И. Шёнфельд

Дети президента

– Это не школьники, это ужасные бастарды самого сатаны! – втолковывал мне учитель английского языка, молодой Стивен Байкер после третьего стакана двойного виски из закромов приглашающей стороны (подобная «халява» – большая редкость и уникальное событие на учительских субботних party – вечеринках, устраиваемых коллегами в порядке добровольной и свободной очереди). Все сходились на party каждый со своим питьем и закусками, выставляли все принесенное на общий стол, и пили и ели потом из общака, чесали языки на все темы мира, играли во что придется – от карт и дартса до запрещенной советским посольством настольной рулетки и очень нежелательной для совзагранработника капиталистической игры «Монополи». А еще можно было поплясать под кассетный магнитофон с чужими женами из разных стран с оглядкой на их разнокалиберных мужей, курнуть травки с оглядкой на возможных чиновных гостей из бомы (здесь должно быть понятно без дополнительных комментариев, что речь категорически не идет о советских учителях), и оторваться такими вот многообразными способами от однообразной злободневности затерянной в буше, оторванной от огней и сладких грехов цивилизации жизни «in the middle of nowhere», как шутили англичане, что примерно означает «посреди страны Нигдении».

Стивен имел школьное прозвище «Рэббит», то есть «Кролик». Это меткое наименование наверняка тянулось за Стивеном с детства по причине двух передних верхних зубов, выступающих вперед ровно настолько, чтобы при каждой улыбке возникал стопроцентный портрет крупного грызуна. В арсенале у Стивена улыбок было много, как и положено воспитанному англичанину, но все они были ядовитые, саркастические, презрительные или злые, унижающие достоинство собеседника, за что Кролика и ненавидели в школе.

На том parti Рэббит-Стивен оказался по воле случая рядом со мной с чужой бутылкой в одной руке и принесенной им самим пачкой кукурузных хлопьев, которыми он закусывал и иногда предлагал коллегам, в другой. Кролик был в Лундази на два семестра старше меня и уже не раз пытался на этом основании учить меня правилам лундазской жизни в частности и основам мироздания в целом. Вот и теперь он первым делом обратил мое внимание на тарарам вокруг и объяснил, что это и есть настоящий добровольный коллективизм в отличие от советских колхозов, учрежденных Сталиным насильно.

– Сталин уже умер, – огрызнулся я, оглядываясь, куда бы отступить при первой возможности.

– Сталин умер, а колхозы живы! – проявляя недюжинную логику, парировал Стивен с поганой улыбочкой на кроличьей морде. Тогда я посмотрел на него в упор, Кролик вспомнил, что все мы агенты КГБ и носим маузеры за пазухой, струхнул и сознался, что сам он с раннего детства является сторонником сильной власти и поэтому Сталина очень уважает: ведь Сталин уничтожил большевиков и победил Гитлера.

Тогда я пошел от него прочь, но англичанин увязался за мной, продолжая бубнить:

– У колониализма много отвратительных проявлений, Айго, но нет ничего ужасней этих проклятых замбийских школьников. Никогда не пускай их к себе домой, Айго, от этого тебя ждут одни неприятности, никогда не давай им денег или продукты, иначе они сядут тебе на голову и больше не слезут. Погоди-погоди, Айгов, они еще спустят с тебя твою белую шкуру, и никакой коммунизм тебе не поможет...

Наконец, мне удалось резко вильнуть в сторону и присоединиться к игрокам в дартс, после чего Рэббит отстал от меня и затерялся в танцующем дворе. Слышно было, как он хвалит там чьи-то очень красивые, но к сожалению, чуть-чуть коротковатые ноги, а в другом месте хвастается своим дефектным английским произношением, при котором определенные недостатки речи являются, по его утверждению, признаком аристократического происхождения говорящего и нарочно культивируются в среде сэров и пэров. Очевидно, Кролик достал своими речами теперь уже Боба Прайсона – острого на язык и быстрого в исполнении обещаний ковбойского сына из американских прерий. Свидетельством тому были простые, рожденные вне дипломатических салонов слова Боба, который рявкнул из центра толпы:

– Отстань от меня, пэр ты сраный!

Слышно было, как Кролик взвизгнул – то ли смехом, то ли протестом. Ну, да сам виноват: с Бобом лучше не нарываться, это общеизвестно...

