Гергенрёдер Игорь

В старые-престарые времена на Турьей Горе стоял огромный, окружённый рвом и неприступными стенами замок. А вокруг горы простирался глухой Темнющий Лес. Хозяином замка и горы был некий барон, забавник и обжора, который любил хвалиться всякими диковинками, часто пировать, а ещё чаще – безобразно шутить. Он ходил прихрамывая, с прискочкой, словно старая лошадь, которая всё не хочет забыть, как гарцевала когда-то резвым скакуном. У барона было толстое брюхо, а ноги – худые и кривые. Жирные щёки свисали, точно брыли у бульдога, глаза злобно ухмылялись и щурились.

Больше всех доставалось от барона, конечно, его прислуге. Прикажет тайком поставить в кладовой капкан и пошлёт туда кого-нибудь из слуг. В темноте угодит в капкан бедняга – то-то весело хозяину и гостям!

Служила в замке девица Виола, красавица и здоровячка, да как высока ростом! На целую голову выше высокого мужчины. Силачка такая, что легко относила в верхние покои замка по два мешка угля зараз.

Однажды она чистила хлев. Вдруг пол проломился – девушка оказалась по самый подбородок в яме, полной жидкого навоза. А в дверях хлева оглушительно захохотали: впереди своих гостей чуть не лопался от хохота барон.

- Кто виноват, что ты такая слониха! – закричал он девушке. – Ты тяжелее всех моих коров, вместе взятых! Добрые дубовые доски тебя не выдержали. А ещё – Вио-о-ола!.. – и он, передразнивая, попытался кокетливо повести плечом. – Воздушная фея, гы-гы-гы!

Дело было не в тяжести Виолы. Барон накануне велел потихоньку разобрать пол, устроить яму с навозом и, прежде чем уложить доски на место, хорошенько подпилить их.

Над Виолой не смеялся единственный человек в замке. Это был пожилой слуга, которого заставляли бегом выполнять любое пустяковое поручение все кому не лень. И повар, и помощники повара, и прачка, и даже кормильщица кошек. Повелось так потому, что слуга не удался ростом: не выше семилетнего мальчика. А уж лицо безобразное – в угрях и бородавках! От того, что его всё время гоняли за чем-нибудь, он и ел на бегу, всухомятку. Этот всегда голодный, несчастный человечек в душе восхищался красавицей-силачкой и её поэтичным именем.

Барон очень часто и зло потешался над беднягой. Однажды на охоте в Темнющем Лесу приказал слуге, вместо собаки, выгонять барсука из норы. Плечи слуги застряли в узком лазе, и барон захохотал:

- Смотрите – он на старости лет начал расти, ха-ха-ха! Теперь догонит Виолу! А если барсук как следует обдерёт его мордашку, новая будет как у молоденького красавчика!

Смех охотников и челяди разнёсся по Темнющему Лесу, разбудил сов и сычей, ночных ястребов и филинов, потревожил гадюк в гнилых пнях, ужей в тине Камышового Озера...

Барон считал себя хозяином в лесу, но это было не так. Над головой шутника чернело дупло огромного суковатого вяза. Из дупла глядел на потеху невидимый дух Темнющего Леса. Духа звали Флик дер Флит, и, когда он не успевал сделаться невидимым, кто-нибудь из людей замечал его.

Говорили, что Флик дер Флит – косматая старуха в облезлом и рваном кафтане из рысьих шкур. Во рту торчит трубка между клыками, длинными, исчерна-жёлтыми: двумя верхними и двумя нижними.

Но иной раз трубка оказывалась засунутой за пояс из волчьих хвостов, а старая держала в руках табакерку: набивала ноздри костлявого рябого носа табачком, до того душистым, что у человека, какой случился поблизости, начинало приятно щекотать в носу. Но чихнуть он никак не мог, и оттого у него текли слёзы, а потом он и вовсе забывал о приятном. Казалось, перед его лицом держат ушат с толчёным луком.

