(3-я часть. Путь к исторической родине немецкой семьи –
преодолеть себя, не теряя равновесия)
Оскар Шульц
редакция:
Антонины Шнайдер-Стремяковой
«Тоскуешь о том, что было когда-то вдали.
Но ты защищён здесь - не ищешь обратно пути»
Виктор Гейнц
Самооценки
В мае 1998 г. инициативная группа созвала земляков из «50 лет Казах-стана» на встречу в Иббенбюрен. Мы вместе работали на одном сельскохозяйственном предприятии с 1980 г. до отъезда. Четыре года прошло, как я жил в Германии, но с некоторыми, уехавшими раньше, не виделcя уже восемь лет. Встреча проходила под девизом «Интеграция посредством учёбы и через обмен опытом». Она обещала стать интересной, я подготовил анкету, которая должна была помочь оценить общее состояние наших земляков.
Прибыло 47 человек (см. приложение, стр. 209), 44 из них заполнили предложенные анкеты. Встреча протекала, действительно, очень сердечно. Многие встретились и говорили друг с другом в первый раз за много лет жизни в Германии. Главные темы: работают ли и кем, дом или квартира, на какой земле, как дела у детей? Затем круглый стол в просторном зале: обед, кофе и другие напитки. Каждый по очереди мог вкратце рассказать о своей интеграции в Германии. Все, кроме меня, говорили по-русски, хотя, как позднее выяснилось, большинство могло бы и на немецком. Звучали оптимистические, полные радости и юмора голоса:
Анна Бульс сообщила: «Мы здесь четыре года. Я переквалифици-ровалась из бухгалтера на продавца. Это не мой магазин, но я поставила себе цель стать его шефом. Владимиру пришлось забыть о своем вузовском дипломе и устроиться на склад. Конечно, он не в роли шефа, но зато лучший работник на подъёмнике и отлично штабелюет товар…»
Света Комник: «Я ещё не так долго здесь, но могу доложить, что два моих зятя, кореец и армянин, говорят по-немецки лучше меня и моих дочерей. Я и здесь работаю поваром и меня не оскорбляет „всемогущий“ самодур Сим, как это бывало там. Хозяин доволен моей работой, а я его отношением ко мне. Проблемы с языком? Да, они есть, но это временно. Вы даже не можете себе представить, как я рада, что вся моя семья из 10 человек смогла сюда приехать…»
Лидия Вайсенборн: «Мы уже три года здесь. Мне трудно даётся язык, но я не стыжусь своих ошибок и всё чаще разговариваю с местными. У меня не было приступов ностальгии, она мне чужда».
Густав Фельский: «Мы с Анной всего год здесь, но надеемся быстро найти свой дом. Я боялся, что Анне будет тяжело - она русская. Но поскольку мы женаты уже более 40 лет, а она с самого начала настроилась на немецкий, то уже давно вошла в мою родню. Она разговаривает по-немецки не хуже меня. Трудности? Да, мне приходится ходить каждый день в магазин. А там столько различных колбас, которые я бы все хотел перепопробовать. И тогда я набираю лишние килограммы, которые потом как-то нужно сбросить, это пока моё основное занятие…»
Анна Фоль: «Мы уже семь лет здесь, мы дома и нашли свою исти¬нную Родину. Все наши надежды оправдались на 100 %. В первый год мы рискнули и открыли своё предприятие. Не раскаиваемся и рекомендуем другим этот путь. Да, свободного времени нет, но в этом есть и свои преимущества – меньше глупых мыслей. Мы рады сегодняшней встрече, рады видеть вас, говорить с вами. Надеемся и в дальнейшем не потеряться и снова когда-нибудь встретиться…»
Ольга Дик: «Мы здесь восемь лет... Давно построили свой дом и чувствуем себя дома…»
Лидия Арчажникова: «Мы пять лет здесь. Первое, с чем нам при-шлось смириться, был отказ от дипломов. Здесь нет специальности зоотехник. Сергею тоже не светила работа инженера. Мы знали, что ему, как русскому, очень трудно будет выучить немецкий, поэтому приняли предложение одной фирмы работать птицеводами. В наше распоряжение предоставили жилой дом и маленькую куриную ферму с четырьмя вместительными птичниками. Работаем самостоятельно, без всякого контроля, на полном доверии хозяина, который посещает нас раз в неделю. Дети тоже довольны. Они помогают нам в перерывах между учёбой. Может быть, они тоже станут птицеводами. Существует лишь одна проблема – у нас нет одновременных выходных и отпусков…»
Раиса Конради: «Мы семь лет в Германии. Я очень хорошо себя чувствую. Трудно было в первые три года, особенно мне - нужно было настроиться на то, чтобы почувствовать себя, как дома, а это непросто. Потом я получила работу в доме престарелых. Вскоре стала незаменимым человеком, моя помощь нужна. Несколько старых женщин не могли бы без меня существовать. Они разговаривали со мной, не смеясь над моими ошибками и акцентом. С того момента мои дела наладились. У меня, как и у Виктора, всё хорошо, и мы ощущаем себя дома…»
Тамара Шваб: «… Уже семь лет, как мы здесь. Самое плохое давно позади. Моя жизнь изменилась к лучшему после того, как меня приняли на работу в больницу. Мы приспособились к нашему окружению, все нами довольны. Есть одна загвоздка: Александру приходится работать сверхурочно и он вынужден терпеть это из-за боязни потерять работу…»
Ирма Адольф: «…Уже шесть лет мы здесь, но мне кажется, что мы всегда здесь были. Разумеется, мы дома. Все в семье разговаривают по-немецки. Я уже пять лет работаю на большом складе запчастей для сельскохозяйственных машин. Не ношу портфель инженера, но кто-то ведь должен поддерживать чистоту в гигантских залах. Так что я директор по чистоте…»
Ольга Лоренц: «Из всех присутствующих мы, я и Отто, самые молодые, но дольше всех живём в Германии. Оба работаем, купили дом. Наши дети воспитываются двуязычно. Дома мы говорим с ними только по-русски. А в школе им, кроме немецкого, приходится учить ещё один язык, и, таким образом, они будут разговаривать на трёх языках. Я три раза ездила в Казахстан, но это было в первые годы. Потом эта потребность прошла. Теперь мои родственники сами приезжают в гости…»
Саша Николай: «Я работаю на строительном предприятии. Пусть не мастером и ещё не бригадиром, но зато на постоянной работе и уважаем в коллективе. Я превосходно себя чувствую и очень доволен…»
На этой встрече я сделал видеозапись. Незабываемо!
Заполненные анкеты показали социальное и душевное состояние моих 44-х земляков:
1. Общее:
23 человека (51 %) приехали в 1993-95 гг., средний возраст 41 год., у приехавших до 93 г. (40 %) был cредний возраст 31 год, приехавшим после 95 г (9 %) было 51 год.
2. Социальное:
Образование приехавших: высшее – 20,5 %, профессиональное – 75 %, школьное – 4,5 %.
Из 39 трудоспособных работают – 34 (из них двое переквалифициро-вались), ещё 2 учатся, 3 безработных.
Двое сумели стать самостоятельными, двое – служащие, остальные – рабочие и подсобные рабочие, половина из них постоянно ищут и находят вторую работу.
3. Знания немецкого языка:
а) В год приезда оценили свои знания как достаточные – 11 %, скудные – 41 %, у остальных 47 % вообще не было знаний.
Из приехавших до 1993 г. немецким владели – 41 %, прибывших в 1993 – 95 г. – 56 %, а среди приехавших после 1995 г. немецкий знало уже 75 %. Это доказывает, что люди понимали, что нужно для жизни в Германии, и старались уже там учить немецкий язык.