С учителем истории из США Робертом Прайсоном произошло однажды столкновение и у меня, правда, уже на более серьезной, профессионально-идеологической почве. Как-то, сидя в учительской и пережидая «окно» в расписании, я взял в руки и стал листать учебник истории для старших классов: там преподавал Боб. Учебник был написан американскими профессорами и издан в Лондоне для Кембриджа. По программам Кембриджа шло обучение и в замбийских школах. Естественно, меня заинтересовала прежде всего та часть учебника, где освещалась Вторая мировая война. Я раскрыл соответствующую главу и начал читать. Я читал все дальше и дальше, и никак не мог понять – о чем все это? Сначала там шло про вероломное нападение Гитлера на Польшу в 1940 году и о том, как вся Америка была этим фактом возмущена. В следующей главе уже шли карты со стрелками направлений ударов, фотографии десантных катеров, многостраничное описание операции «Нормандия» по взятию неприступного крутого берега Франции англо-американскими союзниками летом 1944 года, с перечислением дивизий, генералов, кораблей, количества выпущенных снарядов и славно погибших солдат и офицеров. Далее шло подробное описание блистательного танкового броска сумасшедшего генерала Джорджа Паттона на север, в сторону Берлина, затем приведена была фотография разрушенного Берлина и портреты Сталина, Рузвельта и Черчилля – с торжественным заключением, что под могучим ударом англо-американского оружия рейх Гитлера был разгромлен, враг повержен, германский нацизм пал, и свобода с демократией охватили освобожденные страны Европы. Я протер глаза и стал листать учебник вперед-назад, полагая, что все это было лишь предисловием, введением, а об истинном развитии второй мировой войны я где-то пропустил, или еще не дочитал. Однако, это было все. Хотя нет: обозначенный мелкой звездочкой, был еще подстрочник, напечатанный шрифтом, пригодным разве что для лупы часовщика, где уточнялось, что на стороне Гитлера выступали Италия, Румыния и Япония, а на стороне США и Англии – Советский Союз. В этот момент в учительскую вошел историк Прайсон за своим учебником.

– Боб, что это такое? – ошарашенно спросил я его, указывая на раскрытые страницы книги.

– Это учебник истории, – подчеркнуто любезно ответил мне Прайсон.

– И ты по нему преподаешь? – изумился я.

– А что? Не должен? – поинтересовался историк, уже понявший причину моего возмущения, – ну, извини, Иго, советских учебников у меня нет, а этот стоит в программе.

– Да это же чистой воды фальсификация! Гитлеровскую Германию разбил Советский Союз, и ты, историк, не можешь этого не знать! Вы, союзнички, вступили в войну лишь в сорок четвертом году, когда русские были уже под Берлином, и все ваше участие в войне состояло в том, что вы нам тушенку продавали за колымское золото, которое наши зеки рыли для вас голыми руками, потому что вся техника сражалась на фронтах!

– Но-но-но, ты полегче, русский. Учебник – это документ. Там все правда: Нормандия – правда, генерал Монтгомери – правда, генерал Паттон – тоже правда. Это учебник мировой истории, а не истории войны СССР на его собственной территории, об этом пишите сами, если хотите – здесь, в Африке это никого интересовать не может.

– Тогда не врите хотя бы, что это вы разбили Гитлера! Вы все это время лишь ждали, когда Гитлер измотает Россию и измотается сам настолько, чтобы положить в карман и тех и других! Бесплатно, чужими руками, как всегда! И операция ваша в Нормандии была самая бездарная, кровавая и бессмысленная за всю историю человеческих войн!

Тут мой коллега Боб Прайсон кинулся на меня через стол с растопыренными пальцами, и мы застыли, ухватив друг друга за грудки. В такой позе нас и застал наш дорогой мистер Манинда, заглянувший в учительскую по какому-то своему делу.

– Обнимаетесь, господа? – усмехнулся директор,– это очень хорошо! Коллектив должен быть дружным. Дружба народов – это основа мира на земле!

– Руки прочь от советской рубашки, – прошипел я Брайсону, хорошо понимая, что международной конфликт с американцем на африканском континенте может мне дорого обойтись. И я отпустил его первым. Он тоже отпустил меня и буркнул:

– Ты полный дурак, русский.

– Все лучше, чем быть американцем,– огрызнулся я, выскакивая за дверь. Последнее слово осталось за мной – и то ладно.

