очерк

А. Шнайдер-Стремякова

«Лето – это маленькая жизнь», – поёт Олег Митяев в унисон нашему первомайскому настроению в машине по дороге в Дрезден. За стеклом – рёбра свежевспаханной земли, ярко-оранжевые рапсовые поля, лениво вращающиеся «вертушки», без которых невозможна экономная Германия, – России дешевле атомные электростанции… Равнинные, небольшие прямоугольники сродни полям в предгорьях Алтая. Всходы, как зубья расчёски, – от светло-зелёного до тёмного.

Букетами висят дорожные ограждения, видеть какие ещё не приходилось. Весёлым мухомором промчалась эксклюзивная машинёшка – «Люди головы теряют…» Мчимся со скоростью 130 километров в час, но нас обходят. Коричневое тело соснового леса сквозит, как свет в конце туннеля. Сосновое однообразие сменяет кудреватое кружево свежей листвы. Жёлто-зелёная неподстриженность разделительной полосы закрывает несущийся навстречу транспорт – подстриженность маячит корягами, всё открывая...

Свежесрубленные пеньки торчат румяными оладьями. Длинноногими пауками, серыми тарантулами и всевозможными каракатицами лежат вывороченные техникой корни. И «память плёнкой рвётся, как в кино»: в степном Алтае полуголодные подростки и колхозницы в военные и послевоенные годы извлекали вручную жилы берёзового колка для растопки кизяка.

Чёрные заплатки на дорогах не влияют на скорость, равнинные просторы сменяются зелёными волнами гор, и вот уже перед нами предстаёт дымная панорама ступенчатого Дрездена, дымная от испарений многоводной Эльбы, что делит город на две части – нагорную и луговую, город новый и старый.

Первые упоминания о Дрездене относятся к 1206 году, но столицей Саксонии он стал только с 1485 года. С этого времени начался его расцвет, и он всё более и более превращался в город искусств, науки и культуры.

Во второй мировой войне Дрезден оставался островком мирной жизни – сюда до зимы-1945 стекались, спасаясь, беженцы: старики, женщины, дети. Но 13 февраля в трёхдневной бомбардировке в огненном смерче вместе с городом гибли ни в чём не повинные люди – в бомбоубежищах, на улицах, в парках. Сгорали, плавились, задыхались. Те, кто бросался в Эльбу, сваривались в кипящей от горючих веществ воде. В третий день с воздуха расстреливали уцелевших, хотя бы это был и трёхлетний, беспомощно плачущий ребёнок. Официально признано, что за три дня было уничтожено 25 тысяч жизней, неофициально называют 500 тысяч.

На окраине города зданий сохранилось 20% – в центре всё было разрушено.

К знаменитому дворцу Цвингера, причудливой архитектуре которого завидовала вся Европа, примыкают широко известные ныне музеи: оружейная палата со своими доспехами-шлемами, картинная галерея, музей фарфора, исторический музей и др.

После посещения галереи сын с невесткой решили перекусить в открытом кафе старого города. Свободных столиков не оказалось, и мы присоединились к клиентам длинного стола. С мужчиной средних лет, что сидел рядом, у нас завязалась беседа.

- Город бомбили, чтобы вызвать ненависть к русским?

- Да не-ет, все знали, что это англо-американцы, – на них же знаки были.

- В городе не было воинских подразделений, военных предприятий – зачем его бомбили?

- Обыватели этого не знают, – пожала плечами солидных лет дама.

- Производили сигареты и фарфор, к войне отношения не имели, но пострадали больше, чем кто бы то ни был, – горестно вздохнул мужчина.

- А как спасались – в огне? – обратилась я к даме.

- Мы на окраине, у бабушки, жили и всё видели: огонь и дым, самолёты и бомбы, но у нас можно было дышать, а здесь горели даже воздух и асфальт. Мне было семь, а вот ей восемь, – показала она на свою соседку.

- Значит, окраину не бомбили?

- Не так густо, как центр, однако пЕкло было и на окраине: февраль, но с себя хотелось сорвать даже лёгкое платьице.

- Впечатление, будто город не пострадал, – сказала я, – здания живут жизнью барокко и рококо…

- Не уцелело ни-че-го! – акцентировал мужчина. – разрушено было ВСЁ, если не считать сохранившуюся стену или её кусочек.

- Город лежал в руинах, – подтвердила та, что была годом старше, – и разбирать их начали нескоро. А когда стали расчищать площадки под строительство, не выбрасывали ничего – нумеровали каждый вывезенный за город камень. Дворцы восстанавливали по фотографиям, чертежам и рисункам. Оперный театр, к примеру, только через сорок лет открыли – в 1985 году, а Frauenkirche (церковь Богоматери) через 60 лет – целую жизнь!..