А когда чихал Флик дер Флит, начинался мелкий тёплый дождик. Разносился аромат преющей прошлогодней листвы и хвои, тянуло горьковатым и сладостным запахом омываемых мшистых валежин, и до чего быстро и густо росли грибы! То-то раздолье для грибников!

От дождика Камышовое Озеро подёргивалось рябью. Оно словно закипало. Вся рыба в нём ободрялась и спешила закусить. Даже ленивые налимы выплывали из-под коряг и жадно хватали любую наживку. Рыбаки, которым посчастливилось в это время закинуть удочки, потом на всю деревню хвастались богатым уловом.

В Камышовом Озере обитает дух Виллибальд. Его можно увидеть только в одиночку и лишь в те лунные ночи, когда цветёт редчайшая златорозовая вероника, в которой сокрыты хрупко-прихотливая тайна и магическое влекущее тепло.

Виллибальд выходит на берег в человечьем обличье: высокий толстяк с седыми кудрями, что сахарно сверкают в свете луны. Кожа его розовеет, словно он только что всласть попарился. На нём – искусно сработанный пояс из рыбьих пузырей, а на этом удивительном поясе висят красноглазые сазаны, толстенькие, как поросята. Ниже их – лещи шириной в ладонь силача, ещё ниже – караси, отливающие старым золотом, а затем – ерши, блестящие, точно перламутр, и колючие.

Виллибальд – будто в замысловатой юбке из живой рыбы. Жемчужно-серая с рыжиной юбка трепещет, и чешуя рыб восхитительно переливается при луне всевозможными оттенками. Через плечо толстяка перекинута перевязь из щурят, разевающих зубастые пасти. На голове красуется корона из краснопёрок, стоящих на хвостиках, и каждая держит во рту леденец.

Постояв на топком берегу, толстяк крадётся вдоль ручья, впадающего в его озеро. По пути рвёт и жадно поедает дикий чеснок. Под развесистыми дуплистыми ивами, где ручей глубок, Виллибальд входит в него, чтобы полюбезничать с духом ручья – красоткой Адельхайд.

Но надменная Адельхайд не терпит запаха чеснока, она брызжет водой толстяку в ноздри, дразнит его, кружась и ловко ускользая. Он гоняется за своенравной девицей, спотыкается о подводные коряги и камни, ранит себе ноги, а тут ещё вода в ручье вдруг сделается такой холодной, что ухажёр спешит вылезти и возвращается в своё озеро.

В это время можно услышать заливистый смех проказницы. А то и увидеть её в прозрачной воде. У красотки множество тонких кос длиною до пят. Косы тянутся и вьются вдоль её нагого гибкого тела, точно подводные растения. Кожа девицы нет-нет да и прельстительно сверкнёт меж ними, покажется соблазнительное округлое бедро или прекрасная грудь...

И Виллибальду, и Адельхайд, и старшему духу Флику дер Флиту давно досаждал шумный барон. Другие охотники как охотники: подстрелят добычу, повеселят духов песней у костра, да не забудут им оставить кусочек получше. А нахальный барон никогда не выкажет извечным здешним хозяевам и чуточки почтения. Вот и сейчас гогочет во всю глотку над слугой, застрявшим в барсучьей норе, а друзья и челядь вторят забавнику, будто они вовсе и не в глухом Темнющем Лесу, а на деревенском гулянье.

Флик дер Флит раздражённо закряхтел – и с высокого дерева слетела здоровенная сухая ветвь. Рассерженный Флик хотел, чтобы она долбанула барона по темени, но в досаде поперхнулся дымом трубки, и ветвь едва не угодила в маленького слугу: как раз в этот момент он насилу высвободился из барсучьего лаза. Барон захохотал ещё пуще:

- Жаль, сук не обломился чуток раньше! Тебя живо вбило бы внутрь, и твоё милое личико уже было бы в барсучьих поцелуях!

Слуги принялись разводить костры, готовить еду, а барон с друзьями всё не успокаивался. Виллибальд всплыл на поверхность Камышового Озера в обличье седого бобра с позеленевшими усами, Адельхайд выпрыгивала из ручья радужной форелью. Они нервничали сильнее и сильнее и, сделавшись невидимыми, принялись летать и переговариваться с Фликом дер Флитом, возмущаясь беспутным бароном и его компанией.

Голоса духов становились всё более резкими. Но охотникам казалось, что верещит сорока, стеняще вскрикивает выпь, пронзительно канючит канюк.

На разостланной скатерти слуги расставили приборы. И вдруг в тарелках вместо вкусно приготовленных потрохов молодого зубра оказались червивые селёдочные головы. Барон с отвращением приказал швырнуть скатерть со всем, что на ней, в костёр и подать тетеревов, зажаренных на вертелах. Но из аппетитных, лоснящихся жирком тетеревов поползли шипящие гадюки...

Наконец-то барон встревожился. Он велел подать коня, но увидел перед собой дряхлую клячу, хромую на три ноги. Кляча дыхнула такой вонью, что у забавника помутилось в глазах.

А тут лес угрюмо зароптал, облака заклубились, на глазах свиваясь в плотные крутящиеся жгуты, и вдруг жиганула какая-то невиданно рогатая и изломистая, от середины неба и до самого края земли, зловещая молния. Всё содрогнулось с таким обвально-тяжким треском, что охотники присели, прикрывая головы руками, а через миг кинулись от бури кто куда, забыв про барона. Он остался один перед вязом Флика дер Флита.

Весельчак увидел старуху. Она сидела на краю дупла: в облезлом и рваном рысьем кафтане, подпоясанная поясом из волчьих хвостов. Существо покачивало босыми вымазанными глиной ногами и шевелило пальцами, корявыми и волосатыми. Ногти на них длиннее кожурок горохового стручка. В космах старухи свил гнездо кобчик. Он возился в гнезде и зло посверкивал глазом на барона.

Незнакомка пососала трубку, в усмешке показала четыре клыка. Затем, сунув трубку за пояс, достала из-за пазухи черепаховую табакерку и принялась заталкивать табак в ноздри.

Барон был в ужасе, но скрывал дрожь. А тут у него хлынули слёзы. Вдобавок заурчало в голодном брюхе.

- Чего тебе надо? – спросил он старуху дрогнувшим голосом. – Хочешь, завтра же велю привезти сюда четыре бочки чёрного пива и воз охотничьих сосисок?

- Хорошо наперчённых сосисок! – уточнила старая дама. – Прибавь воз сахарных голов да полвоза сырных, бочку мозельского и бочонок сладкой тминной водки, потому что я тут не одна!

После этих слов на барона, впервые в жизни, чихнули: да ещё несколько раз. Затем вновь раздался старчески надтреснутый повелительный голос:

- Пусть привезут также тринадцать корзин ванильного печенья в меду. Но это не всё! Я не хочу, чтобы ты безобразничал в моём лесу! Зная твой нрав, я всё же позволяю тебе смеяться здесь не особенно громко во все дни, кроме четверга. Но если ты в четверг засмеёшься в Темнющем Лесу, тебе уже никогда не вернуться в твой замок!

Барон всё сделал по уговору. Даже прислал сверх положенного бочку вишнёвой наливки. В Темнющем Лесу больше не хохотал. А однажды стерпел и не велел подсыпать горящих углей в промокшие башмаки, которые слуга, страдавший ревматизмом, поставил на пень посушиться на солнышке.

Зато уж в своём неприступном замке хозяин вёл себя хуже прежнего. К обычным безобразиям прибавлял всё то, что поостерёгся натворить в лесу. Негодник обожал невысоких хрупких молодиц, тоненьких и лёгких, как тростинки. Он так их и называл: «Мои тростиночки!» Во время попоек с ними откалывали разные штучки.

Обычно хозяин и гости, налитые пивом и вином, разгорячённые, красные, раздевались донага. Они завязывали друг другу глаза, уши залепляли тестом и становились посередь зала, широко расставив ноги. Женщины, такие же нагие, прильнув к полу, вёртко проскальзывали у них между ног наподобие ящериц. Если мужчина угадывал момент и ему удавалось сесть на молодицу, он тут же проделывал с нею увлекательное дельце... Если же женщина успевала проскочить под ним, она получала три звонких серебряных талера.