Как бы то ни было, врагами с Прайсоном мы не стали. Боб оказался парнем неглупым, имел университетское образование, в свое время «откосил» от Вьетнама, сочувствовал ветеранам вьетнамской войны и, конечно, понимал, что в споре о Второй мировой войне правда на моей стороне. В дальнейшем мы вполне благополучно играли с ним в футбол за учительскую сборную, вместе рыбачили на Луангве, спорили, не переходя границ, и однажды Боб даже брался меня лечить, хотя и неудачно, от неизвестной ему болезни, уложившей меня в постель. Не будь он сыном дикого запада с вывернутыми наизнанку панамериканскими мозгами, мы могли бы стать большими друзьями.

Другое дело Кролик-Стивен. Этот был из числа тех типов, которым хочется дать пендаля уже при первом знакомстве, но кое-что из его нудных предостережений все же оказалось не лишенным злободневности. Так, не успевал я прийти после школы домой и принять прохладный душ, как в дверь мою стучались и звучали самые невероятные обращения – от предложения совместно провести ночь с тем, чтобы до утра выучить русский язык, до просьбы составить письмо в ООН о нарушении прав человека в школьной столовой лундазской средней школы-интерната республики Замбия. Я давно уже перестал удивляться вопросам типа: – «Мистер Игов, я очень голоден, не могли бы Вы снабдить меня одним плодом папайи?». Я снабжал. Снова стук: «Купите, пожалуйста, у меня мед. Он очень свежий, его принес мой дядя из деревни. Вы же любите мед, не так ли?..». И дальше, один за другим: «У моей тети родился сын, племянник сестры её мужа приехал в Лундази сдавать экзамен на права шофера. Мне необходимо его увидеть, чтобы объяснить ему, как нужно сдавать экзамены. Выпишите мне, пожалуйста, пропуск в бому...»; «Вы собираете марки? Давайте меняться марками...»; «Что такое – от каждого по способностям, каждому по потребностям?...»; «У Вас есть фотокамера. Сфотографируйте мою сестру, она скоро выходит замуж, ее увезут в Танзанию, и мы больше никогда не увидимся...»

Но один из внеурочных визитов школьников оказался совсем уже фантастическим: явился второклассник по имени Питер Кумвенда с тяжелым чемоданом в руке. Свободной рукой он протянул мне деньги в крепко зажатом кулаке: пять квачей! Это был тот самый Питер, который полгода назад просился у меня на работу. За одну квачу в день он брался подметать мой двор на протяжение пятнадцати дней подряд. Само собой разумеется, нанимать ученика я не стал, а просто дал ему, сколько было в кармане – пять квачей – якобы взаймы, прекрасно понимая, что мальчик их отдать не сможет. И вот теперь, когда я уже совсем забыл о том случае, Питер пришел возвращать деньги! Я хотел было отказаться от мятой купюры бедного школьника, но Кумвенда закричал:

– Я не попрошайка, мистер Игов, я сказал Вам, что отдам долг, и вот я его принес. Бизнес должен быть честным, иначе это будет империалистический колониализм, а не бизнес.

Я не понял, о каком таком бизнесе он толкует, но, не желая унижать достоинство свободного африканца, недавно сбросившего тяжелые кандалы колониализма, принял деньги, поблагодарив замбийца за его твердые деловые принципы. Питер спросил, какой я возьму с него процент за кредит, и услышав что никакой, ушел очень довольный. Случай был настолько странным, что я поведал о нем на большой перемене в учительской. Завязалась дискуссия, в ходе которой выяснилось, что Питер Кумвенда обращался с просьбой о деньгах не ко мне одному. Несколько коллег, подобно мне, ссудили школьника монетами – кто-то дал ему пятьдесят нгве, другой одну квачу, и только Стивен-Кролик за десять квачей эксплуатировал ученика в течение месяца, и имел потом по этому поводу неприятный разговор с директором Маниндой о постколониальных рецидивах в современной Замбии. Удивительно, но факт: Питер Кумвенда вернул долги всем. Кроме Стивена, разумеется: тому он отработал сполна и больше, и впредь отозвался о нем презрительно, как о человеке бесчестном. Узнал я также и о «бизнесе» Кумвенды, ради которого он собирал деньги. А именно: Питер покупал в магазине утюги и сдавал их школьникам в краткосрочную аренду или, выражаясь проще – выдавал свои утюги за пять нгве на полчаса глажки школьной формы. Здесь уместно напомнить, что между бараками-общежитиями ведется постоянное помесячное соревнование за лучшее состояние барака и опрятность его обитателей. Старосты победившего общежития получают денежную премию, одна часть которой идет на приобретение средств наведения чистоты, а другая – на поощрение самого аккуратного и чистого школьника. Утюги являются самым главным инструментом для достижения победы, и владельцы утюгов пользуются поэтому особым авторитетом в ученических кругах. Предприимчивый Питер использовал это обстоятельство, и купив сначала один утюг, постепенно расширял свой бизнес, пока не вышел на объем четырех. Больше поместить в чемодан он не мог, да и чемодан становился очень уж неподъемен: ведь бизнесмен, чтобы не украли, вынужден был везде таскать утюги с собой – на уроки, в столовую и даже в туалет. И что характерно: сам он ни разу не стал победителем в своем бараке – утюги служили только и исключительно делу накопления капитала! Кому-то из учителей Питер сознался: он легко мог бы стать самым наглаженным учеником и получать премии, но это было бы нечестно по отношению к товарищам, это все равно что владелец лавки выпивал бы все пиво сам, или школьный повар съедал бы весь обед, не дожидаясь учеников. Жаль, что Карл Маркс умер слишком рано – он бы мог обогатить свой «Капитал» парочкой оригинальных мыслей от честного капиталиста Питера Кумвенды из Замбии.

