесть уазика, рикошетили от объятой пламенем брони. Андрей Шарапов, наполовину свесившись из люка, лежал на броне, на его спине горел бушлат. Гизатуллину очередью срезало половину черепа. Мёртвое тело агонизировало на белом снегу, желтоватый мозг с красными, кровяными прожилками пульсировал в раскрытой черепной коробке. Прошитое автоматной очередью тело Беседина летело навстречу земле, и он медленно опускался на колени, пытаясь обессиленными руками приподнять оружие. Степанычу перебило левую руку, посекло лицо. Зарычав, он перекатился в дорожную канаву. Кровь заливала лицо, в глазах стояли и двигались красные точки. Уходящая машина была одной из них, и он почти наугад выстрелил из подствольника. Потом, уже не слыша выстрелов, всё нажимал и нажимал на спусковой крючок, не замечая, что в магазине нет патронов, что машина горит, выбрасывая вверх острые языки пламени. Один за другим прозвучало ещё два взрыва. У красных «Жигулей» сорвало двери. Отлетев на несколько метров, они догорали, чадя чёрным дымом.

Снег под сгоревшей машиной растаял, обнажив проталины чёрной земли. Было тихо. Белое солнце мутно светило сквозь завесу облаков. У линии горизонта над Грозным висела пелена дыма, город горел. Тишину утра разорвал шум крыльев и воронье карканье - птицы спешили за добычей. Хлопнула дверь уазика, из машины выполз автоинспектор, безумными глазами оглядел разбросанные тела, чадящие машины и пополз в сторону леса, черпая снег карманами бушлата. Стоя на коленях перед мёртвым Бесединым, Степаныч зубами рвал обёртку бинта, не замечая, что кровь, застывая на морозе и превращаясь в кровавую корку, перестает пузыриться на губах.

Раскачиваясь всем телом, Степаныч завыл. Снежинки покрывали белым пушистым одеялом неподвижные тела, кровавые лужи, стреляные гильзы. Серые вороны настороженно прогуливались, расписывая белую землю...

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой