Яков Иккес

редакция:

Антонины Шнайдер-Стремяковой

Рассказ

Друзья мои! Чтобы живо чувствовать всю дерзость

человеческого духа,надо быть в открытом море, где

одна тоненькая дощечкаотделяет нас от блаженной смерти.

Н. М. Карамзин.

1962 год. Совхоз Кенес Таласского района.

Определить правильно, что такое людская жизнь, трудно. Наверное, это комбинации всевозможных отношений, характеров, мышлений, амбиций. У каждого – своя гордость, своя правда, свое понимание этого удивительного мира. Но с возрастом, говорят, все это исчезает, как млечный путь на утренней заре.

Не спорю, что многие впечатления молодости меркнут в памяти, но иногда они, как в кинокадрах, освещаются краткими незабываемыми эпизодами из прошлого. Об одном из них вам мой рассказ, любознательные потомки.

Начну, пожалуй, с того, как мы очутились в Казахстане - Таласском районе, в южных предпесковьях казахской пустыни Моюнкумы.

Глубокой осенью 1941го, после месячных мытарств на колесах, горемычные немцы села Нем-Потаповка Ростовской области прибыли на станцию Джамбул. Высадив половину на воинскую площадку, состав помчался на восток, а нас под конвоем чекистов доставили на тракторных тележках и автомобилях в райцентр Таласского района, что в ста километрах от города. Кругом - выгоревшая на солнце бурая холмистая степь да похожий на развалины древне-египетских поселений райцентр.

После недельного лежания под открытым небом на берегу гнилой речки Асса людей распределили по казахским аулам, навьючив их пожитки на осликов, лошадей, верблюдов, стариков и детишек. Куда везут, никто не знал, спросить не у кого. Проводники не понимали нас – мы их... Двое суток караванного пути, и мы, кто верхом кто пешком, миновав подобие миража в степи, оказались в низовьях реки Талас в пятидесяти километрах от райцентра, что было южным предпесковьем Моюнкумов.

Еще рывок… Перейдя вброд реку и приложив неимоверные усилия, мы оказались в двадцати километрах севернее села Уюк - в казахском ауле Кенес. Дальше – тупик. Севернее на сотни километров простиралась пустыня сыпучих барханов. Единственная дорога, по которой нас доставили, охранялась советскими чекистами. Здесь и пришлось нам под их бдительным оком перенести все тяготы войны, позор спецкомендатуры и принудительные работы в концлагерях под названием «трудармия». Здесь, в неволе, оставшиеся в живых немцы создавали после войны семьи, рожали детей, укрепляя дружбу с местным населением.

Рос авторитет немцев-механизаторов.

После смерти «вождя всех времен и народов», в хрущевскую оттепель, начало расти доверие к немцам, и среди них появились бригадиры тракторных бригад, участковые и старшие механики МТС, а затем и главные инженеры колхозов и совхозов. Одним из таких выдвиженцев в 1957 году стал и я. Без надлежащего инженерного образования я был назначен главным инженером вновь создаваемого целинного овцесовхоза Кенесский. Да-да, в том самом ауле, куда был депортирован в 1941-м году. Прихватив с собой выделенную технику, станко-оборудование, часть бывших МТС-овских рабочих, своих друзей-шоферов, я горячо принялся за дело, чтобы оправдать «доверие» партии.

Рассказ, чуть было не стоивший мне жизни, начну, пожалуй, я с того, когда освоился с должностью и после окончания Талгарского техникума механизации сельского и лесного хозяйства в 1961-м году фактически замещал уже директора совхоза. Но прежде о самих Моюнкумах. Будем считать, что предисловие закончено.

Моюнкумы – это песчаная пустыня Казахской ССР площадью 40 тыс кв. км. Расположена она между хребтами Каратау и Киргизским Алатау на юге и низовьями реки Чу и Талас на северо-западе. Между низовьями - от ста до двухсот километров с юга на север, от отрогов Киргизского Алатау на северо-запад - в пределах тысячи километров.

Высота барханов доходит до ста метров. Преобладают полузаросшие, разнообразные по рельефу, глубоко расчленённые и частично оголённые барханные пески. Осадков 150—200 мм в год - главным образом весной. Средняя температура января – минус 15-25, ночью в июле +26, днем +40. На высоких барханах растет белый саксаул, астрагалы, полынь, песчаная осока; в понижениях – джузгун, житняк, используемые в основном как зимние пастбища для скота. В особо суровые многоснежные зимы корма, заготовленные в низовьях Чу, доставляются к зимним стойбищам. В благоприятные зимы этот корм остается про запас, но пополнение этих запасов было обязанностью всех хозяйств области.

Там же, в том зловещем году, работала и наша совхозная сенокосная бригада. Лето, как лето... Бригада заканчивала работу, как вдруг на низовье, со стороны Уламбеля, что в 60-ти километрах от наших угодий, запылали камышовые дебри. Поднявшийся из Прибалхашья ветер раздул огонь и угрожал охватить всё низовье – площадь, равную площади Прибалтийских республик, вместе взятых.

В телефонограмме из Облсельхозуправления сообщалось о небывалом пожаре в низовьях реки Чу, требовалось опахать не охваченные пламенем скирды и сенокосные угодья. Ответственность возлагалась на главных инженеров. На обсуждение и сборы времени не оставалось. Тучи черного дыма на северном горизонте, тянувшиеся высоко в безоблачное летнее небо, виднелись невооруженным глазом за 160 километров с высоты прилегающей к совхозу сопки. «Доставка тракторов и плугов на автомобилях объездными путями вокруг песков через станцию Чу – пустая трата времени», - подумал я и срочно, еще ночью, отправил гусеничные тракторы с навесными плугами и «бывалыми» трактористами напрямую через пески. Директору совхоза сообщаю, что завтра в полдень они будут там.

- А сам-то как будешь добираться? – спросил неожиданно он.

- Хочу испытать новый вездеход ГАЗ-63. Он мне там понадобится как ремонтная мастерская. Пойду вслед за тракторами напрямую через пески. Думаю, догоню их завтра на полпути у самого высокого бархана Буратчхан, – сообщил я.

- Тогда вот что, Яков! Пошли шофера на совхозную бахчу, пусть нагрузит с полтонны арбузов для механизаторов сенокосной бригады. Ведь они там все лето без овощей и фруктов, – добавил он, пожелав счастливого пути и успеха в спасении заготовленных кормов.

Выехали на рассвете. Перед отправкой жена бросила в кабину, под ноги, кирзовые сапоги и сидор с трехдневным запасом продуктов.

- А сапоги зачем? – удивился я.

- Бери, не помешают... Бегать по стерне, бурьяну и колючкам в них надежнее, чем в тапках, - сказала она, придерживая скулящего и изо всех сил рвущегося в кабину кобеля, по имени Цезарь.

- Смотри, смотри! – с удивлением воскликнул шофёр Виктор, показывая на дорогу, когда мы были уже за селом.

Перед нами в свете фар, вывалив язык и виляя пушистым хвостом, нёсся Цезарь. «Вот прохвост... Думает, что на охоту», - подумал я и попросил Виктора остановиться.

Дверца кабины не успела полностью открыться, как он махом очутился у меня на коленях и принялся, скуля, лизать мне руки.

- Он всегда так прощается? – удивился Виктор, наблюдая за неординарным поведением сеттера.

- Да нет... Я, как всегда, приказал ему остаться дома. Почему он на этот раз не послушался, непонятно...

– А, может, с собой возьмем?

- Нет! Не на охоту едем. Только мешать будет, - возразил я и, высадив кобеля из кабины, прогнал его домой.

Мой верный друг еще пару раз мелькнул перед автомобилем и скрылся в вихре дорожной пыли.

Тем временем на далеком восточном горизонте небо постепенно отделялось от земли и гасли предутренние звезды. Первые лучи восходящего солнца осветили нас при въезде в предпесковую зону. От небольших барханов, покрытых мелким кустарником, джузгеном, вкось и вкривь тянулись длинные тени. Наступало самое отрадное время между уходящей прохладой ночи и наступающим палящим днем. Проснувшийся животный мир, чуя предстоящую дневную жару, наслаждался утренней прохладой – спешил пожить и добыть себе пищу. Все, что населяло пустыню, шевелилось, наслаждаясь прохладой уходящей ночи. Дорогу деловито перебегали ежи. Прижав уши к спине, носились, опережая автомобиль, зайцы; прыгали длиннохвостые тушканчики, а с придорожных кустов тамариска срывались запоздалые птицы.

Пользуясь утренней прохладой, спешили и мы с Виктором. Самый высокий и затяжной бархан был еще впереди. Обнадеживая, вездеход грёб всеми четырьмя колесами песок, легко преодолевая подъемы мелких барханов. Миновав поросшую чусаном и баялышем Каратобе (черная сопку), возвышавшуюся над океаном песчаных барханов, мы въехали на буровую гидрогеологов. Узнав от буровиков, что трактора прошли еще ночью, оставили им с десяток арбузов и двинулись дальше.

По спидометру я определил, что буровая находится в 18-ти километрах от совхоза. Впереди безлюдная пустыня, бездонное безоблачное небо да поросший житняком след зимней дороги. В семи километрах от буровиков зимник свернул вправо, а следы тракторов пошли прямо по вновь накатанной кем-то тропе. Следовать за ними не было смысла: они на гусеничном ходу, а мы на колесах; они и напрямую пройдут, без дороги, и я дал указание Виктору держаться основной дороги.

Преодолев не одну сотню малых и больших барханов, мы остановились в десятом часу у подножья исполинской гряды сыпучих песков, прозванной «Буратчхан», что означало: «на этом подъеме обгадился даже верблюд». Гряду эту было ни обойти, ни объехать. На сотни километров тянулась она по самому центру пустыни, деля ее на две равные части – северную и южную. Перевал был найден казахскими предками и признан самым низким, пологим и удобным на протяжении всей гряды. Подняться на него зимой колесной технике было проблемой, а летом подняться позволяла только техника со всеми ведущими колесами, димультипликаторной коробкой и сильным мотором, чему, по моему мнению, и соответствовал наш новый автомобиль ГАЗ-63. Высокие шипы на протекторах его колес внушали доверие.

Пожевали содержимым из сидора, а вместо воды съели сочный арбуз. Проверив натяжение ремня вентилятора, масло в картере двигателя, мы пошли на штурм барханов.

- Может вы, Яковлевич, сами, - взмолился Виктор. - Опыта у меня маловато...

- Бывалые шофера в такой момент говорят: «Все скоростя сразу и газу до отказу!» Вперед, Виктор!

- Понял... - отозвался он.

И мотор запел свою шоферскую песню. С первой попытки колеса начали зарываться в песок, не дотянув до вершины метров пятьдесят. Со второй попытки, перед самым выходом на вершину бархана, что-то хрустнуло в трансмиссии, и автомобиль встал, зарывшись передними колесами в песок. Ощущение не из приятных. Вначале показалось, что выскочила одна из передач, затем подозрение пало на полуось заднего моста, а когда я визуально убедился, что оборвался хвостовик заднего моста, обомлел. Ничего не подозревавший Виктор отгребал руками песок от передних колес, а я в надежде: «авось, это не хвостовик, а полуось» (она была у нас в запасе), достал из-под сидения инструмент и подозвал Виктора. Попросил его вытащить правую полуось, а сам занялся левой. Через 15 минут стало ясно, что полуоси целы. Цепляясь, как утопающий за соломинку, я сел за руль и попробовал двигаться задним ходом. В низину спустился, а на противоположный бархан подняться не смог.

Мы оказались в мешке.

Впереди злополучный бархан, подняться на который не смогли на четырех колесах, а позади бархан, не преодолимый на двух ведущих. Шок был настолько велик, что мы на время потеряли дар речи. Не хотелось верить в случившееся. Всякие новые попытки вырваться из межбарханной низины, не удавались. Колеса переднего моста безнадежно зарывались по самые ступицы. Не помогала и подстилка, которую мы в поте лица таскали с ближайших склонов. Одинарные скаты, врезаясь в песок, раздвигали подстилку и – ни с места. Поняв, наконец, что наши потуги – пустая трата времени и сил, я остановил эту затею. Вездеход наш не оправдал доверие и подвел нас в самом неподходящем месте, как предатель.

Полуденное солнце нещадно палило, животный мир прятался в укрытиях. Не зная, как быть и что делать, мы молча расположились в тени нашего «вездехода».

На взволнованные вопросы Виктора: «Что будем делать?» я молчал, и он перестал спрашивать. Ему было легче. Он не представлял масштаба случившегося; он никогда не был в пустыне; ему незачем было думать; у него было, кому думать. Это мне, знавшего пустыню не по слуху, было о чем думать. «Ну, зачем было посылать вперед тракторы? – крутилось у меня в голове. – Догонююю... Что это? Героизм, хвастовство, самодурь, желание острых ощущений?.. Знал, что пустыня не прощает ошибок, – казнил я себя. - Ах да, хотелось проверить надежность новой техники. Так почему не предупредил трактористов ждать в условном месте, хотя бы у тех же буровиков на том проклятом бархане? Ведь сколько раз, еще работая шофером МТС, приходилось сутками работать по преодолению барханов с помощью рабочих, на палках, подстилках из терискен и саксаула. То, правда, были испытанные временем и перегрузками обычные одноосные газики и трехтонки ЗИС. Но ведь не было случая обрыва хвостовика. А тут на тебе... Новый армейский вездеход и...» Внутри кипело, вызывая спазму кадыка.

Не зная, что предпринять, я оставил дремлющего Виктора под автомобилем и побрел на вершину бархана. Там, с чувством обреченного, долго смотрел на текучее марево, на лиловые горбы дальних барханов. Вдалеке чудились озера, всадники и толпы людей. Но они не приближались. То был мираж. Это загадочное явление было мне знакомо еще с детства. Меня этим уже не проведешь - не то видал.

С запада дул слабый, горячий ветер. Солнце смолило так, что обмякли даже листья жантака - верблюжьей колючки. Вылетая из-под ног, громко стрекотали пунцовокрылые кобылки. Пролетев несколько шагов, они садились на песок и превращались в невидимок, становясь такими же серыми, как и все вокруг. На барханах, уходящих, как морские волны, до самого горизонта, кое-где торчали деревца саксаула, похожие на дворницкие метлы, которых насадили кое-как на черенки, воткнули в песок, да тут же и забыли. Ветерок ворошил блестящую серебристую листву. Смотрю на поникшие деревца — и на душе тревожно. Глядя с высоты бархана на эту ширь без конца и края, на это огромное небо, опрокинутое над пустыней, я вдруг почувствовал себя маленькой ничтожной пушинкой. «Что это, страх? – вдруг мелькнуло в подсознании. – Нет, нет... Надо найти выход. Тебе не впервые...»

Мысли - в северном направлении. «До низовьев не менее ста километров. До первого колодца, на выезде из песков, не менее шестидесяти. Но кто там нас ждет? С востока на запад, насколько я помню, ни одной живой души на сотни километров. Ждать спасения, сидя на месте, равносильно самоубийству. В этот период года в пески никто и носа не сунет. Выход один, пешком до буровиков», - убедил я себя и поспешил к автомобилю, вернее, к тому, что называлось автомобилем. Вытряхнув из ботинок песок и колючки, вспомнил о сапогах и подумал: «А ведь, действительно, пригодятся. Шагать по взрыхленному песку в ботинках будет трудновато, а колючки жантака и валежник терискена исцарапают ноги. Молодец, жена, как в воду смотрела... Сапоги – спасение», - подумал я и разбудил Виктора.

- Ну, и что решили? – спросил он, протирая кулаками глаза.

- Потом поговорим. Посмотри километраж на спидометре.

- Я, пока вы ходили на бархан, посмотрел и уже подсчитал. От совхоза шестьдесят восемь километров намотали. От буровиков - пятьдесят.

- Так вот, дорогой мой Витя. Вокруг на сотни километров пустыня – ни жилья, ни колодца, ни живой души. Самую близкую точку спасения ты сам назвал. Если не хотим своих детишек оставить сиротами, то эти 50 километров придется прошагать пешком.

- Да вы что, Яковлевич! - побледнел Виктор. - 50 километров вверх-вниз. Пропадем ведь.

- А что - у тебя есть другой вариант?

- Нет-нет, я в пустыне новичок. А в Сибири – тайга, ходил только лесосеками да речными протоками... Может, кто подъедет? Подождем денёк-другой.

- Ждать с моря погоды равносильно смерти. Никого не дождемся, а на одних арбузах долго не продержимся. Воды мы, понадеявшись на авось, не прихватили. Пока не обессилели, нужно идти, причем еще сегодня в ночь. На сборы полтора часа. В шесть отправляемся. Нормальная скорость пешехода по твердому грунту - пять километров в час. С учетом наших возможностей и состоянию дороги принимаем четыре километра. Через пятнадцать часов или завтра до наступления жары, надеюсь, будем у буровиков. Понял, Витя?

- Пооонял, – неуверенно протянул он.

- Тогда глянь, сколько на твоих.

- Половина четвертого. А что?

- В нашем распоряжении полтора часа. Я достаю сидор, а ты тащи арбуз. Перекусим, с часок передохнем и в путь.

Вернувшись, Виктор, кроме арбуза, протянул мне литровую фляжку с какой-то жидкостью. На этикетке мелким печатным шрифтом предупреждение – дистиллированная вода для аккумуляторов. Я быстро открутил пробку и, осторожно попробовав на вкус, воскликнул:

- То, что надо! Молодец, Витя. Маловато, но губы смачивать хватит.

- А в радиаторе-то тоже вода. Забыли, наверное?

- Нет-нет, не забыл. Емкости нет. Одна кружка на двоих... Думаю, здесь напьемся, до ночи выдержим, а там видно будет.

- Да и сейчас не мешает напиться. Остыла, поди, - сказал Виктор, и, схватив кружку, полез под мотор.

Через минуту стало ясно, что вода для питья не пригодна. Из краника текла мутная коричневая жидкость. Попробовали из краника радиатора - то же самое. То была ржавчина, что часто бывает у новых двигателей. Матюгнув и попинав баллоны, опорожнив сидор и слопав арбуз, собрались было на боковую, как услышали далекий рокот мотора. Нас буквально вынесло из-под машины. Озираясь и прислушиваясь, мы в радостях бросились было на бархан. Над нами медленно проплывал в сторону Уламбеля самолет АН-12. Мы орали, махали руками, плевались, матерились. Тщетно! Летчики, казалось, плевали на нас. Казахская мудрость гласит: «Солнце и пустыня - величины вечные. По солнцу измеряется величина пустыни, а небо над пустыней измеряется высотой взлетевшего коршуна».

Величину и жестокость пустыни мы испытывали на себе, а величину неба нам показал самолет, скрывшийся за дальним северным горизонтом.

Солнце всё еще продолжало, хотя и с меньшим успехом, калить пустыню. Разочарованные, но полные решимости, шагаем налегке по раскаленному песку. Я в сапогах - по целине, а Виктор в ботинках - по колее дороги.

Взобравшись на первый бархан, мы еще раз посмотрели назад. Там, внизу, сиротливо стоял, похожий на сторожевую будку, не оправдавший доверие «вездеход». Злобы и обиды не было - мучило недоумение. Ведь эти барханы в военные и послевоенные времена пересекали вдоль и поперек американские студебекеры, доджи и виллисы, и - хоть бы «хны по деревне»…

До ночи нужно было преодолеть хотя бы километров пятнадцать. Договорились через каждый час делать 15-минутную передышку и считать, что четыре километра позади. Первые четыре часа, примерно пятнадцать километров, шагали молча и сосредоточено, а дальше случилось то, что я и предполагал. Виктор, хотя и был моложе на пятнадцать лет, начал сдавать. Рыхлый песок колеи давал о себе знать, а по целине ему мешали колючки и валежник. Часто останавливаясь, чтобы вытряхнуть песок из ботинок, он значительно сдерживал скорость. Прилагая неимоверные усилия, прошагали еще час и сделали привал.

К вечеру воздух несколько поостыл, дышать стало легче. Наступал час самой отрадной поры между прохладой ночи и нещадно палящим днем. Тишина уходящего дня была живой, ибо все, что населяло пустыню, спешило насладиться прохладой. Вокруг нас попискивали и шевелились в кустах тамариска птицы, деловито сновали ежи, из нор высунулись сурки; выглядывая добычу, спустились с поднебесья коршуны. Уставшие, развалясь на остывающем песке, мы с любопытством наблюдали и прислушивались к торжеству жизни.

Животный мир жил полусонной, размеренной жизнью. Пока вторжение человека в эти пределы носило еще характер случайности, мир этот нас не пугался. К нам приглядывались с таким же любопытством, как и мы к ним. У них была привилегия от сотворения мира - могли жить, не ведая страха и забот о завтрашнем дне. Не имея других средств передвижения, кроме ног и крыльев, они обходятся без надлежащего запаса пищи и воды. Они не бедствуют, как мы, без машин, питания, воды. Они не знают, что такое ноющие от усталости ноги.

Ох, и трудны были первые шаги после получасового отдыха. «Лучше бы не останавливались», - подумал я, преодолевая боль в ногах и пояснице. А Виктор... Он вообще еле держался.

- Вам повезло с сапогами, а мне-то каково в ботинках да по рыхлому песку, - ворчал он, ковыляя за мною.

Мне было его жаль, но - запасных сапог не было. Выпив из фляжки по паре глотков и смочив губы, мы до наступления полной темноты преодолели еще с десяток барханов.

Дальше Виктор из-за в кровь растертых ног уже двигаться не мог. Он со стоном, как раненый зверь, свалился на обочину дороги. А тут еще и темень стала проблемой. Чтобы не сбиться с дороги, пришлось ждать восхода луны. Немного передохнув, я разжег костер. Осмотрев ноги Виктора, с которых он успел снять ботинки и носки, я ужаснулся. Песок, застрявший между пальцами, представлял собою красное месиво.

- Все, Яковлевич, - простонал он. – Больше не могу... Дальше пойдешь сам.

Я и сам это понял. «Но как оставить его одного, - крутилось в подсознании, - пропадет ведь... Тащить на себе? - безумство... Остаться рядом? - и сутки не продержимся без воды... Тогда что? Бр-р-р... Думай, Яша. От твоего решения будет зависеть не только судьба Виктора, но и жизнь обоих». Пробовал советоваться с Виктором - он твердил одно и то же:

- Оставь меня, постарайся добраться до буровиков.

Так как другого выхода не предвиделось, пришлось согласиться с условием, что он это место не покинет:

- К утру доползешь вон до того кустарника, - посоветовал я ему. – В тени вырой углубление в песке и жди.

В полночь, когда поднявшаяся над дальним горизонтом луна начала освещать окрестности матовым светом, я засобирался. Прощание было коротким. Поделив между собой последние капли воды, я еще раз предупредил его ни при каких обстоятельствах не уходить с этого места. Он пожелал мне счастливого пути, и мы расстались. Теперь, чтобы не потерять дорогу, я вынужден был держаться колеи по целику. Отдохнувшие ноги придавали уверенности, что до рассвета они вынесут меня к той развилке, где тракторы свернули с основной дороги, оттуда, как мне казалось, до буровой рукой подать. Но держаться, как я ни старался, между колеей удавалось не всегда; сапоги тонули в рыхлом песке, затрудняя передвижение. Особенно на крутых подъемах... Нагрузка была настолько велика, что хотелось брякнуться и больше не вставать.

Перед рассветом с высоты очередного бархана я вдруг заметил мелькнувший на востоке луч прожектора. Вначале думал - показалось... Но, протерев кулаками глаза, увидел тот же луч, то вертикально прорезавший темноту неба, то затухавший на фоне серых барханов. «Ночные охотники на джайранов. Наше спасение!» – вспомнил я свои охотничьи похождения на машинах с прожектором.

Радость от увиденного была настолько велика, что не заметил, как, независимо от желания, потянулся, как магнит, на этот свет. Но, вспомнив казахскую пословицу: «Если заблудился, на свет не ходи, а иди на лай собаки,» остановился и прислушался. Тишина жуткая... Разочарованный, я вернулся на дорогу и поплелся дальше. Случай этот прибавил мне сил и бодрости. На восходе солнца передохнул у развилки дорог и, преодолевая усталость, поплелся дальше. Дорога хорошо просматривалась, расстояния между барханами увеличивались, подъемы становились не такими крутыми – силы, однако, тоже начали иссякать. Поясница и ноги отказывали, мучила жажда, слипались пересохшие губы... Силы были на пределе, но, превозмогая боль в суставах, продвигался вперед. Верить, что это конец, не хотелось... Очередной бархан преодолевал я, теряя уже сознание, где на четвереньках, где ползком...

Очнулся я в окружении людей, смачивавших мокрой тряпкой лицо моё и губы. В кузове, куда меня подняли, подали кружку воды. Только отпив воды, я сумел прошептать, что позади остался человек. Через минуту мотор взревел, и армейский тягач, приспособленный для обслуживания буровиков в пустынях, помчался в указанном мною направлении, лязгая гусеницами.

К счастью, Виктора нашли на том же месте, где я его оставил. Издалека услышав рев мотора, он выкарабкался на дорогу. Только теперь, когда нас напоили и накормили, мы сумели познакомиться и рассказать, что случилось.

- Да-а-а, вам, ребята, крепко повезло, что из-за неудачной охоты мы задержались до утра, - посочувствовал водитель. – Как же вы без подстраховки рискнули?

- Понадеялись на новый вездеход ГАЗ-63, – пробовал я оправдаться.

- ГАЗ-63... Да это ж гроб с музыкой! Его из армии вытурили в гражданку, а там на вооружение приняли ГАЗ-66. Вот то, действительно, вездеход. Сам его в армии испытывал, - харахорился водитель, садясь в кабину.

На буровой знакомый мастер Избасаров, шеф участка, которого я не раз в совхозе выручал запасными частями и горюче-смазочными материалами, принял меня, как старого друга, и пообещал под вечер послать тягач за нашим «вездеходом».

- А пока отдыхайте, – сказал он. - В обед вас накормит повар, а, чтобы не скучно было, купайтесь в нашем водоеме. – Ноги шофера промойте марганцовкой и присыпьте стрептоцидом из походной аптечки. Иван поможет, он у нас и за лекаря, и за повара. А я в магазин, на центральный участок буровиков.

Вчерашний перенесенный стресс, бессонная ночь и сорокакилометровый марафон сделали свое дело. Искупавшись, мы завалились под вагончик и уснули мертвецким сном. Под вечер проснулся я разбитым. Саднила мускулатура, ныла поясница, коленки, ступни ног... Малейшее движение приносило жестокую боль. У Виктора распухшие ноги не вмещались в ботинки. А тут еще подъехавший после заправки водитель тягача начал торопить, чтобы засветло доехать до нашего автомобиля.

- Знаешь, Виктор... Намотай на ноги мои портянки, одень сапоги и поезжай без меня. И не забудь отсоединить кардан заднего моста. Добираться домой придется на переднем мосту, – выдавил я, корчась от боли.

Под вечер шеф с поваром-санитаром принялись «ставить» меня на ноги - растирали больные места привезенным спиртом. Не обошлось и без внутренней инъекции. Пропустив пару стопок и наевшись жареного мяса сайгака, я вновь завалился спать.

Автомобиль притащили в полночь. Подарив все арбузы спасателям и поблагодарив за бескорыстную помощь, мы утром подались домой. Мелкосопочник и невысокие барханы для езды на одном переднем мосту особых затруднений не представляли. Мучили дорожные выбоины, от которых не было покоя костям и измученному телу. Каждая встряска вызывала такую боль, что мутнел разум. Виктору тоже было не сладко, но он держался за руль, а мне ухватиться было не за что. Как он ни старался облегчить мои страдания, лавируя меж ухабами, это удавалось ему далеко не всегда.

В километре от поселка с высоты Ельбая – сопки, под которой расположен совхоз, мы увидели Цезаря. Он то мчался, пыля по дороге, то принюхивался, поводя носом в нашу сторону.

- Ну, молодец! – воскликнул я. – Как всегда, встречает.

- Как он узнал, что это мы с вами? – удивился Виктор, снижая скорость. – Простая случайность, наверное.

- Если не веришь, не останавливайся... Убедишься, что он встречает меня...

Метров за сто Цезарь сел у дороги и когда мы сравнялись, принялся радостно лаять и носиться впереди автомобиля.

- Я остановлюсь, а вы дверку не открывайте, - попросил меня Виктор, еще не веря в то, что собака на такое способна. – Хочу посмотреть, что будет дальше.

Автомобиль еще не успел остановиться, как Цезарь принялся радостно лаять и прыгать у дверки кабины с моей стороны. В кабину, наконец-то мной открытую, он влетел пулей и, скуля, принялся облизывать все открытые части моего измученного тела. Я не мешал ему... Мы оба, каждый по своему, были счастливы: я - счастливому исходу приключения; он - счастливому возвращению. В кабине он задерживаться не стал, а, опережая нас, помчался домой.

Когда мы, петляя по переулкам совхоза, подъезжали к дому, жена уже вместе с ним встречала нас у ворот. Кое-как выбравшись из кабины, я наказал Виктору поставить автомобиль у себя во дворе, о случившемся никому не рассказывать, и ждать, пока я его вызову.

На вопрос жены «что случилось», ответил: «Потом расскажу» и, опираясь на подставленное плечо, проследовал в по-летнему затемненный дом. Не раздеваясь, развалился в зале на кошме и облегчено вздохнул. Только теперь, пока жена возилась на кухне, начал сознавать, что легко отделался. Могло быть хуже. Если бы не сапоги да не во время подоспевшие ночные охотники, что было бы? Бр-р-р!.. Меня передернуло.

За обедом вкратце рассказал жене о случившемся и, расцеловав, от души поблагодарил за сапоги.

- А Цезарь-то что творил... Теперь я поняла, почему он в позапрошлую ночь выл до утра под окном и не давал уснуть. – сказала она.

- Да ты что? Совпадение, наверное. Не мог же он знать, что со мной происходило за 60 км от дома, – удивился я.

- И сегодня с утра, с радостным визгом бегая вокруг дома, он вдруг исчез. Ты сам говоришь, что встретил на сопке в километре отсюда.

Неделю провалялся я дома, восстанавливаясь. Еще через неделю от вернувшихся трактористов Аскербая и Мухтара узнал, что скирды ими опаханы, что огонь не сумел перевалить через старое русло реки и обошел стороной наши сенокосные угодия.

На вопрос, почему они не следовали основной дороге, а пошли прямо, ответили: «Да мы и не заметили сразу, а когда заметили, было уже поздно. Возвращаться не захотели. Вы же торопили, сказали, чтоб не задерживались, обещали догнать. Вот мы и...»

- А мы не смогли перевалить «Буротчхан». Промучились пару суток и вернулись домой, - скрыл я от них истинную причину.

- Не жалкуйте, Жаха (у казахов ласкательно Яков), мы и без вас обошлись, - посочувствовал Аскербай.

О происшедшем я рассказал директору совхоза наедине. Бывший фронтовик, он посочувствовал:

- Да, Яков, пустыня, как и фронт, ошибок не прощает. Тебе крепко повезло. Могло быть и хуже.

ДЖУТ

(глава «Лейтенант особого отдела»)

1968- 69 годы. Суровая зима. Область потеряла треть поголовья скота. В песках катастрофа. Кончаются корма. В райкоме тревога. Всех руководителей районных сецслужб обязали выехать в пески и личным примером оказать помощь животноводам. А Вагнера, директора райсельхозтехники, обязали обеспечить исправность кормоизмельчителей и водоподъемной техники.

По заданию Первого секретаря райкома партии Медеулова Вагнер нашел начальника раймилиции Медетбекова в стрелковом тире ДОСААФ, где группа новичков из рядовых милиционеров тренировалась в стрельбе по мишеням.

- А-а-а-а, Яков! Заходи, подходи!

- Ты что - не думаешь ехать в пески к чабанам?

- А как же! Без нас такие мероприятия не обходятся. Пока существуют законы, будут и преступники.

- «Первый» ждет нас в райкоме. Будем сопровождать его. Ты своего водителя пошли ко мне на дом, пусть рюкзак привезет. Мы с тобою тоже стрельнем пару разочков.

- Ты когда-нибудь держал в руках эту штучку? - осторожно спросил Медетбеков.

- Попробуем.

- Э-э-э-й, Яков! Если не держал, то опасно.

-Заправь полную обойму и подай! - заявил Вагнер.

- Всем назад, за барьер! - закричал дежурный офицер милиции. Вагнер и Медетбеков заняли исходную позицию.

- Вот это да-а-а-а! - воскликнул Медетбеков, когда Вагнер разрядил обойму по двум мишеням. - Ни одна пуля за мишень! Ты где научился так здорово стрелять?

- Пошли, по дороге расскажу! - сказал Вагнер и увлек Медетбекова через дорогу в райком.

Мороз перехватывал дыхание. Низкое морозное солнце просвечивало сквозь прозрачную дымку облаков серебристыми кругами. Двор райкома, заваленный снегом, упавшим с крыши основного корпуса и гаражей, был безлюден. Только против гаража, прогревая на расчищенной площадке моторы, сиротливо стояло два газика.

- Один из них газик Рахмамбердиева, председателя райпотребсоюза, другой Медеулова, - шепнул Медетбеков.- Веселей будет в пути! Яков, я только с тобой еду!

- На заднем сидении!

- Мне один черт. С тобою надежнее! Запчастей набрал на случай поломки?

- А ты пушку на всякий случай для меня прихватил?

- Да ты что, Яков! Без нее надежнее, я и свою оставил в сейфе. Эта штучка иногда и не заряженная стреляет. А у меня детишек целый детсад!

Договорить они не сумели. Со второго этажа райкома спускались Медеулов и Рахманбердиев, и человек пять-шесть аппарата райкома. Во двор въехал мой шофер с пожитками Медетбекова. Они молча пожали друг другу руки и исчезли в кузовах автомобилей. Рахманбердиев оставил свой Газик работникам райкома и со своим багажом пересел к Вагнеру.

- Яков, ты обещал рассказать о том, как и где ты научился так здорово стрелять? - обратился начальник раймилиции Медетбеков к Вагнеру, расстегивая свой рюкзак. - Посмотрим, чем наполнила его моя женушка?

- А ты откуда знаешь о его способностях? - живо поинтересовался Рахимбердиев, открывая протянутую бутылку коньяка.

- Да он сегодня в тире ошарашил всех милиционеров. Всю обойму из ТТ разрядил, и ни одна пуля не прошла мимо мишени. Так стреляют только те, кто прошел спецшколу разведчиков. Ты, Яков, случайно...

- Не надо мне приписывать какие-то тайны. Я немец и, сколько себя помню, находился под бдительным оком вашего брата КГБ. Так что я при любом желании не смог бы стать разведчиком или шпионом, я-то и оружия, кроме двустволки, в руках не держал. А вот стрелять из пистолета научился и, как ты видел, неплохо, - оправдывался Вагнер, подставляя под горлышко бутылки стакан.

Автомобиль подбрасывало, раскачивало так, что содержимое бутылки в стакан не попадало, обливало руку и спинку сидения.

- Щербан! А Щербан, можно потише? – обратились они к шоферу.

- Да пусть на секунду остановится. Хлебнем и дальше. Закусывать будем на ходу, - простонал Рахимбердиев. - При такой болтанке и в рот не попадешь....

- Так вот, братцы! - продолжил Вагнер, когда автомобиль остановился и вновь рванул с места. - Я же все послевоенные годы вплоть до 1952 года работал водителем легкового автомобиля. Возил директора МТС и часто был в распоряжении районного начальства. Особенно любил меня председатель райисполкома Досумбаев. А они в те времена были все вооружены и не бросали свои пистолеты дома, как ты, Медетбеков. И за выстрелянный патрон не отчитывались перед вышестоящим начальством. Тира тогда тоже не было. На тренировки выезжали в степь или находили стены старых мавзолеев. А пистолет директора МТС Тулекова был постоянно у меня в багажнике моего автомобиля. Я практически был их оруженосцем. Привезу их, бывало, на той или в городской ресторан, так они, чтобы в пьяном виде что-нибудь не натворить, сдавали оружие мне.

- И они тебе, репрессированному немцу, доверяли? – язвили друзья на заднем сидении.

- А кто немцам не доверял? Русские люди доверили немке Екатерине все свое государство. Почти у всех русских царей жены были немками. Железные дороги России разве не немецкие инженеры строили? Ученые-ракетостроители Сандер, Раушенбах, полярники Шмидт, Кренкель... А вы говорите – «доверяли»… Да это наш "горячо любимый" Иосиф Виссарионович сделал поголовно нас врагами!

- Может, еще раз на секунду остановимся? – попросил Медетбеков.

- Что - опять в рот не попадаешь? – пошутил Вагнер.

- Щербан! Ты что - не слышишь или не понимаешь, что хочет начальник милиции? Не забывай, что ГАИ в его распоряжении.....

- На-е-т! Щербан - хороший парень! - улыбнулся, довольный шуткой Рахимбердиева, Медетбеков.

В остановившемся автомобиле пахло алкоголем, луком и вареным мясом. Остаток в бутылке разлили на троих, выпили и успокоились. Щербан крутил руль, стараясь наверстать упущенное – догнать впереди идущие автомобили, а Вагнер, ухватившись за поручни, в полудремотном состоянии начал восстанавливать в памяти то, что он недосказал своим попутчикам.