Как-то, предаваясь излюбленному развлечению, барон велел позвать силачку Виолу и приказал ей снять с себя всё до последней нитки. Девушке пришлось сажать на спину хозяйских любимиц. Могучая красавица держала на себе тоненькую молодицу, а нагие мужчины и женщины водили вокруг хоровод, хохоча до упаду. Барон плеснул на Виолу пивом, и она, и без того вся дрожавшая от стыда и обиды, зарыдала.

- Перестань реветь! – заорал барон. – Или я оболью тебя горячей жжёнкой!

Он был сыт игрой и, одевшись, стал хвалиться перед гостями диковинными курочками, которых ему доставили из заморской жаркой страны. На головках у курочек были пуховые мячики. А перебрав оперение птицы, можно было найти у каждой двенадцать пёрышек с изумрудными глазками.

Тут хозяину доложили, что у кухни попрошайничает бродяжка с вороной и уверяет, будто его ворона – говорящая. Барон ухмыльнулся, готовясь сыграть шутку, и велел привести нищего.

Тот был синий от холода и робко переминался с ноги на ногу в ярко освещённом зале. Взъерошенную ворону бродяжка держал под мышкой.

- Мы услышим сейчас умные речи, – объявил барон. – Итак мы ждём и не пропустим ни словечка!

Бродяжка поклонился, пошептал вороне на ухо и посадил её на плечо. Птица раскрыла клюв, похрипела и выговорила:

- Кха... кхор... кшо...

- Горшок? – вскричал хозяин, притворяясь разгневанным. – Кого здесь назвали горшком?!

Бродяжка упал на колени.

- Ваша милость, – взмолился он, – мы шесть ночей провели под открытым небом, а нет ничего опаснее для горла, чем сырость весенней ночи! Птица хотела сказать: «Хорошему хозяину – хорошего до крыши!» Если ваша милость прикажет дать ей тёплого питья, она скажет: «Привет дому сему!»

Барон подмигнул слуге – принесли кружку.

- Извольте выпить подогретого мёда, сударыня, – предложил вороне слуга, расшаркиваясь.

На самом деле в кружке был ледяной уксус. В него бросили ртуть, потому от кружки шёл парок. Ворона сделала большой глоток, и глаза у неё закатились.

- Негодяй! – закричал барон на бродяжку. – Она пьёт и молчит! Признайся, что хотел надуть нас!

Бродяжка встряхнул ворону – она раскрывала клюв, закидывала голову. Птица очень старалась заговорить, но смогла выговорить лишь:

- Пи... пи... при...

- Так приветствует нас это чучело?! – изображал ярость барон. – Первым делом выпила, а теперь – пи-пи?

Какой разразился хохот! Курочки так раскудахтались, что казалось – они захлёбываются хохотом. Дрова в камине и те вдруг лопнули разом – словно от смеха.

Тут кто-то сказал:

- Ничего смешного!

Вмиг стало тихо, все ошеломлённо и жадно искали глазами сказавшего. Наконец его увидели на балке, что под сводом зала соединяла колонны. Это был любимый хозяйский павлин Пассик, изумительно красивый, гордый и говорящий.

- Она – такая же говорящая птица, как я, а это необыкновенно! – произнёс Пассик и закончил без страха, хотя и с некоторым трепетом: – Смешон тот, кто смеётся над необыкновенным!

- Ах так, – сказал барон, прищуриваясь. – Посмеёмся и дальше! – он громко обратился к гостям: – Все знают про ворону в павлиньих перьях. Поглядим на павлина в вороньих!

Бедную ворону ощипали, а её перьями утыкали схваченного Пассика. То-то потеха для гостей и слуг!

Продолжая насмешки, сборище принялось за еду и питьё, слуги подносили новые яства. Досталась и бродяжке его миска похлёбки. Ему позволили расположиться на соломе в углу, вместе с охотничьими собаками. Но на ощипанную ворону псы злобно зарычали. Они, наверно, разорвали бы её, если б Пассик не помог ей скрыться с их глаз.