Следующий курьезный эпизод, достойный описания, произошел на почве кружковой работы начинающих физиков. Уже в самом начале своей учительской деятельности мною был организован клуб изобретателей. Здесь мы строили модель гидроэлектростанции, сделали несколько ветрогенераторов разного размера, от которых загорались электролампочки, а также энтузиазмом Магеллана Мсенги и Джима Гомы разработали электрическую схему и изготовили «тест-компьютер» с обозначением „Check yourself“ («Проверь себя»). Ничего хитрого в этом приборе не было. Представители старшего поколения должны хорошо помнить детскую игру «Чудо-огонек» с разными вкладками-картинками, где нужно было гибким контактом выбрать правильный ответ, при котором загоралась лампочка. По этому принципу был сделан и наш „Check“, только не лампочка загоралась при замыкании контактов, а миллиамперметр на 100 мА оценивал ответ сразу в процентах. Популярность прибора превзошла все ожидания: каждый желал проверить свои знания, так что пришлось устанавливать очередь на тестирование. Мне эта деятельность тоже доставляла хлопот – приходилось постоянно обновлять тестовые карточки, иначе, выучив правильные ответы, даже двоечники очень скоро ухитрялись выдать 100% к собственному восторгу. Этот-то прибор с стал причиной скандала. В параллельных со мной третьих классах предмет «Дженерал сайенс» вел англичанин Ричард Томас. Как-то в конце семестра после серии официальных проверочных работ хмурый и сильно раздраженный Томас заявил мне в учительской решительный протест. Предметом этого простеста явились несколько листков стандартного размера, которые негодующий Томас и хлопнул передо мной на стол. Но это были не просто листки бумаги – это были самодельные документы, отпечатанные на школьном механическом ротапринте. «Документы» были озаглавлены»: «УДОСТОВЕРЕНИЕ О ЗНАНИЯХ». Далее указывалось имя удостоверяемого, обозначение класса, тема проверки и полученный балл, составляющий 100% на всех предъявленных мне листах. Под каждым «удостоверением» стояли две авторитетные подписи: «Старшего заместителя учителя по прибору „Check yourself“» Магеллана Мсенги и «Секретаря-изобретателя» Джеймса Гомы. Оказывается, получив на контрольных работах у Томаса оценки ниже 100%, владельцы «удостоверений» взбунтовались, предъявили учителю «независимые данные компьютера» и потребовали исправить им оценки за официальные контрольные работы в соответствии с показаниями прибора. Они еще и аргументировали: «Учитель, тем более бывший колониалист, может ошибаться, а компьютерный прибор, построенный мистером Шенфилдом – никогда!», – заявили они Томасу. Пришлось мне разбираться с моим «старшим заместителем» и «секретарем-изобретателем». Оба клялись, что деньги за тесты не брали, ответы не подсказывали, а «удостоверения» выдавали исключительно ради популяризации предметов «физика» и «дженерал сайенс» и неизбежного повышения уровня знаний в лундазской школе. Они даже пытались обижаться за то, что их альтруизм подвергся осуждению вместо заслуженной награды. Договорились так: удостоверения пусть выдают, но в них должно быть добавлено предупреждение жирным шрифтом: «Не является официальным документом». Перед Томасом мне пришлось извиниться и сообщить ему о принятых мерах.