Летом сорок пятого, сразу после окончании бойни под названием «война», директору МТС позвонил из райцентра начальник милиции Соколов и попросил прислать свою легковую за лейтенантом особого отдела, прибывшего с Урала по особо важному заданию НКВД.

Через час он на американском "Виллисе" стоял во дворе милиции в ожидании особиста, которых в те времена по области рыскало несметное количество. Как же он был удивлён, когда, попрощавшись с начальником милиции, к нему подсела молодая, лет двадцати двух, полная сил и энергии женщина.

- Мое имя Надя! - сказала она, укладывая на заднее сидение небольшой чемодан и легкую парадную офицерскую шинель. - А тебя?

- Яков.

- Яша, одну минутку! - воскликнула она, как старому знакомому, приятным мягким грудным голосом. - Вон дежурный уже несет рюкзак. А теперь в столовую, - приказным тоном сказала она при выезде со двора НКВД и выпрыгнула из "Виллиса." - Пошли, Яш, пообедаем вместе. Только чемоданчик спрячь понадежнее.

- Спасибо, товарищ лейтенант, я ведь только час назад обедал.

- Молодой человек... это неуважение к женщине!

- Спасибо, я здесь подожду вас....

- Ну тогда вот что, - сказала она, протянув деньги. - Я зайду в столовую, а ты сбегай в магазин и купи пару бутылок водки. Надеюсь, что в этом ты мне не откажешь?

Минут через 15 он подобрал ее у столовой с двумя упаковками, и они помчались по проселочной дороге в сторону Уюка. Рядом с ним - женщина из особого отдела, в пилотке с пятиконечной звездой, в военной гимнастерке, под которой просматривались пышные груди. Коротенькая юбочка цвета хаки не прикрывала голые колени и пухлые ножки, обутые в хромовые сапожки. Цвет лица и обнаженные части тела отдавали не тронутой солнцем белизной. Широко посаженные огромные голубые глаза, высоко поднятые брови, правильной формы нос и пухлые широкие губы придавали ее лицу довольно забавное выражение. Она шустро смотрела по сторонам и приходила в восторг от выгоревшего на солнце, лунного ландшафта под Аккулем.

- Сколько солнца-а-а и ни одной тучки на небе! - визжала она, снимая с себя гимнастерку и сапожки. - А мы там на Урале сидим в тайге и солнца не видим! Яша, а Яш? Поблизости нет озера или речушки? Вот бы позагорать!

- Вот рядом только вонючая речушка, Асса называется. В ней искупаешься, протухнешь на всю жизнь.....

- Остановись, посмотрим, что это за речушка! - завизжала она, увидев обрывистые пустынные берега Ассы на повороте за Аккулем.

Не успел "Виллис" остановиться, как она выпрыгнула и, босая, бросилась к обрыву. Теперь он видел ее во всей женской красе. Молодая, стройная, полные груди вырисовывались через натянутый на них лифчик из тонкого трикотажа и манили красотой. Узкая талия плавно переходила в стройные, округлые бедра и ягодицы. На нее нельзя было смотреть спокойно, ее нужно было трогать, пробовать на вкус!! «Но... кто она? И что привело ее в наши края из далекой уральской тайги»?

- Товарищ лейтенант, поехали, - испугался он тогда даже своим мыслям - Через час будем в Уюке, я обещаю вас свозить на Талас. Там вода чистая-чистая, сладкая - сладкая и берега с белым песком..

- Ну, тогда пообедаем здесь!

- Думаю, на полпути будет удобнее. Там на полпути есть небольшой родничок и зеленая травка. А, главное, подальше от этой вонючки!

- Тогда сними этот тент. Пусть солнце жарит! Хочу загореть!

Через минуту свернутый тент лежал за задним сидением, лобовое стекло пристегнуто к капоту у радиатора, а они, продуваемые со всех сторон встречным горячим ветром, палимые нещадным солнцем, мчались по увалам, оставляя за собой длинный след солончаковой пыли. Извилистая дорога, увлекая, стелется-вьется впереди, потом вдруг, точно играя с ними, исчезнет за поворотом, за очередной сопкой, то пропадет из глаз, то притаится и тут же появится вновь, как бы передразнивая, обнаружит себя, объявится серой узкой лентой на очередном перевале и исчезнет в синем мареве знойной дали.

Уже остались позади пустынные берега вонючей речки, развалины довоенных казахских аулов, развилка дорог Учарал - Уюк, а полунагая, охваченная азартом быстрой езды уральская особистка Надя все подгоняла его, деревенского парня: "Жми, Яша! жми.. и.. и... на всю железку!"

- Да ведь дорога вон какая.... Сильно не разгонишься! - косился он на порозовевшие на солнцепеке неприкрытые места ее гибкого тела. - А вон и родничок, о котором я говорил! Будем останавливаться, а?

- Еще спрашиваешь.. Конечно! Сворачивай....

- Товарищ летейнат, вам бы......

- Яша, прекрати называть мое звание и выкаться! - с обидой выпалила она, когда "Виллис" встал у родника - Дай мне хоть здесь отдохнуть от этой муры! Называй меня просто Надей!

- Ну, тогда вот что, товарищ Надя! Прошу одеться, а то мне страшно смотреть на тебя. На твое тело....

- Неужели я такая уродина, что тебе страшно смотреть? - обиделась она и сбросила с себя блузку, офицерскую юбочку, и демонстративно прошлась перед ним походкой балерины из балета «Лебединое озеро.» - А теперь как я смотрюсь?.

- Да ты меня не дослушала, не так поняла! - начал он извиняться, с изумлением посматривая на плавающую перед ним сказочную фею

- Я же, я же хотел как лучше! Нельзя тебе много на нашем южном солнце жариться! Особенно в первый раз. Это страшно! Обгоришь так, что и сметана не поможет!

Но Фея была неумолима. Она достала из рюкзака какую-то мазь и принялась натирать покрасневшие части тела. А он, натягивая на кузов автомобиля тент, исподтишка, как бы мельком, рассматривал то, что на милицейском языке называлось «офицером особого отдела».

Ему было простительно. Он в те времена еще не видел так близко обнаженную женщину, да ещё в таком красивом лифчике и модных плавках. Сам-то он был в семейных латанных - перелатанных трусах. И купались-то в эти трудные послевоенные годы врозь. Девчата голыми прыгали в воду у одной излучины Таласа, а они, ребята, в другом месте, за поворотом.

- Яша-а-а! Натри мне, пожалуйста, спинку этой мазью. Тебе ведь жалко будет, если я сильно обгорю?

