И. Шёнфельд

Как это обычно бывает, в скором времени появились у меня классы любимые и другие, в которые я входил без особого вдохновения. Больше всего мне нравилось работать в 3-м „p“. Было в этом классе сорок мальчишек от 12 до 15, неугомонных и самых бойких в школе. Они все до единого, включая звонаря Мсенгу, играли в футбол, участвовали в школьном барабанном оркестре, они громче всех кричали на диспутах, порой организованно срывали уроки и устраивали мелкие пакости нелюбимым учителям. Так, однажды они выгнали из класса молодого британца – учителя английского языка – за то, что тот обозвал их глупыми обезьянами, гнали его шваброй по школьному двору до самой учительской, а после бастовали целую неделю, пока им не поменяли учителя.

Случилось так, что меня назначили к ним классным руководителем. Скоро я обнаружил, что нет в школе другого такого класса, в котором поднимается ропот досады, когда звонок прерывает интересный урок. В этих случаях неизменно доставалось звонарю Мсенге с его будильником, готовящемуся выскользнуть из класса, чтобы колотить камнем по швеллеру в центре школьного двора. «Этот чертов Мсенга опять пошел портить урок!», – вскрикивал класс в такие моменты. При этом маленького, аккуратного Мсенгу все обожали, и выступили бы с любым доступным оружием в руках, если бы Мсенгу в силу каких-нибудь хитроумных козней завуча задумали перевести в другой класс.

Мсенга был мал ростом и возрастом (он ходил в школу с трех лет), это был худенький, тихий и красивый, как игрушка из сувенирного магазина, мальчик с глазами задумчивой, печальной газели. Это не мешало ему, однако, все с тем же грустным выражением на спокойном лице дать в глаз без предупреждения глупому обидчику, не знакомому с особенностями характера немногословного малыша. Как-то директор заметил, что маленький ученик не имеет за все время нахождения в Лундази ни одного взыскания и ни одной записи в дисциплинарной тетради школы – самого толстого документа в директорском архиве. Тогда он сделал Мсенгу звонарем, ибо должность эту мог занимать лишь наиболее дисциплинированный и надежный член школьного сообщества. Мсенге выдали огромный будильник с наклейкой „Government of Zambia“, что подняло его в глазах общественности до уровня президента Лундази, если бы такая должность имела место. Невероятно, но факт: высокое доверие «Привительства Республики Замбия» в форме будильника не испортило характера Мсенги и не вознесло его выше школьного флага на мачте возле учительской – он продолжал оставаться все тем же скромным Мсенгой с удивительным именем Магеллан, и если бы меня спросили, каким я хотел бы представить себе президента Замбии когда-нибудь в будущем, то я без колебаний произнес бы слово «Мсенга».

Вследствие должностных обязанностей Мсенга входил в класс последним, садился на край стола, ставил перед собой будильник, раскладывал школьные принадлежности и замирал. В работе класса он участия не принимал, но записи с классной доски перерисовывал к себе в тетрадь старательно и после, вечером, в часы самоподготовки, красочно оформлял конспекты рамочками, разноцветными подчеркиваниями и штриховками: воистину, это были самые красивые тетради в школе, хотя содержание их, судя по результатам контрольных опросов, оставалось за пределами разумения Мсенги. Тут классическая философия на примере нашего звонаря давала осечку: форма не соответствовала содержанию. В какой-то момент я понял: устранять эту осечку предстоит мне.

За три минуты до конца урока Мсенга соскальзывал со стула, собирал вещи и выходил из класса. Помимо будильника у Мсенги имелся еще один специнструмент, который он носил в холщовом мешочке и очень берег: это был килограммовый «голыш» – камень редкий для этих мест, привезенный и подаренный Мсенге родственником из Малави. Конечно, для производства звука сгодился бы любой камень, но вполне могло оказаться, что все подходящие булыжники в радиусе ста метров вокруг «звонка» будут унесены шутниками-провокаторами, что уже случалось в звонарной судьбе Мсенги, а он учился у жизни быстро. После звонка с урока для Мсенги наступало тяжелое время: его выслеживали, чтобы отобрать и спрятать камень или будильник и задержать таким образом начало следующего урока. Обычно Мсенга отсиживался на переменах в уголке учительской или гулял по двору с учителем закона божия и под его физической и духовной защитой. Во время ассамблей Мсенга стоял в первом ряду, по знаку Манинды запевал псалмы ангельским голосом, а после аккуратно и сосредоточенно молился.