И еще один случай внеклассных отношений, не регламентированных правилами школьного распорядка, принес мне огорчение. Произошло это в конце самого первого семестра моего учительства, когда я еще считался новеньким в школе-интернате. Учеба закончилась, и школьники разъезжались по домам. Улица перед школой была запружена заказными автобусами, развозящими детей по городам и весям, деревням и провинциям. Шум стоял вселенский, беготня происходила сумасшедшая, как в разоренном муравейнике. Все это я мог наблюдать из окна своего дома, второго по улице от административного здания школы. Старосты, отвечающие за распределение голов по нужным направлениям и правильную посадку, кричали все разом, школьники вопили им в ответ и друг другу, автобусы все разом сиренили жирными голосами, завуч бегал с палкой и кричал тоже, но во всем этом слышался единый восторженный вопль о драгоценной свободе на целых пять недель.

И вот из всей этой сумятицы стремительно отделились две фигурки – мальчика и девочки – и двинулись по улице в сторону моего дома. Когда они свернули в мой двор, я понял, что ко мне приближается какое-то приключение. Об этом свидетельствовал конверт в руке мальчика и насупленный вид девочки. Я вышел детям навстречу. Мальчик молча протянул мне пакет. Он смотрел на меня весьма дерзко, его и без того пухлые губы были выпячены еще больше. Девочка смотрела в сторону – то ли пренебрегая мною, ничтожным, то ли не решаясь смотреть мне в лицо. Я достал из поданного мне конверта листок из школьной тетрадки, на котором от руки, но с претензиями на изящные, «правительственные» загогулины, стояло следующее:

«Уважаемый господин учитель. Нас зовут Джон и Бетти Каунда. Наш отец – его Превосходительство господин Каунда, Президент независимой республики Замбия. Нас должен был забрать из Лундази наш личный «Мерседес», но он сломался в Лусаке, и наш личный шофер не может срочно приехать за нами. Поэтому мы вынуждены ехать до Чипаты на школьном автобусе, а дальше нам нужно будет добираться до дворца нашего отца, его превосходительства Президента Каунды самостоятельно. Просим для этой цели одолжить нам по десять квачей каждому. От имени нашего отца, его Превосходительства господина Кеннета Каунды, Президента республики Замбия, мы заранее Вам благодарны. Президент Каунда не забудет Вам этой услуги.

С Уважением, Джон Каунда и Беттина Каунда, студенты первого класса, дети Его Превосходительства господина Президента республики Замбия».

Разумеется, я сразу распознал примитивную хитрость детей. Если бы в лундазской школе действительно учились дети Президента республики, то об этом событии было бы без всякого сомнения известно всей провинции, и шлейф друзей и подруг постоянно окружал бы знаменитых учеников, и с директором Маниндой они здоровались бы за руку первыми, а учителя не решались бы делать им замечания или повышать голос. Да и весь облик предприимчивых первоклассников, однофамильцев президента страны, служил плохим свидетельством их высокого статуса: помятые, всклокоченные, скорей несчастные на фоне наигранного высокомерия, они вызывали жалость. Сознаюсь честно: двадцати квачей мне было тоже жалко – ведь я отчаянно копил деньги на «Волгу», мечту моей жизни. Но и детей было жаль. Ясно, что они «разводили» меня, новичка, но вряд ли каникулярная свобода сулила им пять недель сытой и счастливой жизни – это было очевидно по их внешнему виду. Приняв соломоново решение, я подарил им по пять квачей, и они ушли абсолютно счастливые, разом утеряв в горячих благодарностях все свое высокомерное, «президентское» достоинство. Даже девочка Бетти оборачивалась на меня теперь смеющимися глазами. В них читалась русская дразнилка: «Надурили дурачка на четыре кулачка...» Но это было еще не все. Спустя несколько минут в моем дворе разыгралась сцена №2: ведя за шиворот обоих моих «разводил», во двор вошел завуч Хапунда.

– Мистер Шенфилд, – закричал он мне – вы давали этим мошенникам деньги?

Я вынужден был признаться, что да, давал в виде безвозмездной помощи, чтобы добраться до дома.