- Стены, как правило, чёрные – это специально?

- Чёрные, потому что горели. Есть и светлые клочки – свежие камни. Многое планируется ещё воссоздать…

- А как сохранились картины знаменитой галереи?

- Сохранились не все – сгорело около трёхсот, по-моему. Пострадали даже те картины, которые успели спрятать в хранилища со стенами толщиной в два метра. Их потом увезли и отреставрировали в СССР. Через десять лет восстановили 1200 картин, если я правильно помню.

- Картинная галерея есть и в России, только Третьяковская.

- Мы знаем – читали, – кивнул согласно мужчина.

- В Дрезденской хранятся полотна известнейших итальянских, французских и фламандских живописцев. Вы откуда сами? – улыбнулась дама постарше.

- Из России.

- А-а, хороших вам экскурсий.

Мы попрощались и продолжили знакомство с городом.

Уникальные шедевры начал коллекционировать Август II Сильный (Великий), дело отца продолжил сын. Рассказывать о «Сикстинской мадонне» (1483 г) Рафаэля, о «Мадонне с младенцем и святым Иоганном Крестителем» (1445 г) Сандро Боттичелли, о картинах фламандца Петера Рубенса и многих других нет смысла – их надо смотреть.

Полотна наводили на неутешительную, к сожалению, мысль: мир прогрессировал, но утратил, казалось, владение кистью и красками – на смену им пришли штрихи и мазки. Неужто в стремлении к новизне останутся лишь тени?

Погоня за исключительностью родили абстракцион-изм, ку-бизм и прочие изм-ы, в которых простой народ мало что смыслит. У каждой эпохи своя, естественно, мода – плохо, когда в погоне за новизной отказываются от накопленного, утрачивают приобретённое.

В зале авангардистов нам случилось стать очевидцами возмущённого диалога.

- Так черкает наш годовалый внук, – говорил мужчина рядом стоявшей даме.

- Пусть их – пойдём.

- Да-а, ничего не понять...

- Не для простаков это – думать надо!.. – попробовал устыдить их голос.

- Искусство должно трогать сердца. Думают и над полотнами Рафаэля. Мы пришли не ребусы разгадывать! – парировали супруги.

Напротив дворца Цвингера находится «Зелёный свод» («Грюнес Гевельбе») – самая богатая в Европе коллекция драгоценностей: сосуды из горного хрусталя в эмалевой оправе, монеты, кулоны, перстни, вазы, чаши, бокалы, табакерки, кубки различных форм и из всевозможного материала – орехов кокоса, яиц страуса, морских раковин, в форме слона, попугая, куропатки и т. д.

Чудесны изделия из чистой слоновой кости: ажурные звёзды (1581), вазочки (1586), великолепный парусник (1620), алтарь (1731), домино (изобретение вовсе не двадцатого века!), два геркулеса с быком... – ум отказывается понимать, чем точили бечёвку, что смотрится самой что ни есть натуральной.

Шкатулки невиданной красоты, различные по величине и форме, – 1600-го и более ранних годов. Интересно, что в них «шкатулили», коль сами по себе они уже драгоценность – в бриллиантах и дорогих каменьях…

Золотые подносы с перламутром и бриллиантами – хлеб-соль с них, видимо, вкуснее... И это гаранты бессмертия!..

Оригинальная золотая ложка. С тыльной её стороны можно выдвинуть вилочку – при желании. Вкраплённые бриллианты и жемчуга едва ли прибавляли здоровья, зато подчёркивали сановную принадлежность!..

А какие, оказывается, делали в старину часы!.. Астрономические (1570 – Нюрнберг); солнечные – миниатюрной книжкой (1566-1606); музыкальные с двигающимися фигурками (1589, Дрезден); перстни – с крышечкой и без; из слоновой кости, золота, перламутра; настенные, карманные, ручные. Есть и шуточные изделия: на пивной бочке чёрт везёт обжору, в коляске раскатывают на свиньях. Высшей пробы не только золото – работа тоже.

И «Левша», оказалось, – достоинство не только России. Вздумалось ему сделать золотую серёжку с вишнёвой косточкой внутри, но перед этим расписать на косточке 185 родственников. И ведь разместились!.. Только разглядывают их теперь через лупу. На другой косточке – одинокий красавец. Посетители недоумевают: как и чем всё это делалось? Ведь лобзиков не было! Или были? Тогда почему мастерство утратилось?..