Внешний вид Мсенги можно было обозначить как образцовый: он был всегда чист и наглажен, рубашка его не содержала неуставных надписей и призывов, в отличие от большинства патриотов стильной жизни класса 3Р, с которыми я постоянно боролся за достойную образованного человека форму одежды. Непритязательность Мсенги и способность его принимать самостоятельные решения также вызывала уважение. Вот пример: когда в сезон дождей паводком были смыты мосты в холмах, и Лундази оказалось отрезанным от внешнего мира в образе Чипаты, откуда поступало любое и всякое снабжение, школа осталась однажды без тетрадей. Были ребятишки, которые этому обстоятельству сильно обрадовались: нет тетрадей – нет и домашних заданий. Некоторые протестовали – кто для вида, а кто и искренне: как мы будем теперь к экзаменам готовиться? Только Мсенга не протестовал и не канючил, он нашел решение: притащил на урок рулон грубой туалетной бумаги и кое-как, без жалоб и причитаний, царапал на этом свитке с видом римского консула, объявляющего войну потопу. Подковырки насмешников Мсенгу не задевали – он был выше этого. Я рассказал об этом в учительской, и преподобный Репкольд мечтательно промолвил: «Очень-очень старательный, перспективный ученик, истинный сын Божий». Возразить на это было нечего. Но после того, как на очередной контрольной работе старательный сын Божий, несмотря на туалетные свитки, получил 8% из ста возможных и, таким образом, провалился в пух и прах, не ответив ни на один вопрос, я решил взяться за Мсенгу основательно. (Для справки: свои восемь процентов Мсенга получил исключительно за оформление работы: на вопрос об устройстве двигателя внутреннего сгорания Мсенга нарисовал цветными карандашами красивейший мотоцикл и указал стрелками: «руль», «колеса», «сиденье». Еще одна стрелка упиралась в центр художества и обозначала: «двигатель внутреннего сгорания!»).

Для начала я попросил его помочь мне после уроков подготовить эксперименты на завтра: дескать, лаборант заболел, а я один не справляюсь. Особое благожелательное внимание учителя всегда приятно ученику, и польщенный Мсенга явился в лаборантскую без опоздания с откровенным любопытством во взоре. Он с интересом разглядывал полки с приборами и подавал мне необходимое по моей просьбе.

– Ты знаешь, как работает радио? – спросил я его мимоходом.

– Знаю, – ответил он, – там батарейки.

– А в батарейках что?

– Электричество?

– Вещество для производства электричества. А что это такое – электричество?

Мсенга пожал плечами и сказал, что это все от Бога: и реки, и горы, и машины, и сам человек, который эти машины делает – все от Бога.

– А вот английский ученый Дарвин доказывает, что человек эволюционным путем произошел от обезьяны. Даже в вашем учебнике биологии об этом написано.

– Да, я читал. Я думаю так: Бог создал обезьяну, а потом сделал так, чтобы она превратилась в человека. А мистер Купер, который жил раньше в Вашем доме, говорил, что не все обезьяны превратились в человека. Это правильно – вон их сколько в буше. Но почему одни превратились, а другие нет – этого он и сам не мог объяснить, но только он сказал, что многие обезьяны превратились в человека только наполовину, и что эта недоразвитая половина – это как раз мы, африканцы и есть.

– Забудь эту глупость: этот Купер расист и идиот, как раз он сам-то и является примером текой недоразвитой обезьяны. Облик у него, возможно, человеческий, а мозги – обезьяньи.

– Я знаю. Пятиклассники хотели доказать это, вскрыв ему череп и сравнив его мозги с обезьянними, но им не позволил этого сделать мистер Манинда. Он сказал, что не хватало еще, чтобы из-за этого Америка напала на Лундази и разбомбила его, как она разбомбила атомными бомбами Японию за несколько потопленных кораблей...

Вдруг мысли Мсенги изменили направление, и он спросил меня:

– А что, мистер Игов, Вы в Бога не верите, что ли? Вы на ассамблеях никогда не молитесь.

– Видишь ли, Магеллан, – бог есть, конечно, но существует, в моем понимании, скорей в философской форме как начало всех начал, как вместилище и исполнитель всех законов природы. А вот в законы Природы, в знания, в науку – в это я верую.

– Нет, это неправильно, – покачал головой Мсенга, – в Бога нужно верить просто так, безо всяких вместилищ. Так говорит отец Репкольд. Иначе Бог Вас накажет. Например, Вас может убить молния.

– Молния, Магеллан, это всего-навсего большой электрический разряд, – возразил я ему. – Если хочешь, я и сам могу сделать маленькую молнию.

Мсенга взглянул на меня с недоверием и опаской. Тогда я достал катушку Румкорфа, подключил ее к батарейке и свел контакты. Между электродами зажужжала голубая змейка. Мсенга шарахнулся от стола.

– Не бойся, – успокоил я его, – она тебя не тронет.

– Она живая? – спросил звонарь.

– Нет, это просто электрический разряд.

– Молния убивает...

– Эта тоже могла бы убить, только она слишком маленькая. Разве что комара.

– А комары в Бога верят?

– Понятия не имею. Спроси у комаров. Или у отца Репкольда, – засмеялся я.