– Вы что же, думаете, что они и впрямь дети нашего Президента? Да они просто мошенники! Они уже второй раз пытаются проделать этот фокус. Но на этот раз я их не пощажу! Я сообщу господину Кеннету Каунде, что эти жулики спекулируют его именем с целью наживы, и десять лет тюрьмы им будет обеспечено! Немедленно верните учителю деньги, негодяи! – заорал он плачущим детям, – а Вы, мистер Шенфилд, никогда больше не делайте таких ошибок. Они будут считать Вас не благодетелем, а дураком, и вся школа с протянутой рукой будет стоять у Вас во дворе – вон, посмотрите, сколько их, и все они окажутся детьми Президента или племянниками английской королевы! А ведь это – унижение, неужели Вы не понимаете этого? Белый человек бросает подачки черным детям: Вам не кажется, что это выглядит именно так, и что это унижает достоинство нашего народа? – «Марш в автобус, – завопил он неудачливым Каундам, – я с вами еще разберусь!», – и когда дети стремглав умчались, Хапунда уже примирительным тоном объяснил мне:

– Приходится быть строгим. Одного такого «художника» мы даже выгнали год назад. Его звали Уинстон Чечил Ндулумба, и он пытался развести нового учителя из Египта – тот работает сейчас в министерстве. Так этот Ндулумба просил у египтянина сто квачей на том основании, что он, якобы, внук Уинстона Черчилля.

– И учитель дал ему сто квачей? – рассмеялся я.

– Нет, в отличие от Вас мистер Хаджи оказался не таким наивным, – поддел меня Хапунда, – он сказал Ндулумбе, что никогда не подозревал, что английский премьер Уинстон Черчиль был чернокожим, развернул шантажиста и вместо ста квачей дал ему хорошего поджопника в сторону ворот. Мы исключили Ндулумбу из школы не столько даже за попытку обмануть учителя, сколько за несусветную глупость. Какой из него получится чиновник или специалист при такой безмозглой башке?

Через час или два автобусы разъехались, наконец, унося в африканские дали «детей Президента», густая рыжая пыль улеглась, и над Лундази повисла изумительная, вселенская тишина летних каникул. Был декабрь, приближалось Рождество.

Золотой запас

Настал день, когда я стал героем очередной ассамблеи. Не я один, кончно: вся группа помощи беднякам поднялась однажды с мест под шквал оваций благодарного зала и раскланивалась во все стороны, и учительский коллектив в полном составе рукоплескал нам со сцены, пряча во взорах пламя разных эмоций – от восхищения до завистливой злобы. Этому триумфу предшествовала следующая цепь событий…

Как-то на большой перемене меня вызвал из учительской Бенджамин Нкопо –серьезный юноша с лицом вдохновенного поэта – и представил группе студентов (старшеклассники лундазской школы не терпели обозначения «школьники» и называли себя «студентами»), взирающих на меня горящими глазами.

– Мы здесь все – школьные коммунисты, – заявил Бенджамин и слегка поправился: – Не официально, конечно, а по убеждениям. Поэтому мы пришли именно к вам, мистер Игов. Мы создаем фонд помощи беднякам и просим Вас возглавить его, как возглавил бы его, вне всякого сомнения, сам Карл Маркс. Но Карл Маркс умер, а Вы живы и мы Вас уважаем как братского коммуниста из Советского Союза.

Растерявшись от этого неожиданного предложения стать замбийским Карлом Марксом, я попытался отшутиться:

– Но у меня нет бороды, товарищи коммунисты, к тому же я не являюсь членом коммунистической партии, так что я никак не могу быть Карлом Марксом...

Но шутка пролетела мимо. Группе было не до шуток. Мне объяснили: лундазская школа – единственный центр науки, культуры и образования на сотни миль вокруг, но она должна стать также и центром гуманизма для бедных жителей окрестных деревень. А как проявить этот коммунистический гуманизм? Прежде всего – материальной помощью беднейшим из беднейших. Значит, нужно создать фонд, собрать материальные ценности и по справедливости распределить его среди голодающих бедняков.

– Но зачем вам обязательно требуется Карл Маркс из состава учителей для этого благородного дела? – все еще пытался сопротивляться я, – собирайте этот ваш фонд сами, без меня.

«Коммунисты» смотрели на меня теперь уже с недоумением, как на дурачка-недоумка. Видя, что до меня все еще не доходит, Бенджамин объяснил:

– Материальные ценности можно собрать только у людей, которые эти ценности имеют. Такими людьми в Лундази являются наши учителя. Но их нужно убедить. Мы уверены, что Вы, мистер Игов, сможете это сделать.

