(памфлет-эссе)
Владимир Штеле
Российских немцев стали свободно выпускать за бугор тогда, когда началась принципиальная борьба за уничтожение колхозного строя на всей территории российской империи. Он сильно мешал новым правильным плановым преобразованиям, которые молодые революционеры, прошедшие ускоренные курсы в американских экономических школах, затеяли с позволения демократического начальства.
Все знали, что российские немцы - это надёжный элемент колхозно-совхозной системы, что они встанут на защиту своих коллективных гнёзд. А гнёзда-то какие! Чтобы такие гнёзда разорить, надо не одну тысячу гладкоствольных орудий на деревенских и поселковых околицах установить и палить, палить неделю, месяц, два месяца по колхозам, а потом войти в деревню, и удивиться: «Ба! Бабахали, бабахали, а коровники-свинарники стоят, а в домах только стёкла полопались, а председатель колхоза в условиях непрерывного артобстрела планёрку проводит, а надой на фуражную голову даже увеличился».
Вылезет усталый полковник из БМП, глаза красные от напряжённой работы: «Простите, станишники, - приказ выполнял. Да скажите, милые, из какого кирпича-бетона вы это всё отстроили?» Cтанишники, стоя с вилами у большой навозной кучи, хоть и сердятся маленько на полковника, с гордостью ответят: «А из нашего. Вона, за Малиновкой у нас глина своя». Им ещё не внушили, что «своя глина» может быть только на исторической родине. А полковник, собрав последние силы, побежит вдоль асфальтированной улицы, тяжко топая сапожищами, в сторону большого зарода. Там, в сене, и от военного трибунала, и от народного гнева спрятаться можно.
Ясно – реформы здесь обычным военным путём не продвинуть. Надо им, российским немцам, объяснить, что неизвестная далёкая родина их ждёт-не дождётся, так как там для уборки тучных хлебов катастрофически не хватает высокооплачиваемых комбайнёров. А они на чисто русском языке: «А нам и тут хорошо, небось деньги зазря нигде не платят». Консерватизм, инерция, отсталость! Как со всем этим бороться?
Собрали в Москве совет национальной безопасности, начали анекдоты рассказывать, смеяться и думать: как же от этих тружеников, наконец, окончательно отвязаться. Нашли решение - стали бланки заявлений на выезд завозить в степные колхозы тоннами, а завоз анальгина и капель для насморка ограничили – только для хроников и для участников. Нет, - стоит колхоз! Хотя Колька Шнайдер уехал к своим в Швайнефурт. Да это разве работник, кто ему там комбайн доверит?
Косность и пассивность дали трещину, когда стали лимитировано электроэнергию отключать. Зашевелились маленько колхозники. «Это, Эльза, где там те бумажки?» - лёжа в тёмной комнате, спрашивал свояк уехавшего Шнайдера у своей супружницы, задрав штанину кальсон и почёсывая задумчиво правую коленку. Она покорно, безынициативно шла в кухню, открывала все створки буфета, долго шарилась и находила на ощупь под мешочком гречки «те бумажки», помятые, но ещё годные для употребления. «Ладно, завтра разберёмся. А может ещё будет как по-старому?» - и клал свояк лунно белеющие бумажки под подушку. Нет, разве понимают такие простаки, как он, внутреннюю логику революций. «По-старому» не будет уже никогда!
Наконец, и цены получили свободу. Но эти цены поняли свободу как-то односторонне, как-то несознательно они, цены, на эту свободу отреагировали. Только вверх и выше, и выше! – согласно старым коммунистическим призывам. Некоторые грамотные экономисты стали спрашивать у цен: «А чё вы не хотите друг с дружкой посоревноваться, за потребителя, вроде как, побороться? Чё у вас поведение такое эгоистичное?» На что цены не только грамотным экономистам, но и академику-секретарю отделения экономики РАН отвечали кратко: «А идите вы все на фиг! Сами не дураки». Ну, если уже академиков посылать стали, то что уж нам, колхозникам, ждать!
Вот и опустели тысячи деревень, или заселил их случайный люд. И кажется какой-то московской умнице с аккуратной лысинкой, гладким личиком и пухлыми ручками – всё! Победа! Искоренили колхозный строй! Рапортуй американскому руководству! Пусть и они порадуются.