Он обомлел. Под его грубыми мозолистыми руками на белом нежном, как шелк теле, появлялись и медленно исчезали налитые кровью полосы. От ее пылающего тела горели руки и стучало в висках, перехватывало дыхание, когда он, массируя ей спину, медленно приближался к узкой талии и ниже.

- Ой, как щекотно! - воскликнула она и с радостным смехом бросилась на казахское одеяльце в тени автомобиля. - Доставай свертки, пировать будем, Яш! Да сними ты эту майку и мазутные брюки! Цены не знаешь своему солнцу!

- Да-а-а неудобно как-то, - бормотал он, посматривая на ее голубые в крапинку плавки, - Я ведь в семейных трусах...

- Ничего страшного.. Я в этих лагерях не то повидала! Раздевайся и прихвати сюда бутылок, стакан если есть.

Стакана не оказалось. Нашелся бензоотстойник от полуторки, похожий на стакан, только с круглым дном.

- Вот и хорошо! Ставить не на что будет. Будем пить налитое до дна! - пошутила она и потребовала: - Наливай!

- Держи посуду!

Жидкость, медленно булькая, потекла из бутылки в протянутый Надей бензоотстойник. «Ух, какая красивая, пухлая, рука!» - успел подумать он и тут же услышал:

- А-а-а-а! Ты что краёв не видишь, что ли?

- Ой-и-и-и!. Извините, товарищ Надя!

- Опять! Ну, ладно... Так… Знаешь, за что я хочу выпить?

- Говори!

- За то, что я хоть на несколько дней вырвалась на свободу, на простор, к простым людям, из этого пекла административно-командной системы лагерей НКВД! - торжественно произнесла она и разом опрокинула содержимое в рот. - А. теперь ты скажи!

- Не знаю даже что сказать.....

- Говори, не бойся! Я же перед тобой не в погонах! Перед тобой видавшая виды молодая женщина. Вот и говори ей комплименты!

- Тогда за тебя, Надя! За такую красивую! – и алкоголь обжег пищевод.

- Яша-а-а! Никогда, ни от одного мужчины я не слышала подобного! И он вмиг оказался в ее объятиях. Губы ее были, как колодец в пустыне, из которого хотелось пить и пить...

Автомобиль вдруг тряхнуло так, что Вагнер еле удержался на сидении. Он открыл глаза и уцепился двумя руками за поручень на панели. Впереди все так же светились, подпрыгивая, красные фонари Медеуловского газика, все так же крупными хлопьями падал снег.

- Ну, что же ты, Щербан, натворил? - упрекнул он извинявшегося водителя. - Та-а-акие приятные воспоминания прервал. Э-э-э-эх!

- Я же не хотел, яма под снегом оказалась.

- Ничего Щербан, не то бывает!

- В салоне было тепло. Мерно гудел мотор, визжала понижающая передача раздатки, от неровностей и ухабов колеи укачивало, как в люльке. Вагнер закрыл глаза и расслабился. Мысли, как в калейдоскопе, перескакивали с одной жизненной картинки на другую. Постой, постой! На чем же оборвал Щербан приятное воспоминание той невинной юности? Ах, да! Мы, кажется, ту бутылку с Надей допили, - вспоминал он. - Потом Надя рассказала ему, что она вовсе не из особого отдела, а просто военный врач одного из лагерей трудармий, каких на Урале сотни. Что приехала она в этот район за матерью одного из трудармейцев, за которого собиралась замуж. Что живет эта мать где-то за Уюком одна-одинешенька в каком то казахском ауле, где он оставил ее еще в сорок втором. А чтобы без задержки доставить на Урал это "подозрительное лицо", ей начальник лагеря сфабриковал надлежащие документы и командировал на «особое» задание!

Кажется, они были сильно пьяны... Он рассказал ей о своих мытарствах в той же трудармии, только не на Урале, а в Коскудуке. Что чуть живой домой вернулся, благодаря помощи такого же врача, только казашки.

- У-у-у-х, гады! Сколько хороших ребят загубили там, в этих лагерях смерти. Как мухи падали ребята от голода и непосильной работы! - возмущалась она, ругая непонятно кого.

Кажется, они были сильно пьяны - она не так, а он уж точно. Голова кружилась непонятно от чего.

- Яша! Сходи к роднику и все валяющиеся там бутылки поставь в один ряд, будем стрелять! - загорелась она вдруг.

- А из чего?

- Иди ставь! Найдем из чего!

Когда он вернулся, Надя уже стояла у раскрытого чемоданчика и держала в руках пистолет. Он от удивления язык проглотил!

- На, держи! Будешь первым стрелять. Держал эту штучку когда-нибудь в руках?

- Не только держал, но и стрелял!

- Ну, тогда покажи, на что ты способен.

Тщательно целясь, он выпалил всю обойму и попал только в одну бутылку и то, наверное, случайно.

- Эх ты, стрелок! Вот как надо стрелять!

Перезарядив, она, почти не целясь, перещелкала все бутылки и широко улыбнулась:

- Поехали, потом научу!

Американский "Виллис", чудо техники тех времен, завелся с первой попытки. Через минуту они уже мчались на красный перевал, оставляя за собой шлейф красноватой пыли. Через открытое ветровое окно врывались встречные потоки воздуха, омывая их полуголые тела и отрезвляя головы.

-.А как фамилия той женщины, за которой ты приехала?- спохватился он вдруг. - И в каком ауле она живет?

- Фамилия ее Мозер, а звать Лиза, по-немецки Лиспет.

- Не слыхал про такую. Среди наших Потаповских что-то такой не помню.

- Он рассказал мне, что оставил ее в январе 42 го где-то за Уюком. Велел в Уюке расспросить у немцев. Помогут. Ты ведь тоже будешь помогать?

- Конечно! В доску разобьемся, но найдем! У директора попросим разрешение и на этой тачке за один день облетаем все аулы!

- Ой, как мне повезло, что встретила такого хорошего парня, как ты, Яш! - она осчастливила его таким сияющим взглядом, что ему стало дурно.

- Ну что, на Талас или прямо в Уюк?

- Конечно, на речку! Ты же сам обещал чистую воду... Песок!

За очередным увалом они по тропе свернули направо и минут через десять валялись на белом песке, купались и бесились в чистой, как слеза, Таласской воде. То были счастливые минуты его нелегкой юности.

(продолжение следует)