Что ж. Цели этого проекта были настолько благородны, а мотивы гуманны и человечны, что я согласился возглавить движение, и в этот же день объявил в учительской о рождении новой великой инициативы. Идея была встречена разновекторно – от полной поддержки до решительных протестов: опять, дескать, назревает очедное кидалово. Однако, директор Манинда, странно ухмыльнувшись, заявил, что добрые дела нужно поддерживать, это по-христиански, и призвал коллег принять участие в формировании фонда. Преподобный отец Репкольд тут же сдал под роспись три оловянных крестика без цепочек: («Веревочки они найдут сами»). Процесс пошел, хотя и с некоторым экспроприаторским душком. Расставаться с личными вещами педагогам было, разумеется, жалко, но никто не хотел прослыть бессовестным обмылком колониализма. Так что фонд начал расти. Лично я отдал теплый свитер, запасной будильник, пару «флип-флопсов» и солнечные очки. Скоро о группе помощи беднякам по Лундази разнеслась громкая весть, группа начала прирастать «коммунистами-экспроприаторами», и дело пару раз доходило до ситуаций, близких к скандальным. Так, с бельевой веревки «Кролика Стивена» – холостяка Байкера, учителя английского языка, не проговаривающего половину звуков английского алфавита, рано утром пропала пара брюк. Стивен опознал их в одной из картонных коробок фонда, и потребовал вернуть. Тогда кто-то из-за двери крикнул: «Вон из Африки!» – и перетрусивший Стивен покинул расположение фонда, бормоча проклятья в адрес диктатуры пролетариата. Шло время, сливки с зажиточных учителей были сняты, сильно подержанные вещи группа помощи брать уже не желала, «чтобы не унижать беднейших африканцев обносками с белого плеча», и ажиотаж вокруг фонда помощи начал спадать. Движение почти уже забылось, когда грянул взрыв: Стивен увидел свои злосчастные брюки на одном из учеников и устроил истерику. Он не был одинок в своем протесте: в классах стали замечать знакомые кофточки, куртки, носовые платки, а Кэтрин Сакала, комендант женских общежитий, изъяла у одной из девиц младших классов мини-трусики типа бикини явно не школьной принадлежности и, полагая, что они тоже происходят из добыч фонда, предъявила учителям для опознания. Но никто из педагогов в ношении такой вещи не признался, а миниатюрная датчанка Грета, учительница домоводства, лишь одна подходящая по размерам к этим стрингам, возмущенно заявила, что она вообще с раннего детства, принципиально ходит без трусов – из социального протеста и ради близости к природе.

– Фредди, подтверди, – потребовала она, и коренастый муж ее Фредди, учитель спорта и географии, похожий на сердитого лесоруба, подтвердил этот факт, так что проверять никто не решился. Микротрусики, помещающиеся за щекой или в ноздре, пришлось вернуть юной моднице, имя которой из этических соображений здесь, разумеется, не приводится.

Кстати, свои солнечные очки и я опознал на носу моего любимого ученика Вильяма Пири, который тоже оказался тайным «марксистом по убеждениям».

И грянул гром, и я стоял в центре урагана. Через двадцать лет, когда под уголовным натиском рухнет моя страна, появится на руинах русской культуры выражение: «За базар нужно отвечать». Глубокий и трагичный смысл этих слов я познал еще в Африке.

Учительская бушевала:

– Нужно звать полицию! – вопил Стивен, – это же уголовное преступление!

– Всю шайку этих разбойников, эту группу помощи – вон из школы!..

– А вы знаете, что они себя коммунистами называют? А Игов у них – предводитель! Надо сообщить в советское посольство, чтобы они нам тут ленинизм не разводили. Замбия – независимая страна...

– Изъять все и вернуть владельцам! Собрать их в учительской и выпускать по одному за вещами, пока все не сдадут. Не давать им ужина!

– А я против! Они потом бунт организуют! Забыли, как полгода назад дома пылали?..

– Чепуха! Они обнаглели! Надо показать им, что сила – за нами...

– Это за тобой, что ли, сила, Стивен? Забыл, как они тебя по двору шваброй гнали из класса? Ты тогда мчался как чемпион мира...

– Мы учителя, а не полицейские...

– Они даже старого Моти не пожалели, они даже его обобрали... Моти, что они у тебя забрали?

Старый Моти, пыхнув трубкой, возразил:

– Ничего не отобрали, я им сам подарил ошейник от Бисс и фотографию Трафальгарской площади. Зачем она мне? Последние 30 лет я действия британского правительства решительно не одобряю...

– Ну и что ты думаешь по этому поводу, Моти? Ты самый старший в коллективе, и в Африке живешь уже полвека.

– Я думаю, что все вы тут абсолютные и необратимые идиоты! А теперь мне пора идти пить чай...

– Оставьте вы Мотишета в покое. Пусть лучше сами русские скажут: зачем они развели тут этот свой вещевой коммунизм с грабежами? Пусть отвечают!

Хорошо, что рядом все еще был Коля Нижегородов. То был его последний семестр в Лундази.