Кожаные футляры в золоте и бриллиантах, однако плевались сановники, как и мы, смертные, только не в простые вёдра и разбитые чашки, а в пепельницы из серебра и золота. И плевок, по-видимому, тоже становился золотым…

А чего стоит макет двора великого Могола 1701-1708 гг.! Золота и бриллиантов в нём – хватит на весь Алтай впридачу с Новосибирской областью. Красота двора – глаз не оторвать, возле макета всегда толпы народа.

В турецком отделе сёдла, попоны, уздечки (золотые и в бриллиантах), шатры, ружья и сабли (в каменьях), лук, стрелы, колчаны, копья – и всё натурально-реальное! Есть у турков в немецком «Эрмитаже» свой отдел – есть! Отвоевали!..

А вот диковинный мужской «костюм» из ХVI столетия: короткие рукава – «фонариком», короткие штанины – тоже «фонариком», а меж ними – мужское достоинство. Во всей красе. И воспринималось оно, скажем, как нос, – обыденно...

Приятно прогуляться по «балкону Европы» (выражение Гёте) – террасе Брюля со скульптурами, что символизируют четыре времени суток: день, ночь, утро, вечер; пройтись по железному Голубому мосту, спасённому ценой жизни молодого солдата.

Без внимания не оставили мы и знаменитый Королевский театр. Едва переступили его порог, как попали в плен изумительного интерьера. Аншлаг на симфонических концертах – редкость, но эта редкость в тот вечер случилась, билеты купить пришлось с рук.

Театр славится акустикой и великолепным техническим оснащением, он прекрасен извне и изнутри, несмотря на трагическую судьбу: в XIX веке сгорел, во второй мировой войне XX века был разрушен, в начале XXI-го века пострадал от наводнения.

Зал вмещает 1300 человек, но расстояние от сцены до зрителя, где бы он ни сидел, не более 23 метров. Слушали не дыша; кашляли и чихали, как по заказу, – лишь когда оркестр переключался на новую часть.

У нас не было программы, но когда среди торжественно-величавых, точно издалека, мелодий доносились вальсообразные звуки, узнавался Штраус. И, напротив, какими бы траурными или тягуче-печальными ни были звуки, они переговаривались, жаловались и по-бетховенски надтреснуто поругивались.

На обратном пути мы сравнивали любвеобильного короля Августа II Великого с царственным Петром Великим. Оба Великие и родственные души, они поддерживали друг друга. А недостатков у них обоих было более чем… Выходит, для государственного деятеля главное не человеческие слабости, а умение жить жизнью своего времени и при этом мыслить впрок...

Застраивать противоположный берег Эльбы начали при Августе Сильном (Великом). Если дом выстраивали за год, от налогов освобождали на пятнадцать лет; если выстраивали за пять лет, освобождали на десять. Умел король стимулировать – понимал: на голом «энтузазизме» в вечность не уедешь!

Дрезден по площади – один из самых больших и к тому же ещё один из самых красивых городов Европы. Живя жизнью барокко, старый город влечёт, как сказка. Новый в массе своей – спичечные коробки времён ГДР. Но и в нём много интересного, особенно на площади Шиллера и Гёте.

Невозможно не упомянуть об огромном стеклянном заводе, где с конвейера сходит в день по 150 автомобилей, но стены из стекла музейно чисты, каким стекло быть и должно.

Миллионеры Дрездена, живущие в роскошных виллах, долго не желали присоединяться к городу плебса. Часть приватных домиков нагорной части исписаны интересными мудростями, но сфотографировать их мы не успели и потому, к сожалению, не можем процитировать-продемонстрировать.

Прискорбно, что память о человеке живёт лишь в одном-двух поколениях, а память о его творениях – тысячелетия и миллионолетия. И чтобы оживить эту память, сгоревшую, разрушенную или уничтоженную, одно поколение работает на другое.

Неужто смысл человеческой жизни в том, чтобы без конца уничтожать и без конца восстанавливать? Неужто безрукая Венера Милосская дороже 20 тысяч (500 тысяч) жизней только потому, что она память о творце не нашей эры? Если она вечность, зачем же её бомбить?

Выросшая в глухой провинции в уважительном отношении к бумаге, ручке и книге, я понимаю, что рассказывать в век интернета о музеях – дело неблагодарное: одно дело – картинка, другое – увидеть вживую!.. Хочется, однако, думать, что пунктирные эти наброски заинтересуют... заставят задуматься…

Поезжайте в Дрезден – не пожалеете!

Май – 2010