б) Владение языком в день самооценки: молодёжь – до 30 лет – на 100 % довольна своими знаниями, 31-50-летние только на 74 %, пожилые – тоже на 100 %. 9% даже надеются в следующие 5 лет избавиться от акцента.
в) Знания своих детей они оценили следующим образом: очень хорошие – 53 %, хорошие – 42 %, слабые – 5 %.
4. Взаимоотношения с коренным населением: дружественные – 70,5 %, холодные и неопределённые – 20,5 %, не имеют представления – 9%, но плохими их никто не назвал.
5. Ответы на вопрос: «Насколько подтвердились ваши ожидания в Германии?» были таковы: сбылись на 100 % – 30 %, наполовину – 32 %, частично – 13 %, не сбылись – 25 %, но никто не сожалел о переезде в Германию, никто не хотел назад.
6. На вопрос: «Каким вы видите своё будущее?» ответили так: зажиточно и богато – никто, удовлетворительно (нормально) – 80 %, неопределённо (неуверенно) – 20 %, однако половина из этих полагает, что будущее в их руках.
7. Сразу по приезду на экономную жизнь настроились: 43 % решили, что приобретут собственное жильё, у остальных эта идея появилась только спустя несколько лет.
8. Уже приобрели или собираются приобрести собственную квартиру (дом): 54 %.
9. Интеграция в новую культурную жизнь:
57 % участников поняли, что им предстоит предпринять дальнейшие шаги в освоении своего культурного окружения, остальные 43 % всё ещё не считали это обязательным.
10. Политическая интеграция:
Для большинства политическая жизнь ограничивалась принятием участия в выборах, лишь 32 % хотели в дальнейшем попробовать вступить в активную жизнь общин.
11. Ответ на вопрос: «Как Вы чувствуете себя в Германии сегодня?» Я дома – 41 %, на пути к новой Родине – 25 %, надеюсь на лучшее – 34 %, потерянных пессимистов не было.
Я покинул встречу с облегчённым сердцем. Не только я, не только мои близкие и родственники нашли верный путь к новой Родине, но и мои земляки из «50 лет» вступили на этот путь и нашли здесь свой новый дом. Никто из них не раскаивается в сделанном. Лишь 10 % всё ещё не поняли, что здесь нет страны с молочными реками и кисельными берегами, что их будущее в собственных руках. Эта привезённая с собой особенность – есть качество ленивых, ожидающих удобных решений «сверху». 90 % понимают, что здесь от каждого ожидают собственной инициативы. Лишь тот, кто приходит к убеждению, что сам должен в руки взять молот, чтобы ковать своё будущее, сможет победить.
«На бога надейся, но сам не плошай»
Пословица
Я и все мои близкие, а также вышеназванные земляки достигли поставленной цели за 4-5 лет – нашли свою новую Родину (см. Приложение стр. 211). Зачем же такой театр, шум и утверждения в русскоязычной прессе, что интегрироваться невозможно, что только будущие поколения смогут этого добиться? Может, эту возню вдохновляют заинтересованные лица?
И мне вспомнилось... Это случилось в Лейпциге во время одной из встреч земляков общества немцев из России. Мы сидели вчетвером за столом: я, моя супруга и две молодые женщины. Одна из них рассказывала другой про последнюю поездку в Россию. Она жаловалась, что родственники там стали очень привередливыми: «Раньше я могла продать часть привезённой одежды и возместить расходы на поездку. Теперь они морщат нос, даже когда им просто даришь вещи. Родственники ожидают не тряпок, а денег. А откуда взяться деньгам? Ведь тут, в Германии, платят так мало. Они не верят, что социальная помощь такая мизерная».
Обе говорили по-русски, жаловались на свою бедность, безвыходность, ругали скупое государство. Когда их выражения стали явно неприятными, я вмешался в разговор. Путешественница объяснила, что она раньше работала на крупном предприятии. Здесь ей не дают работу, соответствующую её квалификации. На мой вопрос, как долго она уже здесь, она рассерженно ответила: „Отбыла уже три года каторги.“
„Иди же!“ – „Ты что? Никогда.“
Мартышкам подобно танцуют.
Скучают. Вернуться? И нет и да,
вот рот бы здесь, а хвост бы туда,
какая тогда была б красота.“
„Иоганн Варкентин
Это было выше моего понимания. Иногда приходится слышать ворчание отдельных земляков, обычно это флегматики, малодушные или стеснительные люди, отчаявшиеся или напуганные, раздавленные ла-виной нового, незнакомого и ещё не пришедшие в себя или просто лентяи. Но такого я ещё никогда не слышал.
– „Почему так враждебно? Вы поносите защищающую и кормящую Вас руку. Почему? У Вас есть крыша над головой, полный холодильник продуктов. Вы хорошо одеты и даже имеете возможность ездить в Россию, оказывать, пусть и ограниченную, но всё-таки помощь близким. Ваши родственники там имеют такую возможность?“– спросил я её по-немецки.
– Запинаясь, перемежая русские и немецкие слова, она попыталась ответить: „Там я была нужным, незаменимым и уважаемым человеком. Здесь я нищая, получательница социальной помощи. Это унижает. Зачем нас пригласили, если не могут обеспечить достойной жизни?“
– Во-первых, нас никто не приглашал. Это мы просили пустить нас на родину предков, чтобы жить здесь. Вы ставили антраг и ждали разрешения 3-4 года. У Вас было время ознакомиться с условиями жизни в Германии и подготовиться к этому важному шагу. Теперь Вы уже три года здесь, однако всё ещё не поняли, что всё зависит от Вас. Нужен первый и решительный шаг – выучить немецкий язык. Вернитесь к исходной точке и решите, чего Вы хотите. У вас две возможности: либо стать ищущей здесь свою родину и интегрироваться, либо жить в Германии в качестве иностранки, тогда можно обойтись и без немецкого языка. Правда, существует ещё третья возможность – вернуться в Россию. А ведь всего-то нужно довести знание немецкого до уровня русского, и Вы сразу же найдёте приемлемую работу и удовлетворение жизнью.
И я рассказал, как наша большая семья за пять лет решила эту проблему.
Не знаю, помог ли тем двум женщинам этот разговор. Я не спрашивал, немки они из России или русские, это в данном случае было не самое важное. Им нужно было понять, что они в тупике, что им предстоит возврат к исходной точке для определения, чего они хотят в этой жизни, а затем вступить на верный путь к интеграции. Может быть, такое отношение к жизни явилось следствием того, что русскоязычная пресса внушает им неуверенность и страх перед трудностями? Или это и есть результат трюка издателей, чтобы на длительное время приковать к себе внимание подписчиков?
При этом всё так просто. Моя супруга Мария (62) умела немного разговаривать на волжском диалекте, но не читать и писать. За два года она научилась, и чтение развлекательных романов стало теперь её главным хобби. Она доказала, что можно начинать с нуля. Это же она посоветовала впоследствии и своей сестре Амалии.
Судьба Амалии похожа на судьбы тысяч других женщин её возраста. Родившись в 1934 году, она должна была в 1941 г. идти в школу. Помешала война. Выселение, нищета, отсутствие одежды и обуви, суровая, зима. Будучи сама ребёнком, она должна была помогать работающей матери ухаживать за младшими детьми. Потом работа в колхозе. И так получилось, что она не ходила в школу ни одного дня. Она приехала в Германию пенсионеркой, не имея права на языковой курс. Но ей удалось договориться и нелегально посещать курсы. В 63 года она выучила алфавит и научилась читать по-немецки. Теперь она читает Библию, журналы, просматривает газеты. Это помогло Амалии найти себе подругу из коренных немок.