Птицы добрались до кухни. Там павлин участливо подставил вороне крыло, и она, по его совету, влезла в горшок со свиным нутряным салом. Сало покрыло её толстым слоем и защитило от холода.

Затем Пассик открыл запертую на засов клетку с молодыми фазанами. Их недавно поймали и теперь откармливали засахаренными каштанами и грецкими орехами к праздничному столу, но фазаны, к счастью, ещё не успели разжиреть и не разучились летать.

Павлин перекинулся с ними парой слов, и они усадили ворону в лукошко из-под яиц.

Когда слуги с кушаньями в суматохе распахнули дверь, птицы вылетели на открытую галерею: они держали клювами ореховый прут, а на нём висело лукошко с вороной. От неожиданного хлопанья крыльев одна служанка уронила на пол телячью отбивную; другие слуги разинули рты, глядя вслед стае, и девушка сумела незаметно поднять отбивную и положить опять на тарелку.

Птицы достигли Темнющего Леса до наступления ночи. Они уселись на поляне у Камышового Озера, а передохнув, прилетели к дуплу старшего духа поприветствовать его. Старуха благосклонно им кивнула, а кобчик так и вытягивал шею из гнезда в её космах, с вожделением разглядывая фазанов.

Довольно покуривая трубку, Флик дер Флит велел отнести ворону в тёплое дупло старого ясеня, а на её больное горло наложить повязку из сухого мха и паутины. Пассику предложили дупло липы.

- Ни в коем случае! – отказался павлин. – В дуплах пахнет летучими мышами! – и выбрал толстый платан с множеством больших извилистых ветвей, который красовался на краю поляны.

- Экий капризник! – благодушно усмехнулся Флик. – Так и быть, придётся нам и его, и остальных беглецов взять под покровительство. Верно я говорю, прекрасная Адельхайд? И что думаешь ты, Виллибальд, мой добрый толстяк?

Духи согласились, ответив вкрадчивым шорохом камыша и трогательным писком утёнка.

Когда утром на поляне появились люди барона, уже обшарившие четверть леса, их ждала в самый раз поспевшая снедь. Над костром румянился кабан, подвешенный к крепкой перекладине, которой послужило молодое деревце. На вертелах из ивовых прутьев красовалась разнообразная дичь.

Уставшие слуги здорово проголодались и, конечно, не раздумывая накинулись на еду...

А тут от ручья так свежо и заманчиво повеяло! Насытившись, люди побежали к нему, легли на берег, склонили головы и стали с превеликим удовольствием пить прохладную воду. При этом одни говорили – она, словно берёзовый сок, а другие утверждали – смородиновый. На слуг напал сон, и все сладко захрапели на берегу.

В это время на поляну выбежал маленький слуга. Он не поспевал за другими на коротеньких ножках и, выбиваясь из сил, падал на землю, чтобы, переведя дух, спешить дальше. Увидев остатки пира, он сунул в рот всего по кусочку. В горле у него пересохло, но ведь он давно привык есть всухомятку. Как его ни тянуло к ручью, коротыш, терпя жажду, поспешил осмотреть кусты и деревья по краям поляны.

Прямо перед ним на низко растущей ветви платана сидел павлин. Не привыкший ночевать под открытым небом, он всю ночь промучился от холода без сна и теперь задремал на утреннем солнышке. Слуга влез на дерево и схватил его:

- Что делать, дружок? Маленьким людям приходится очень старательно угождать господам.

Барон с друзьями был уже тут как тут. Он хотел приказать, чтобы над спящими пальнули из двух дюжин мушкетов. То-то спросонья, с перепугу попадают в ручей! Но слуга подносил павлина, и барон отвлёкся от мысли о залпе:

- Посмотрите на моего надменного Пассика, ха-ха-ха! Такой же засоня, как мои слуги, и попался-то самому последнему из них! Что ты на это скажешь, гордец?

Пассик не мог ничего ответить. А хозяин с торжеством взглянул на проснувшихся и, указывая им на коротышку, закричал:

- Обжоры и лежебоки! Вот он, кем вы все помыкали, получит награду, какой никому из вас не видать!