– Все ваши вопли выеденного яйца не стоят, – пожал плечами Николай, – и правильно вам тут напомнили, что вы учителя, а не полицейские. Только я сомневаюсь – а все ли из вас настоящие учителя на самом деле? Короче, так: через неделю конфликт будет улажен по-справедливости. Дэвид, ты одолжишь мне свой грузовичок на полдня?

– Если заправишь бак доверху, то ради Бога.

– Ну и отлично. Игор, пошли отсюда, созывай свой фонд в полном составе.

Через час группа помощи была собрана в актовом зале. Посторонних, кроме директора Манинды, не пустили. Манинда сел в дальний уголок и не вмешивался: ему было очень интересно. И тогда мистер Ник выступил с речью:

– У нас, учителей, сложилось впечатление, что вы закончили сбор средств в помощь беднякам,– сказал Коля, – и мы удивлены, что вещи до сих пор не распределены и не доставлены в деревни.

В этот момент с места вскочил долговязый парень, один из «коммунистов», и завопил, срывая рубашку:

– Посмотрите на меня! Разве я не беден? Я худ и голоден! Бедней нас все равно нет никого во всей Замбии... Поэтому...

– Чивава! Заткнись! – грубо оборвал его Бенджамен, – ты перебил учителя...

– Так вот, – продолжил Коля, – только что у нас в учительской состоялось обсуждение этого вопроса. Некоторые учителя считают, что вы поступили нечестно, что среди вас есть люди, которые еще не отделались от комплексов колониализма – униженного попрошайничества и рабского отношения к подачкам, некоторые еще не чувствуют в себе гордости свободных и честных граждан независимой Замбии. Но мы с мистером Шенфилдом и другие учителя всё объяснили тем, кто усомнился в вас и в благородных целях вашего фонда. Мы сообщили им, что всё в полном порядке, беспокоиться не о чем, а вещи не доставлены просто из-за того, что до сих пор не был решен вопрос с транспортом. Но мистер Томсон тут же предложил вашему фонду свою помощь, и я тоже готов подключиться. Я предлагаю в ближайшую субботу проехать по деревням на грузовичке мистера Томсона и распределить вещи. Соответствующие списки у вас, конечно же, уже давно готовы: мы в этом ничуть не сомневаемся. Итак: до субботы?

– До субботы, – ответил нестройный, растерянный хор. И тогда из темного уголка зала вышел Манинда, пожал руку Бенджамину Нкопо и сказал:

– Я горжусь вами, ребята. Вы – золотой запас нашей страны!

А когда, оставив группу помощи, мы выходили из актового зала, Манинда слегка подтолкнул Колю и прошептал: «А вы, мистер Ник, самый хитрый из всех коммунистов, каких я когда-либо встречал на этом черно-белом свете!...».

Субботничек выдался славный. Ехали с песнями, выколачивая тамтамную дробь из бортов и крыши кабины пыльного «Скаута». Все собранные вещи были в наличии. Возможно, кому-то из ребят и было мучительно жаль расстаться с добротными, красивыми вещами, которые они уже привыкли считать своими, но прием, оказанный группе поддержки в тех двух деревнях, которые мы посетили, оказался настолько радушным, уважение, высказанное школьникам, столь велико, что горечь утраты с лихвой окупилось у каждого сознанием собственной значительности. Ребята вернулись в Лундази возбужденные и очень довольные результатами благотворительного рейда: кузов «Скаута» был завален тыквами, сочными стеблями сахарного тростника, кукурузой и гроздьями бананов. В едином инерциальном порыве благородства, все еще пьянящего кровь, мои «коммунисты» решили сдать все дары в школьную столовую, оставив себе разве что по початку кукурузы. Это ли не победа? Это ли не триумф для педагога? Сердце мое пело, хотелось обнять Колю и сообщить ему, что он – Макаренко и Сухомлинский в одном лице.

И вот в понедельник мы стояли на сцене школьной ассамблеи, нам рукоплескал объевшийся подарочными тыквами благодарный зал, и директор Манинда снова и снова повторял в рупор:

– Перед нами – золотой запас Замбии! Берите с них пример! Замбия!

– Едина!

– Замбия!

– Едина!

А коллеги на заднем плане прятали во взорах горящие фитили разных эмоций – от восхищения до завистливой злобы. И лишь Коля Нижегородов – мистер Ник – смеялся в голос. Он к рампе раскланиваться не вышел, он ведь не имел отношения к «Фонду поддержки бедняков» – он просто немножко помог хорошим людям в хорошем деле...