Н. Третьякова
В Волгограде нас встретила папина сестра Мария Андреевна Ганцевская. Она все эти годы жила в Сарепте, её не высылали, так как она была замужем за поляком. Мария Андреевна жила вдвоём с дочерью. Дом небольшой, но в день приезда она нас приняла. В доме три комнаты: маленькая спальня, большой зал, где мы впервые посмотрели чёрно-белые передачи по телевизору, и кухня с печкой и шкафом для посуды.
Если описать мебель, это был старинный комод, зеркало, венские стулья, круглый стол, за которым тётя Маруся собирала своих родных. Везде белые выбитые салфетки. Она очень хорошо готовила, как и большинство хозяек из числа российских немцев. В день приезда она угощала нас вкусным обедом и к чаю подавала штрейзелькухен. В крошечном садике росли две вишни. В это время они как раз цвели. Это было, как сказка, о которой я мечтала.
Безуспешно пытались прописаться. Затем сняли частную летнюю кухню. Мы с Александром пошли в школу № 55 вместе с братом. Через год меня перевели в школу № 62, где я окончила 10 классов. На службу в Советскую Армию призвали старшего брата Виктора. Целый год нашу семью не прописывали. Мама бралась за любую работу, но найти работу без прописки было трудно. Лев Николаевич Хохлов, муж двоюродной сестры Ирмы, фронтовик, видя бедственное положение нашей семьи, купил маленький домик на улице Причальной, где мы смогли прописаться.
Отец был сильно болен. Однажды в больнице он ожидал приёма врача, людей было много. Отец сидел, склонив голову в ожидании своей очереди к терапевту. Вышла врач, оглядела всех и пригласила папу зайти в кабинет. Врач поняла, что перед ней очень больной человек.
Сестра Мария с семьёй ещё жила в Сибири. Узнав об ухудшении здоровья отца, она прислала в посылке берёзовый гриб «Чагу». Я его натирала на тёрке, делала отвар и поила отца, но было уже поздно. Мы не смогли помочь отцу, и только доброе наше к нему отношение смягчало его участь. Он уже плохо ел и однажды попросил, чтобы я приготовила «шмурпраде» с картошкой. Мама была на работе, и я приложила всё своё умение, чтобы блюдо было вкусным. Помню, я его кормила, он ел с большим желанием, и я подумала, что отец поправляется.
Начало весны даёт человеку надежду. Только-только появлялась травка, набухали почки на деревьях, всё оживало! Но отец не смог насладиться радостью духовного возрождения Сарепты, открытием кирхи после реставрации. Семья старалась облегчить страдания отца, но всё оказалось тщетным. 21 марта 1959 года перестало биться сердце лютеранина, рождённого и умершего в Сарепте, как он того и желал.
Похоронили отца на старом кладбище, где покоятся многие российские немцы из семей Фризоргер, Патц, Май и др. В тот день ветер дул с такой силой, что невозможно было устоять, не держась друг за друга. Ветер холодный, пронизывающий... Мне вспоминается из рассказов мамы, что в их молодость с отцом ранним утром вся община в День пасхи собиралась на этом кладбище и пели церковные псалмы.
В 1959 году ещё не было ни общины, ни пастора, ни духовных книг. Мама сама читала по памяти ”Vater unser”. Меня, 16-летнюю, эта смерть потрясла! Я заболела, и длилось это физическое и моральное состояние очень долго. И сейчас, по прошествии 60-ти лет я помню свои душевные ощущения очень ярко. Могилы родителей мы посещаем с детьми и внуками:
«Как ничтожны, мимолётны
Наши дни земные!
Как ручей вдруг заструится,
Не задержится, стремится -
Так и наше время мчится!»
(Из сборника песнопений Евангелическо-Лютеранской церкви)