Э-э, ребята, это у вас головокружение от мнимых успехов. Мы наш колхозный строй с собой забрали в Германию. Нам без него – ну, просто, никак! Мы и селимся здесь колхозами и гуляем колхозами. Мы себе и председателя выбрали, чтобы нас журил и поощрял, а когда надо и ногой топнул, и правление у нас своё есть, и съезды передовиков проводим с параллельным обменом опыта и заключительной русской пляской. Всё как полагается. А народ местный, давно от коллективизма отвыкший, всё приглядывается к нам, выспрашивает, интересуется и завидует, - хочет всё наше перенять, свою жизнь тоже как-то нормально устроить, а не получается. Исторический опыт у них другой и ментальность недоразвита. Жалко их. Конечно, показываем что и как, советуем, но надежды особой нет.
Они же даже демонстрацию нормально провести не могут. Вот, праздник свободной любви в Берлине устроили: полтора миллиона её полуголых сторонников в кучу сбились, а сплочённости настоящей нет! Хотя, не поспоришь, - индивидуальные навыки есть у всех и тяга поделиться приобретёнными знаниями с другими - тоже налицо. Сначала, громыхая кольцами в носах ушах, бровях, пупах, идёт ряд передовиков-знаменосцев с розово-голубыми знамёнами, у каждого поперёк голой груди широкая алая лента, а на ленте прикреплены муляжи важных органов тела, вроде как медали за достижения. Далее двигаются высокие катафалки, на крышах которых обнажённые студентки разные акты показывают. А наши подростки аусcидлеровские, которым уже пора себя полноценными членами этой кучи почувствовать, в сторонке стоят, раздумывают, прикидывают – каким ремнём консервативный папка драть будет, если рискнуть и проинтегрироваться по-настоящему.
А мы-то, бывшие жители российской империи, знаем, что все эти демонстрации преследуют одну цель. И цель эта – пропаганда. Я запись этого парада свободной любви в Малиновку отправил, чтобы у остатков тамошних немцев не было одностороннего представления о христианской исторической родине. Дак Яшка Штеле после просмотра парада на порог лёг и стал орать своим дочкам: «Лилька, Лизка, нет, нет – лучше в Магаданскую область».
Качественная пропаганда она и на психику, и на подсознание, и на поведение действует. Но пропаганда качественной бывает не всегда. Даже на Западе бывают явные проколы. Вот какая-то радиоволна солидным мужским голосом, которому, ну_ просто невозможно не поверить, вещает: «В посткоммунистической России появились очень богатые люди, но, к сожалению, бедность ещё не изжита». Как это мило звучит: есть и лёгкая озабоченность ситуацией, но и положительные итоги отражены. Понимай – бедности было много-много, она сейчас изживается, но, ах-ах, ещё не совсем изжита. То, что средний уровень жизни в России с приходом реформ не опустился, а с грохотом рухнул, то, что появилась массовая нищета и неизвестное ранее явление – детская беспризорность, то, что... Но – это мелочи, их не видно из пятизвёздочных московских отелей Шератон или Мериот, где останавливается западный люд, прибывая в краткосрочные командировки для осмотра Красной площади.
А вот по одной немецкой телепрограмме показывают ободранных российских пенсионеров. Они собрались в большую толпу, гомонят, некоторые прикрепили красные бантики на обтрёпанные пальтишки, лица серые от тягот и однообразного питания. Комментарий за кадром: «Выступление старых коммунистических сил». В этом комментарии правильно только одно слово - «старые». Бывшие коммунистические силы и сейчас очень хорошо кушают.
А Яшке я потом написал, чтобы зря не психовал и к нам приезжал. Бояться нечего. Мы тут, в Германии, в стороне от всех живём, в изоляции свою культуру развиваем. Только друг с другом и общаемся. Русак русака видит издалека. За детей сильно переживать не надо. Это в России межнациональные браки нормой были, а тут – боже упаси! Малиновские только за малиновских выходят. А иначе мы не сохранимся, выродимся и будем на парадах свободной любви засовывать в глазки кинокамер разные члены, сладко сосать большие пальцы ног, надувать, как маленькие, разноцветные пузыри, или, хуже того, - шагать в первой шеренге знаменосцев.
2000 г.