Охотники, взяв у слуги павлина, поставили человечка подле лошади барона.

- Тебе давно пора жениться, и я награждаю тебя невестой! – объявил господин слуге. – Только не вздумай воротить нос, будто она недостаточно хороша для тебя. Виола, подойди!

Барон не забыл, что маленький слуга был единственным, кто не смеялся над девушкой, когда она провалилась в яму с навозом.

Виола приблизилась. На редкость рослая красавица возвышалась над всеми. Она ещё не совсем проснулась, тёрла спросонок глаза и еле сдерживала зевоту. Коротыш казался перед ней крошечным. Он громко икал: и потому, что поел всухомятку, и от смущения и страха.

- Погляди на того, кого будешь звать своим котиком! – потребовал от Виолы барон и ухмыльнулся. – Ну, видишь?

- Вижу икоту, – сказала девушка.

Барон подскочил в седле так, что конь встал на дыбы и заржал. Ржание слилось с ужасным хохотом.

- Видит икоту, ха-ха-ха! – шутник и его друзья захлёбывались весельем, взвизгивали, подпрыгивали – словом, бесновались, как только могли, и челядь если и отставала, то не намного: – Икоту - и всего-то! Ха-ха-ха!!!

- Икоту – и всего-то! Икоту – и всего-то! Слышали вы что-либо потешнее?

Все хватались за животы от смеха, а на поляну упала густая тень: незаметно подкрались низкие чёрные тучи. От Камышового Озера вдруг поплыл туман, казавшийся пухлой и тугой ватой. Хохотавшие перестали видеть друг друга. Тут туман рассеялся – охотники и слуги обмерли.

Там, где на коне восседал барон, появилось чудовище: акула с тощим конским крупом, который продолжал акулий, опять же, хвост. Из пасти, усаженной острыми зубами, торчали предлинные кабаньи клыки. Чудище стояло на лошадиных ногах, над сбитыми копытами шевелились человеческие пальцы: по пять над каждым.

Маленький слуга первым обрёл голос.

- Рыба... – выговорил он, добавил: – Кляч... – и икнул.

Он хотел сказать, что чудовище – одновременно и рыба, и кляча, а получилось: «Рыбакляч».

Сам слуга тоже изменился, но в иную сторону. Ростом так же невелик, но лицо не безобразное, в угрях и бородавках, а молодое и красивое. А какая у него вьющаяся бородка, какие усы! Волосы пышные, цвета красного дерева. А глаза синие-синие: позавидует любая девица. А что за осанка! Словом, кавалер – изящнее не сыскать.

Виола стала грациозной серной. Но шея у неё длиннее, чем обычно у серн, и до чего же величаво держит она точёную головку! Нижняя губка надменно выпячена.

Люди, узрев эти превращения, кинулись со всех ног из Темнющего Леса. Рыбакляч завизжал им вслед по-поросячьи. В ответ из дупла вяза раздался скрипучий смех Флика дер Флита.

Захваченный охотой на Пассика, барон забыл, что настал четверг. Духи могли наказать забавника за первый же смешок, но помнили, что он прислал сверх уговора бочку вишнёвки. Однако, когда безобразие стало нестерпимым, угроза исполнилась.

Духи полюбили серну, она так и зовётся Виолой. А маленький кавалер придумывал себе самые звучные имена, но остался Икотой. Он дружит с Пассиком, заботится о Простуженной Вороне. Иногда пользуется силой, которую дают ему духи, и, становясь невидимым и летающим, заглядывает в деревни и в города. Любит поискать, не приготовила ли хозяйка какое-нибудь эдакое блюдо – на требовательный, привередливый вкус? Тут уж он заставит и её отведать кушанье. Пусть она напробовалась и сыта, её вдруг опять потянет побаловать себя ещё разок.

Так что ежели хозяюшке икается – значит, тот самый Икота уже взялся за своё, и как ни пей она холодную воду и хоть облейся ею, а оба угостятся на славу.