Барбара Крол мне в доверитеьной беседе сказала: „Хоть мы и выросли в разных мирах, странах и условиях, у нас много общего. Она вдова, я тоже одинока, у нас нет хорошего образования, не было приоритетных профессий, обе пенсионерки с доходами на уровне социальной помощи. Мы помогаем друг другу, где возможно…“ Так Амалия научилась не только читать, но и успешно интегрироваться.
В отличие от Амалии, её старшая сестра до выселения закончила три класса на немецком языке. Но она даже не попыталась после приезда освежить свои знания. Теперь 75-летняя пенсионерка сидит в одиночестве в квартире, без подруг и знакомых, не может прочесть книгу и понять телепередачи. Две сестры, но разные самооценки. Отсюда и уровень существования. Одна живёт на новой Родине, другая, находясь здесь, фактически осталась в старом мире.
«Врезается в голые факты сон,
мечты вдребезги – о доме родном»
Иоганн Варкентин
Но есть и такие случаи, когда ауссидлеры пытаются перескочить сразу через несколко ступеней в процессе интеграции, которая протекает в определённой закономерности. По прибытии в Германию каждого ожидает восторг. Старшее поколение впадает в эйфорию: „Наконец-то! Мечта сбылась – мы дома“. Они сражены массой товаров, которые можно купить без блата. Молодёжь в восторге от красивых домов, улиц, цветов, тысяч виданных и не виданных товаров в магазинах. А у женщин от новинок моды, парфюмерии и массы эксклюзивных образцов – завихрение в головах. Дети восторгаются сотнями ярких игрушек – летающих, поющих, плавающих, ползающих, говорящих...
Потом настаёт отрезвление – фаза преодоления. Никто не может её миновать. Приехавшие с беспокойством узнают, что все тамошние достижения здесь равны нулю, что их профессии не пользуются спросом, что здесь очень высокая степень специализации, что при малых деньгах цены на товары невообразимо высоки. И самое неожиданное и трудно обяснимое то, что язык-то здесь другой, что мы не понимаем коренное население, а они нас. Выясняется, что отношения местных немцев к приезжим часто холодные, иногда они даже отмежёвываются. Всё кажется иным, вроде бы и близко – рукой подать – и тем не менее всё недосягаемо далеко.
Но это надо пройти! Возникает ощущение, будто какая-то коварная невидимая сила не просто угрожает, а насильственно пытается разрушить созданный в воображении прекрасный, гостеприимный, как в сказке, мир. Возникают неприятные вопросы: ,Я здесь чужой? Я нежеланный пришелец?’
Кому вздумается, не разобравшись, миновать эту фазу, того дорога неминуемо приведёт к развилке сомнений, и он может рассчитывать на душевный срыв или ещё хуже на психическую травму.
«Вот чудо случись – скажи не тая,
кто добровольно вернулся б туда?»
Иоганн Варкентин
На этой стадии желания каждого сталкиваются с действительностью, и человек чётко должен определить, чего он хочет. Во внутренней борьбе с самим собой каждому нужно определить, где он видит родину для себя, для детей, для внуков. Без этого болезненного шага вообще никто не сможет продвинуться вперёд. А тот, кто разобрался и определил своё будущее, тот окажется перед символической „бельевой корзиной“, чтобы поразмыслить. В этой корзине находится невидимый, привезённый с собою багаж: жизненый опыт, ценностные представления. Их много, они были незыблемой основой существования каждого. Но в корзине они все вперемешку с существующими, уже приобретёнными или только увиденными вещами: традициями, привычками, условностями, новыми ценностными представлениями. Теперь требуется спокойствие, надо удержать вожжи в руках и не потерять контроль над собой, преодолеть собственные эмоции, переоценить свой жизненный опыт, но с новых позиций, расстаться с болезненным тщеславием, упорядочить новые жизненные ценности и определить новые взгляды на жизнь. А это всё не так просто.
Это могло бы к примеру выглядеть так: твой поволжский диалект и русский язык здесь не могут (читай – не хотят) признать, значит, учи немецкий язык. Но старый багаж не выбрасывай, отложи в сторону и сохрани эти знания на будущее. Отсюда чёткое решение: нужно выучить местный немецкий диалект.
Или другой пример: твоя профессия здесь не востребована. Значит, временно забудь своё ремесло, но с таким расчётом, что оно сможет тебе однажды пригодиться. Решайся, есть 2 возможности: или пройти переобучение, а это означает взвалить на себя двойную ношу – однов-ременно учить язык и профессию, или перейти на подсобную, рядовую, физическую работу. Но, чур, потом не ныть, это же твоё личное решение.
Или заслуги, которые там были присвоены: ордена, звания, титулы и другое. Это относится также к „уважаемым“, без всякого основания, точнее говоря, по блату полученым должностям кладовщиков, продавцов и деятелям в системе распределения товаров. Легче тем, кто ещё там мысленно отмежевался от этих „завоеваний“, так как они могут здесь превратиться в бремя и давить свинцовым грузом на совесть.
Те, кто на этом отрезке времени теряют чувство самооценки, те на-чинают идеализировать жизнь на старой родине. Там всё было лучше: хлеб душистее, сало толще, картофель рассыпчатее, колбаса – просто объедение. И они ищут дорогу в русский магазин. Они покупают копчёную рыбу и селёдку, сало, гречневую крупу, солёные огурцы и другое, что, якобы, имеет тамошний вкус, хотя всё это произведено в Голландии, Испании или Германии.
Они едут в Калининград (Кёнигсберг), на Украину и привозят сало толщиной 10 см, по которому они соскучились, и пару мешков картофеля. Позже, когда они всё это вспоминают, рассказывают шутки. Так пограничники Украины хотели конфисковать у Беккеров 20 кг сала и 2 мешка картошки. Лидия, полная женщина, упала на землю и стала имитировать родовые схватки. Напуганные таможенники отпустили их.
Когда они прибыли в своё общежитие, выяснилось, что три канистры с дешёвым бензином, которые стояли в багажнике, испортили сало и картофель. Вальдемар потом шутил: «Ни рожи, ни сала, всё просра-ла». Потом они всё это находят в супермаркетах: рассыпчатый картофель, вкусное сало и всё другое, что им поначалу не нравилось, и ностальгия постепенно отступает.
Так случилось и с Бауэрами. Её муж, задачей которого было доставлять продукты в дом, не мог найти такую колбасу, которая была бы такой вкусной, как „там, дома“. Виктор менял каждый раз ассортимент. И сколько же здесь сортов? Ничто не помогало. Всё не то! Тогда он пожаловался своим кузенам. Они дали ему совет: „Лилия привыкла к тому, как было заведено там. Она должна была целый год откармливать свинью, чтобы один раз попробовать колбасу. Но фактически это было не удовольствие, а обжирательство: зарезав поросёнка и сделав колбасу, приглашали родственников и друзей и пировали одну или две недели. А потом снова зубы на полку. Скажи ей, что мясная лавка закрылась на ремонт, не покупай вообще никакой колбасы.“ Через три месяца перерыва женщина заявила, что колбаса теперь после ремонта стала лучше и почти такая же вкусная, как её делали там, дома.
Ещё проблематичнее идут дела у тех, кто пытается перепрыгнуть некоторые ступеньки в процессе интеграции. Эти стараются без раздумий, без мук переоценки выбросить весь привезённый с собой багаж, игнорируя его значение и таким образом часть этих ценностей застревает в подсознании. Такие люди готовы принять всё новое без раздумий и сомнений. Однако без частичного или полного разрушения старого и создания нового прейскуранта ценностей невозможно стать новым гражданином. У попытавшихся обойти фазу преодоления, это старое впоследствии всплывает из подсознания и вступает в борьбу с новым, возникает душевный конфликт.
„Лишь любовь тем домом может быть,
в котором мы с тобою можем жить.“
Филл Босманс
Tроюродная сестра Альвина пожаловалась однажды, что её дочь Ольга чувствует себя отторгнутой от семьи. Эта молодая женщина схватилась за эмансипацию, как за спасательный круг и оставила своего мужа-алкоголика. Но её 5 братьев и сестёр и их супружеские половины не воспринимают её больше так, как раньше. Её не приглашают на обычные семейные торжества, а если и приглашают, то она чувствует себя там чужой. Но в целом Ольга счастлива и считает, что испорченые отношения с сёстрами – результат их зависти. Альвина просила моего совета.
„Сомненья нарастают, паники атака,
Когда вокруг вас рвутся узы брака:
Опять рассыпалась семья – развод.
И всё ж отчаянью давай решительный отвод.“
Филл Босманс
Вот что я ей ответил:
«10 до сих пор близких родственников игнорируют свою сестру и свояченицу и отдаляются от неё. Почему? Да потому, что Ольга выбрала новый, им незнакомый образ жизни. Она ещё молодая и симпатичная. Она хочет быть свободной и не обременять себя семейными узами. Она уверена, что всегда найдёт мужчину на ночь. И при этом ей не нужно будет стирать его штаны или штопать носки. Она хочет наслаждаться жизнью. Она отказалась от своего прежнего регламентированного жизненного кредо и приняла нечто новое – жить в своё удовольствие. Она считает, что сможет таже, как это принято у одной третьи местных немцев, жить одинокой.
Пять её сёстер и братьев придерживаются старых дедовских традиций: семья ни в коем случае не должна распадаться, это долг родителей по отношению к детям. А тут возникает Ольга, разведённая, но счастливая. Все опасаются, что пример Ольги окажется заразительным и повлечёт за собой распад и их семей. Отсюда недовольство, холодность и антипатия по отношению к сестре.
Что делать? До тех пор, пока Ольга будет вести свободную жизнь, не может быть решён этот конфликт, разве что все пятеро изберут путь младшей, что совершенно невероятно. Как только она придёт к ним в гости с мужчиной – не с другом, а мужем – ей простят развод, её свободное поведение, и она снова будет обласканной и любимой в кругу всей семьи.
Разрешение возникших проблем между сёстрами и братьями должна ты, Алвина, предоставить им самим. Не встревай между ними. Ты, как мать, должна серьёзно отнестись к решению твоей 30-летней дочери. Она взрослая и имеет право определять, как ей жить. Мы ведь призываем своих детей: „Вживайтесь и становитесь такими, как кореные немцы“, а когда они это делают, мы не хотим или не можем их понять. Подумай, её стиль жизни не нравится тебе, мне, нам – мы так воспитаны, но мы, очевидно, должны его принять, т. к. мы живём теперь в стране с иными жизненными принципами».
Эта неурядица между близкими - есть конфликт между прошлым и настоящим, между новым и старым. Одни придерживаются в отношении семьи и секса привычного и понятного старого уклада, т. е. живут по старой оценочной шкале. Ольга переоценила эти понятия, отклонила тот старый, привычный нам образ жизни и приняла здешнюю более свободную форму жизни».
«Любовь – не предмет роскоши, который можно купить».
Филл Босманс
В ещё более тяжёлую ситуацию попала дочь другой троюродной сестры – Гертруды. Агнес всегда была очень уверенной в себе и сильной личностью. Она здесь быстро преодолела языковой барьер, переквалифицировалась на менеджера. Она тоже развелась с мужем, который хотел видеть мир только через муть пивной бутылки. Дети остались с нею. Агнес была убеждена, что без отрицательного влияния отца сможет успешно воспитать детей. Если одна треть людей Германии живёт в разводе и воспитывает детей, почему она не сможет?
Все трое ребят были способными и быстро выучили немецкий язык. Уже на второй год их оценки были лучше, чем у одноклассников. Чтобы поддержать их уверенность в себе, Агнес внушала им: „Вы самые красивые, самые умные, самые лучшие. Вам безмерно повезло, что вы можете жить и учиться в Германии. Здесь будет ваша Родина“.
Она сняла просторную квартиру, каждый получил собственную ком-нату: „Это ваша частная сфера, никто не должен вам здесь мешать. Учитесь наслаждаться своим детским счастьем“. Телевизор, компьютер, музыкальный центр, мобильный телефон, карманные деньги – всё должно было помочь им хорошо учиться. В своей любви мать желала им самого лучшего.
Со временем они, один за другим, достигали юношества и половой зрелости. Мать и здесь их просвещала, покупала им презервативы, учила, как ими пользоваться, как себя вести, разрешала приводить подружек в дом и ночевать у них. У всех троих были прекрасные отношения с одноклассниками-немцами. Вообще-то они и сами давно уже стали таковыми. Дом всегда был полон друзей.
Вскоре после развода Агнес повстречала коренного немца, который тоже был одинок. Они нашли много общего, сблизились и стали друзьями. Они встречались один-два раза в неделю: театр, ресторан, танцы, сауна и постоянные поездки на выходные или в отпуск. С пятницы на субботу он оставался у неё ночевать. Манфред научил её ценить жизнь с доселе неведомой стороны, и Агнес в свои 45 лет открыла для себя совершенно другой мир. Это была жизнь, что называлась „Наслаждаться жизнью сегодня“.
Жизнь протекала теперь в ином порядке: работа, затем Манфред с его новыми жизненными установками и, наконец, семья. Работа давала материальную основу для существования семьи. Это осталось прежним, но семья с первого места отодвинулась на второй план. Там она была самым святым в жизни, и ею меряли человеческое счастье, поэтому семья и работа считались чем-то неразделимым. Агнес не заметила, как между этими двумя понятиями вклинилось что-то новое. Манфред отодвинул семью куда-то в сторону. Раньше было счастье с семьёй, а теперь – „у меня тоже есть право на счастье, и я хочу наслаждаться жизнью“. Появилась шикарная одежда, расходы на дорогие удовольствия, возникла нехватка времени для семьи. Так обозначилось её счастье отдельно от детей.
Получилось, что трое подростков-юношей без плохого влияния отца, но с совершенно новым примером матери, остались предоставленными самим себе. Связь между матерью и детьми всё больше ослабевала. По утрам все торопились на работу или в школу. Дети возвращались домой в сопровождении двух-трёх друзей. Холодильник молниеносно пустел, грязная посуда оставалась на столе, в раковине, на стульях. Музыка, компьютер, интернет, девочки. Домашние задания забывались всё чаще, учёба оказалась заброшенной. Кровати и комнаты не убирались, всё постепенно погрязло в беспорядке.
Усталая мать возвращалась домой около 10 часов вечера. Её ожидал хаос. Она пыталась объяснить детям, как важны порядок и чистота, наконец, стала требовать и строже обращаться с ними – ничего уже не помогало. Когда в свидетельствах об успеваемости вместо единиц и двоек появились 4 и 5-ки, терпение матери лопнуло. Многочисленные друзья должны были исчезнуть, она резко сократила карманные деньги, даже пыталась запереть парней на какое-то время в квартире.
Но это были уже не 8-12-летние дети, а 15–19-летние парни. И она сама им настойчиво внушала, что они самые-самые, имеют право на приватсферу и должны научится наслаждаться личной жизнью. Она была примером для подростков и показывала им, как проводить свободное время с другом, развлекаться, закрываться с ним в спальне. Она хотела как лучше - научить их самостоятельности, независимости, свободе. Они это так дословно и восприняли. И парни просто не стали впускать мать в свои „свинарники“, как она теперь называла их комнаты. Пока она была дома, ребята замыкались у себя со своими подругами. Это был тот камешек, что вызвал лавину – вся семья переживала конфликт.
„Пропасть двумя шагами не преодолеть“.
Уинстон Черчиль
Агнес в своё время игнорировала или не хотела понять, что с её новым девизом „наслаждаться жизнью“ связаны старые ценности, такие, как прилежание, трудолюбие, целеустремлённость, воля к победе, выдержка и многие другие. Она не переоценила и не увязала новые и старые ценности, из которых рождается свобода и другие приоритеты, являющиеся основой наслаждений, не довела это до сознания детей. Таким образом, они перепрыгнули эти ступени к «наслаждению». Они не поняли, что удовольствия, весёлая жизнь вначале должны быть заработаны. Они просто требовали от матери детских денег и даже жаловались на неё в ведомство по делам молодёжи. Так семья получила вторую трещину – старший сын в 19 лет ушёл из дома. У среднего появился ещё один пример того, как можно жить свободно, без всякого контроля. И он уже вёл речь о собственной квартире. Семья грозила полностью развалиться.
Такой удар. Где была ошибка? Подоплёка к этому промаху лежала намного глубже. Агнес полагала, что она полностью распрощалась со старой жизнью. Она была убеж¬дена, что для того, чтобы начать жизнь на новой Родине, нужно всё старое отвергнуть и искать только свежее и новое. Она отодвинула в сторону ценности, под влиянием которых выросла там. Но они остались в её подсознании. И теперь старое, оттеснённое в сторону, всплыло и столкнулось со вновь приобретёнными ценностями. Это и вызвало конфликт, семье угрожал крах и распад.
„О разводе думайте не спеша,
тем более коль дети у вас.
Та рана будет глубока
И у многих не зарастёт никогда.“
Филл Босманс
На этой стадии Геуртруда писала: «…Ради Бога, помоги мне образумить Агнес. Она считает, что она счастливейшая женщина среди всех своих родственников и знакомых, что в её семье всё протекает так же, как в семьях коренных немцев, что „каждый имеет право принимать самостоятельные решения. Если кто-то хочет вылететь из родительского гнезда, он уже вырос для самостоятельного полёта. Счастливого ему пути!“ Я не могу этого понять. Это неправильно. Мне жаль моих внуков. Но Агнес стоит на своём. Может быть, ты напишешь ей письмо и разъяснишь ей всё?…»
Я написал племяннице своё ненавязчивое мнение. Вот резюме: «…Никто, кроме тебя самой, не может вам помочь в вашей семейной драме, как это назвала твоя мать. Но, чтобы избежать дальнейших проблем, я бы тебе посоветовал следующее: вернись в своих мыслях в прошлое. Не следует отбрасывать все ценности из коммунистического периода нашей жизни. Идеологию в целом – да. Но есть детали, встро-енные в ту систему из предыдущего исторического опыта и знаний человечества. Возьми, например, 10 заповедей Моисея. Им 2 000 лет. Они образуют основу различных культур и времён, и были вмонтированы в моральный кодекс строителя коммунизма. Просмотри все ценности, которые были важны для тебя там, оцени и раздели их на положительные и отрицательные. А потом реши, какие из них тебе подходят, поставь их на символический постамент.
Например, достоинство – ты была там полна достоинства, ты и здесь будешь такой. Итак, достоинство на постамент. Ты любишь, когда в доме всё блестит, но у тебя не хватает времени, а дети слишком ленивы для этой работы. Ты достаточно зарабатываешь, тогда найми себе уборщицу на пару часов, но сократи парням карманные деньги. Это компромисс между старым и новым.
Знаменитый блат оставь там. К сожалению, это была частица нашей жизни. Осуди его как явление, унижающее человеческое достоинство. Это означает разрушить частичку чувства собственного достоинства. Если ты полагаешь, что это легко, сильно ошибаешься. Тут предстоит понять, что означает блат. Здесь тоже есть нечто подобное, но совсем в других размерах, оно появляется здесь в виде пожертвований в миллионных размерах, и процветает по пословице: „Рука руку моет.“ Вот и разберись, где старое, а где новое и что лучше.
Таким образом, оцени весь свой незримый, привезённый с собой багаж. Уничтожь все отрицательные ценности. Но и с частичным раз-рушением оценочной шкалы и чувства собственного достоинства ты не можешь сразу стать местной, саксонкой ли, баваркой или другой. Приехавшие дети – да, они это смогут. Мы же должны интегрироваться, т.е. приспособиться. Мы можем стать лишь смесью того, чем мы некогда были, с коренными немцами, т. е. можем стать составной частью нового сплава…»
Сплав
„Родной язык люби,
о нём с душою говори!
Используй, чествуй, чтобы жил –
язык отцов ты заслужил.“
А. Вюрц
Эмиль поделился со мной своими заботами и сомнениями. Он писал: «Дети совсем не хотят признавать наш родной язык и разговаривают только, как местные. Мы сохранили язык родителей – Wolgadeutsch – несмотря на советскую человеконенавистническую национальную политику. Нас хотели превратить в русских. Отец был строг к нам и, если он заставал нас дома говорящими по-русски, мы получали трёпку. Наши же потомки добровольно отказываются от завоёванного права. Что тут можно сделать?»
Его желание сохранить диалект немцев Поволжья основывалось на высказывании живущего в Казахстане публициста (OWD №1, 1998г.), который хотел научить ауссидлеров, как им следует обживаться в Германии. Мне думается, его бредовое утверждение, что немцы России являются носителями какой-то особой возвышенной частью немецкой культуры, привело бы нас к этнической изоляции в Германии. Он ставит на одну ступень принудительную ассимиляцию немцев в России с нашей добровольной интеграцией в Германии. И он призывал нас противиться намеченному курсу, чтобы не допустить снижения своего интеллекта до уровня среднего немца Германтии. Какое заблуждение!
Мой ответ: «Дорогой Эмиль! Тебя мучают вопросы, на которые я уже давно нашёл ответ. Мне говорили, что при рассматривании прошлого через призму можно узнать будущее. Чтобы в этом убедиться, я нашёл лазейки в прошлом и посмотрел во вчерашний день. Увиденное было для меня неожиданным удивительным откровением. Видение растянулось на 130 последих лет и началось в эпоху, когда царизм объявил открытую войну немцам в России:
1871 г. – ликвидация закона о колонистах;
1874 г. – введение воинской повинности для российских немцев;
1887 г. – созданы преграды в приобретении земли для немецких колонистов.
1891г. – преподавание в школах для детей колонистов было переведено на русский язык. Всё было направлено на разрушение немецких общин в России и на быструю ассимиляцию немцев.
В 1889 г. старший сын моего прадеда Вильгельм Вольшлегер был при-зван в армию и вскоре пал на войне. Через два года эта участь служить в армии поджидала следующего сына. При этих обстоятельствах отец семейства решил покинуть Россию. И Иоганн Вольшлегер в 1890 г. со своими семью детьми вернулся на родину предков. Лишь одна замужняя дочь, то была моя бабушка с материнской стороны, не могла последовать за ними и осталась в России. Через 25 лет, в 1915 г., переписка между родителями, братьями и сёстрами и моей бабушкой была прервана из-за насильственного выселения волынских немцев.
Безуспешно искали Эдуард и Рудольф Вольшлегер, бывшие в 1916-17 гг. на Украине в составе оккупационных войск, семью своей сестры. Она, как и все 200.000 волынских немцев, была изгнана в Сибирь.
Однако в 1924 г. оставшиеся в живых родственники вновь нашли друг друга в письмах и узнали все новости друг о друге до 1935 г., когда сталинский «железный занавес» на многие годы разорвал эту связь. Наступило чёрное время абсолютного запрета любых контактов граждан Советского Союза с заграницей.
Когда в 1943-45 гг. несколько сотен тысяч немцев оставили Украину и попали в Вартегау, то в Германию попало несколько моих родственников. Трём из них повезло, они избежали обратной депортации в Россию и остались здесь навсегда. Одна из них, Ольга Дюстергофт, была в своих поисках успешнее других, разыскала родню, познакомилась с Вольшлегерами и смогла наладить с некоторыми из них более тесную связь, которая поддерживались до самой её смерти.
Через неё мне удалось наладить контакты с некоторыми потомками Иоганна Вольшлегера. Когда я в 1994 г. приехал в Германию, в живых были ещё три внучки деда и много правнуков. Но было совсем непросто вызвать их на доверительный разговор. Одна кузина моей матери, с которой я пытался наладить переписку, ответила лишь на моё третье письмо после того, когда я пригрозил, что приеду в гости. Вот небольшой отрывок из её письма:
„...Я не могу, да и не хочу с кем-либо переписываться и устанавливать связи... Моя дочь тоже не готова завязать с кем-либо такие отношения... У меня нет никакого контакта с моими кузенами и их детьми, я не знаю их адресов и не знаю, живы ли они... Мы друг другу чужие. Всё, что было семьёй, мертво, и уже очень давно. Нельзя повернуть колесо истории, и я этого не хочу, да и не могу...“ Я был поражён!
Но находились и люди с чуткими сердцами, готовые выслушать дру-гого. Мы попытались совместно с ними в воспоминаниях нащупать пути и определить, как проходило их приживание на новой родине и какое влияние на внуков оказал тот факт, что их деды и родители приехали сюда с Волыни. Удивительно, но они утверждали, что даже их родители о жизни в России почти ничего не знали. Что только поколение, переехавшее в Германию, проявляло какой-то интерес и имело потребность в письменном общении с родственниками с бывшей родины. Но уже им, свободно владевшим немецким языком, пришлось приспосабливаться к новому окружению.
Для следующего, уже здесь родившегося поколения слово „Волынь“ стало чужим. Они выросли здесь, и это была их родина. Они стали коренными жителями с самого рождения – и этим всё сказано. Последний носитель фамилии Вольшлегеров умер в 1980 г. Эта обширная семья волынских немцев исчезла, она полностью растворилась. Неужели бесследно? Следует упомянуть, что все, с кем я смог общаться, говорили только на наречии той земли, в которой они жили в Германии.
В 1912 г. „добровольно“ вернулся в Германию старший брат моей бабушки с отцовcrой стороны Людвиг Цех. Он чувствовал себя в России в опасности. Ещё в предвоенные годы немецкий язык в общественных местах неофициально был запрещён. Немецких колонистов принуждали за высокие цены выкупить арендуемый надел земли в собственность. При этом за кредиты взымались очень высокие проценты. 15 колонистов из Каролинки пошли на риск и купили свои наделы. Через три года они должны были глубоко сожалеть об этом шаге, так как в 1915 г. все недвижимое имущество волынских немцев было экспроприировано, а их самих сослали в Сибирь. Остальные 65 семей – 81 % колонистов – ещё до войны и за три года до переселения были вынуждены покинуть своё родное село с усадьбой, и со всеми пожитками отправиться на поиски новой жизни. Они переселились в другие губернии: Минскую, Курскую, Прибалтику, Таврию, Саратовcкую и в Cибирь.
80 лет провели они в бесконечном поиске новой родины. И всё зря – они на великих просторах России так и не смогли найти отнятую Родину. В те годы многие переселились в страны заокеании. Так что уже 1910 – 1914 гг. были началом изгнания российских немцев.
Людвиг Цех решил иначе. Он, как Heimkehrer вернулся в Германию, где с восемью детьми надеялся начать новую жизнь. Ни он, ни его дети и внуки не пожалели об этом. 28 000 российских немцев вернулись в те годы в Германию. Только дочь Людвига – Оттилия Цех – осталась в России. Через неё родители, братья и сёстры узнавали о жизни немцев в России: о насильственном переселении в 1915 г., о коллективизации в 1928-36 гг., о голоде 1921 и 1933 гг., о запрете религии и закрытии церквей 1924 – 1934 г., о раскулачивании и выселении зажиточных крестьян, противившихся вступлению в колхозы. Потом „железный занавес“, и все немцы в Советском Союзе словно вымерли: ни писем, ни иных известий.
Лишь через 20 лет, после 1956 г., как с того света вновь появились признаки жизни. Оттилия сообщала: в 1938 г. её муж, как и тысячи других немцев, был арестован и расстрелян; в 1941-45 гг. – война, в которой пропал без вести старший сын Эрих; в 1943 г. – депортация в Германию, а в 1945 г. – назад в Советский Союз севернее полярного круга, на принудительные работы; в 1950 г. – в Казахстан, на шахты под комендантский надзор. Она посылала длинные списки умерших и пропавших без вести родственников. Из 25 семей Цех довоенного времени она смогла разыскать только одну – это была кузина Ольга Янцен, дочь дяди Адольфа Цех.
В Германии умерли родители, после них – братья и сёстры. И тёте Оттилии в России исполнилось 88. С её кончиной прекратилась переписка с родственниками, которые жили в двух разных мирах. Потомки российских немцев, вернувшихся в Германию в 1912 году, навсегда потеряли связь с бывшей Родиной родителей.
Терпение и везение позволили мне в 1995 г., после 25 лет неизвестности, разыскать внуков деда Людвига Цех. В живых было ещё 11 человек. Все они считали себя кореными немцами и моё вторжение в их спокойную, стабильную жизнь восприняли как угрозу их покою, уравновешенности и душевному спокойствию, а некоторые даже как попытку подкрасться к их имуществу.
Я думаю, каждый может представить себе, как неприятно мне было доказывать им, что у меня не было никаких злых умыслов. Некоторые вели себя по отношению ко мне сдержанно, называли сомнительные даты для встречи, спешили окончить разговоры, демонстрировали своё невнимание, презрительно морщили нос, проявляли неуважение.
Один их них не мог смириться с тем, что мы с ним троюродные братья. Немец из России и кузен? Невероятно! Этого не может быть! Другой возмущённо спросил: „Я не могу понять, почему вы все приезжаете сюда, вместо того чтобы жить там, где родились, и вести счастливую жизнь?“ Он не мог или не хотел понять, что мы сделали только то, что сделали его деды и родители ещё 83 года тому назад. Третий жаловался: „Как это так, вы приезжаете сюда и уже через 3-5 лет пребывания здесь в состоянии строить собственные дома, больше, чем наши? Моя дочь с трёх сторон обстроена хоромами ауссидлеров, и её собственный дом выглядит теперь щупленьким“. Он не спросил, как велик кредит, как высоки проценты, сколько у них детей или смогли ли эти переселенцы позволить себе хоть один отпуск? И он умолчал, что является владельцем роскошного много-семейного дома с девятью трёхкомнатными квартирами. Видимо, его беспокоило, что эти переселенцы не снимают у него жильё?
Они разные, мои дальние родственники. Они все дети Германии, ро-дившиеся и выросшие здесь, не имеющие, как и все местные немцы, никакой информации об изгнании и преследовани российских немцев, о разрушении немецкой культуры в России, о геноциде.
Но с некоторыми я всё-таки несколько раз встречался. Я пытался вы-яснить, какое влияние оказало на них происхождение их родителей из России. Они вспоминали о своих дедушках и бабушках, о разговорах родителей, открывали в своей памяти скрытые уголки, из которых всплывали некоторые факты о Волыни. Но всё было так далеко и расплывчато, что они не могли найти никаких связей. Они росли, как все дети Германии, учились, становились взрослыми, но ничего не слышали о местности Волынь. В их памяти остались обрывки каких-то забытых сказок, которые они слышали от любимой бабушки в очень далёком детстве.
По мнению большинства приживание приезжих проходило тогда гладко и без помех. Я смог обнаружить только два момента, указывающих на трения между коренными и приезжими немцами. К приехавшим прилипла кличка «полак», видимо потому, что их путь проходил через Польшу и многие из них владели польским языком. И второе – население присваивало местам, где проживало определённое количество немцев-возвращенцев дополнительные собственные наименования, как например, «Маленькая Россия» в Гронау или «Новая Москва» в Гингене.
Остался в живых только один носитель фамилия Цех, но и у него нет сыновей. И таким образом и этот многочисленный род, вернувшийся на родину отцов с Волыни, растворился в огромной немецкой семье. Тоже бесследно?
Из депортированных в 1943-45 гг. в Германию волынских родствен-ников, имевших счастье остаться здесь, я познакомился с четырьмя семьями. Кроме десятка русских и украинских слов, некоторых элементов материнского диалекта и смутных воспоминаний о месте рождения, у них ничего не осталось. 50 с лишним прошедших лет постепенно стёрли из памяти прошлое. Они прибыли в Германию молодыми людьми, которым нужно было очень стараться устроить здесь свою жизнь. Их новая жизнь началась с работы по восстановлению разрушенной Германии. Потом появились дети, необходимость поставить их на ноги.
И когда в 60-е гг. в результате настойчивых поисков появились первые известия о потерянных родителях, братьях, сестрах, родственниках, они уже чувствовали себя здесь, как дома. Новости, приходившие оттуда, будили дремлющие воспоминания о родительском доме, детстве, юности, но были такими неясными и блёклыми, обрывистыми и короткими, что вызывали больше беспокойства, чем удовлетворения. Тысячи вопросов. Ответы медленно просачивались в сознание, но не хотели там закрепляться. А возможностей для встреч всё ещё не было.
Позже, в 70-е гг., из Советского Союза начали приходить более прият-ные и успокаивающие сообщения: построен дом, заложено хозяйство, стали жить лучше.
И вдруг в 80-е гг. прорвало: все оставшиеся в Советском Союзе род-ственники, словно проснувшиеся от глубокого сна, захотели приехать в Германию! Как так? У вас там дом, двор, сад, корова, свиньи, птицы! Держитесь за своё имущество! Здесь, в Германии, у вас никогда не будет такого богатства. Те, кто уже 35 лет прожил в Германии, были избавлены от преследований и геноцида, поэтому не могли понять и осмыслить решение о переезде. Их дети родились здесь, они коренные немцы и держат дистанцию по отношению к немцам из России. Однако они признают приезжающих немецкоговорящих родственников и помогают им открывать этот новый и интересный мир – Германию.
Интегрированными чувствуют себя и мои родственники, приехавшие в Германию в 1976-77 гг. Они ещё говорят по-русски, но предпочитают общаться по-немецки, и, пожалуй, лучше на своём диалекте, чем на наречии населения, где живут. Вывезенные детьми с Волыни в Сибирь и Среднюю Азию, они не испытывали связующих чувств с местом, где они родились. Также не испытывали они тоски по той Родине, которая им была злой мачехой и их оттолкнула. Здесь, в Германии, они быстро нашли свою Родину.
Большинство родственников, приехавших сюда в 1988-93 гг. также утверждают, что они интегрировались, что не испытывают трудностей общения и, как все кореные немцы, чувствуют себя, как дома.
Когда я отвернул взгляд от прошлого и направил его на сегодняшний день, я тотчас же нашёл ответ на вопрос, кто мои далёкие родственники, будь то потомки возвращенцев во втором или третьем поколении, или ауссидлеры. Я не мог найти большого различия между ними и коренными немцами. Они такие же, как все обычные немецкие граждане: рабочие, служащие, частные предприниматели, владельцы многоквартирных домов, ресторанов и фирм. Но и среди них, к сожалению, оказалось два безработных алкоголика. Некоторые из них - убеждённые холостяки, другие женаты, имеют по одному, реже два ребёнка или совсем без детей и не могут себе представить, что их бабушки и дедушки имели семьи по 10 человек. Есть партийные, но большинство только симпатизируют, перемещаясь от одной группы к другой. Никто из них, стар или млад, приехавшие недавно или из первого, второго, третьего поколения – кроме меня – не посчитал нужным искать связи с землячеством немцев из России. Они стали такими или скоро станут такими, как все коренные немцы.
И всё же у некоторых возникает потребность узнать больше о своём происхождении. Хорст Герлах рассказывал, что у его дочери из третьего поколения, хотя она живёт в Италии, возникает очень много вопросов, она хочет больше знать о путях скитания предков. Курт Лиске – из первого, уже здесь родившегося поколения (в 1924 г.) – пишет: „Я был бы рад, если бы Вы мне дали больше информации о Волыни. В настоящее время у меня есть контакт с российскими немцами, и я получил от них много книг, которые читаю“. Дитер Пройс – из второго поколения, родился в 1940 г. – сообщил, что он посетил в возрасте 57 лет свою родину в бывшей Восточной Пруссии. Не ностальгия, а любопытство погнало его туда, как он утверждает. А посетить Волынь? Нет! Нет повода, нет потребности.
Но и здесь не без исключений. Так, Райнхард Шён, приехавший в Германию в 1943 г. 13-летним мальчиком, уже три раза побывал на Волыни в поиске следов прошлого. И его рождённая здесь дочь Ангелика помогает ему и тоже один раз ездила с ним на Украину.
Я познакомился с людьми из Исторического объединения волынских немцев и прочёл много их публикаций из землячества Вислы и Варты.
Исходя из всего сказанного, я сделал выводы, которые отвечают на твои вопросы:
1. Все возвращенцы, ауссидлеры и поздние переселенцы, относятся к различным группам с разными наречиями, которые имеют общие корни с диалектами Германии. Все приезжие были, да и сейчас ещё очень неоднородны, но все они движутся добровольно, и независимо от года приезда в Германию, в одном направлении – к приживанию, смешению и растворению в большой массе коренного населения. Хотя некоторые из старших владеют ещё родным диалектом, их дети все уже в первом поколении разговаривают, как саксонцы, швабы, гессенцы или другие – они интегрируют в то немецкое общество, где живут. Не следует путать принудительное отвыкание от родного языка „тогда и там“ в Союзе, с добровольным переходом здесь к другому диалекту. Нет оснований идеализировать наш волжский, волынский или иной диалект. Да, пожалуйста, кто хочет, может его сохранить. Однако важно понять: кто противится языковому развитию в стране, тот движется против ветра!
2. Каковой будет доля (часть) немецких народных групп из России в образовании нового смешения людей, установить и измерить невозможно. Но известно, что даже микроэлементы оставляют свои особые качества в каждом сплаве. Мы не можем надеяться стать указательным пальцем или глазом большого немецкого организма. Но и как отдельные народные группы (островами), мы не сможем существовать, потому что хотим быть немцами среди немцев. Мы растворимся, станем частью немецкого народа. И неважно, на каком диалекте будут общаться наши приехавшие земляки и потомки, – швабском, саксонском или ином – важно, что все они должны почувствовать себя дома, то есть немцами на родине. И чем раньше, тем лучше.
3. Нам, старшему поколению немцев из России, важно передать нашим потомкам информацию в письменной форме о случившемся с родителями и нами. Будущие поколения должны иметь возможность оценить исторические факты нашего преследования и изгнания, должны быть готовы сделать своевременно выводы, чтобы почувствовать всё безумие войны и геноцида и избежать подобных ужасов, а если надо, то сопротивляться такому насилию, защищаться и не допустить ни под каким „разумным“ предлогом повторений подобного. И если мы сумеем до наших детей и внуков донести это завещание, тогда мы, изгнанные, внесли свой вклад в прочность нового сплава.
А теперь, Эмиль, подумай. Стоит ли нам говорить только на нашем диалекте или стать на путь, которым уже прошли наши возвращенцы в течение 100 последних лет?
Оцени сказанное и пришли мне своё мнение.
Сердечно обнимаю тебя! Твой друг…»
„Родной диалект потерялся в пути.
Где мог ты застрять? Где ты?
Да и к чему ещё искать тебя,
Лишь чтоб доказать, что немец я?“
А. Байм (VadW Nr.1, 2001)
Вскоре от Эмиля пришёл ответ:
«Дорогой друг!
Боже! Где только ты находишь слова для таких длинных объяснений? Но зато ты мне всё основательно разжевал. Я понял тебя, и у меня нет возражений. Однако, что тогда преследуют эти горе-теоретики своими утверждениями о „выдающихся особенностях“ российских немцев, что нам „не следует опускаться до уровня среднего обывателя Германии“ или о „сохранении островов российских немцев“ в стране. К чему нам этот подкинутый кукушкин выводок? Этот паразит в дальнейшем может навлечь на нас много бед...
У меня к тебе ещё один вопрос. Ты рассуждаешь о чувстве родины, будто ты всю жизнь здесь живёшь. Я на 3 года дольше тебя здесь, но всё ещё чувствую себя чужим. Стоит мне только открыть рот, как меня тут же признают за немца из России, а иные просто русским. Опиши мне, если тебе не трудно, своё восприятие, как это можно почувствовать, что ты здесь дома...»
Действительно было трудно найти нужные слова, но я попытался:
«...Дорогой Эмиль, забудь об островах российских немцев в Германии. Это чистейший абсурд. Любые народы могли бы это сделать, но не мы. Турки, вьетнамцы, негры и другие – это скалы, опущенные в море, их не скоро растворит вода. Мы с тобою пресная вода реки добровольно вливающейся в море. Отплыви от берега сотню метров, почерпни ладонь воды, глотни её. Ты быстро убедишься, что она солёная, что пресная смешалась с морской водой. Так и мои многочисленные родственники Вольшлегеры и Цехи за полсотню лет растворились в Германии. Часть волынских немцев, приехавших в Германию в годы войны, образовали несколько закрытых общин. Я посетил две из них - Драйсиг в Саксонии и Линстов в Мекленбург–Форпомерне. Через несколько лет уйдут последние старики, и от этих волынских немцев останутся лишь воспоминания, да Музей, устроенный ими в Линстове. Практически уже давно растворились эти российские немцы. Что мы, умнее этих возвращенцев, или же не хотим стать немцами среди немцев?
О чувстве родины. Этот вопрос я ставил сразу по приезду кузине моей жены, Анне Бай. Она тогда ответила, не задумываясь: „Чувство, что я дома? Это чувство Родины. Это очень приятное, но невыразимое словами ощущение (ein ganz tolles Gefühl).“ Тогда я не мог почувствовать и осмыслить это приятное, но я ей поверил на слово. Теперь же я попытаюсь тебе это описать. Только должен предостеречь, что родину каждый приехавший воспринимает по-своему и в зависимости от его индивидуальных запросов и ожиданий. Ощущение это складывается, как из многих повседневных мелочей, так и из видимых достижений.
Вот один упрощонный пример: перенесись в прошлое. Представь себе, что ты переехал с одной улицы на другую. Ты видишь новые дома, тротуары, транспорт, магазины, незнакомые лица. Но проходит немного времени, и всё становится знакомым, близким и чуждость отступает, ты начинаешь чувствовать себя здесь дома.
Как это пришло ко мне здесь, в Германии? После двух с половиной лет упорной работы над собой я заметил, что думаю по-немецки. После четырёх лет мне в первый раз приснился сон на немецком яэыке. Ощущение стеснения, а точнее боязни заговорить с незнакомыми осталось где-то позади и сменилось ощущением повседневности и удовлетворённости от общения с людьми. Обыденность, спокойствие, уверенность, что я есть часть местной общины, – вот суть возникшего состояния. Анна Бай была права, когда описывала это состояние, как некое чудо. Она воспринимала чувство принадлежности к новой жизни, как радость, как нечто неописуемо-приятное, почти невероятное, которое затем постепенно угасло, превратившись в обыденность.
Попробую описать это по-иному. У меня была катаракта обоих глаз. Острота зрения двигалась к нулю, и поэтому я согласился на операцию. Когда на следующий день я снял повязку, я ошалел. Передо мною был совершенно новый мир, который меня ошарашил своими красками. Стены комнаты оказались белыми. Не такими белыми, какими были вчера. Они без малейшей тени вчерашней серости были белые-белые. Просто невероятно белые! Цветы на подоконнике были такие цветастые, будто их для меня только что покрасили. Красные, жёлтые, синие лепестки цветов светились по-новому, совершенно сказочно. Я их не только нюхал, но был вынужден их потрогать , чтобы убедиться в их реальности. А листья? Как только они могли за ночь стать такими изумрудно-зелёными!? А лазурное небо!.. Всё было настолько нереально ярко, будто происходило во сне. Но через несколко дней это волшебство исчезло. Всё стало обычным.
Примерно то же самое происходит с восприятием родины. Надо на всё смотреть со стороны, другими, здоровыми глазами, привыкнуть и радоваться новым ярким краскам. Если рядом с радугой иногда возникнут серые тени, тусклые или тёмные цвета, то это надо воспринимать, как естественное, само собою разумеющееся явление. Такова жизнь. Совершенно неважно, что кто-то в тебе узнаёт немца из России. Ведь это действительно так, не надо эту реальность прятать.
И уж совершенно несущественно, признаёт ли тебя кто-то равноправ-ным с ним немцем. Твоё восприятие является определяющим. Ты сам должен быть убеждён, что ты полноправный гражданин Германии, что ты нашёл свой дом, свою родину. Не надо ждать, пока местные тебя признают „своим в доску“. Они бы тебя хотели видеть полностью ассимилированным. Но ты ставил перед собою иную цель, ты хотел пристроиться, прижиться в этом новом обществе, то есть инте-грироваться. Ты настойчиво боролся или борешься за это. Поэтому раньше или позже это чувство к тебе придёт. А возможно, уже пришло? Перепроверь это. Только ты сам, никто другой, можешь определить степень интеграции, твоё ощущение является решающим.
В этом смысле ты не единственный, кто отмежевался от старой родины и застрял в ветвях нового дерева жизни. Дочь моего кузена уже 10 лет здесь, говорит без малейшего акцента по-немецки, все трое её ребят прижились. Один женился на коренной немке, они оба витают на седьмом небе. Дочь окончила университет, вышла замуж, у них ребёнок, работа, квартира. Младший заканчивает профессиональную школу. Сама она своей жизнью довольна, жить желает только в Германии. Однако не находит в себе ощущения того, что дома. Я ей сказал: „Фрида, ты полна страха, тебе кажется, что ты на макушке дерева. Глянь вниз, ты в одном метре от земли. Не цепляйся за корявые ветви, сойди на влажную зелень и ощути босыми ногами её приятную нежность. Ты дома! Здесь твоя родина. Не жди чьих-то объяснений, признаний в любви. Разожми ладони и опустись на землю. Только ты сама можешь воспринять надёжную твердь под ногами.“
Наверное, это касается и тебя! Успехов тебе, Эмиль!
(продолжение следует)