Мсенга осмелел, стал брать в руки приборы и спрашивать что это и как действует. Мы просидели с ним в лаборантской до вечера. На прощанье Мсенга попросил меня ещё раз показать ему рукотворную молнию, сделанную человеком.

С того дня Мсенга существенно изменился. Он приобрел беспокойный вид, как будто его разбудили в незнакомом месте, и он озирается, чтобы понять, где он очутился. Раз за разом он стал запаздывать со звонками, так что Манинда однажды, на ассамблее, в порядке замечания звонарю ядовито поинтересовался, не влюбился ли мистер Мсенга и не поломал ли стратегический будильник. Но Мсенга даже тут проявил рассеяность: показал директору ударный камень из мешочка вместо будильника, сообщив что он цел, а потом заверил всю школу, что он не влюбился, а просто решил стать великим ученым и полететь на луну в космическом скафандре. А рассеяный он потому, что великие ученые все рассеяные. Например, гениальный ученый Айзек Ньютон даже сварил свои круглые часы вместо яйца, на которое он смотрел, засекая время (я рассказал как-то ребятам на кружке конструкторов и изобретателей этот анекдот про Ньютона, а еще как он выпилил в двери шесть маленьких дырок для шести котят, когда они родились у его кошки, дополнительно к большой дыре для самой кошки, ну и, конечно, про яблоко, упавшее ему на голову, после чего его осенило относительно закона всемирного тяготения). И вот после этого, заявил школе Магеллан Мсенга, Айзек Ньютон стал всемирно знаменит и теперь по его законам живет все человечество, включая студентов лундазской средней школы, которые пишут контрольные работы про законы Ньютона.

– Эй, Мсенга, давай я тебя тресну по башке хотя бы бананом: придумай закон, чтобы спать до обеда вместо школы!, – завопил кто-то из зала.

Публика закачалась от хохота, а у директора Манинды возникло на лице очень встревоженное выражение. Он обернулся ко мне и спросил, действительно ли англичанин Ньютон сварил свои часы для того, чтобы придумать законы природы и прославиться. Я ответил, что да, ходит такой анекдот среди физиков, но прославился Ньютон независимо от часов, от яблока и от котят. После моего ответа встревоженный вид Манинды лишь усилился, он смотрел на меня сумасшедшим взглядом психиатра и, возможно, пытался вспомнить, сколько мне осталось времени до окончания контракта...

Мсенга между тем уже опять смотрел в окно. Школьная ассамблея всегда заканчивается молитвой. Дело это добровольное с учетом того, что в каждом классе учатся индусы, в том числе мусульманского вероисповедания, а среди учителей попадаются среди всего прочего даже атеисты. Так вот: рассеяность Мсенги в тот день дошла до того, что он, когда школа погрузилась в молитву, продолжал стоять с опущенными руками, мечтательно разглядывая верхушки акаций. Возможно, он высматривал там подходящие плоды, которые могли бы упасть ему на голову, чтобы одним разом сделать его знаменитым и богатым.

В качестве звонаря безупречный до этого Мсенга, как уже сказано было, начал давать сбои. Но зато в классе «3Р» появился ученик, из недели в неделю продвигающийся к званию „The best of the week“. И этого ученика звали Магеллан Мсенга. Заводилой он стал и в клубе изобретателей. С некоторого времени его увлекла тема лазера. Что явилось толчком к этому, я могу предположить достаточно уверенно. Им вне всякого сомнения стал роман Алексея Толстого „THE GARIN DEATH RAY“ («Гиперболоид инженера Гарина»), переизданный в 1955 году на английском языке, который я привез из отпуска, обнаружив книжку в одном из букинистических магазинов в Москве, и из любопытства отдал классу 3Р для прочтения.

Сам роман, как я скоро понял, большого интереса в массах не вызвал – слишком далеки и непонятны оказались события далекой предвоенной Европы для молодых африканцев, озабоченных проблемами поиска хорошей жизни с большим автомобилем во дворе собственного дома (в столице, если повезет). Тем не менее, книга пользовалась популярностью, как символ принадлежности к интеллектуальному кругу уважаемого учителя, и переходила поэтому из рук в руки. У Мсенги, однако, книга застряла надолго. Особенно звонарь зачаровался иллюстрацией, изображающей горящий город на конце убийственного луча, и даже перерисовал эту картинку к себе в тетрадь. Я тогда объяснил Мсенге, то луч инженера Гарина – это писательская выдумка, но она впоследствии вдохновила ученых на создание лазерного луча, который на сегодняшний день почти уже сравнялся с возможностями выдуманного писателем Толстым луча смерти, только служит сегодня лазерный луч сугубо мирным целям – режет металл, например, или измеряет расстояние с большого удаления. «Лазер» стало любимым словом в разговорном словаре Мсенги. Это было забавно, особенно когда Мсенга восклицал: «С лазерным приветом!», или: «Мтонга от укуса паука не умрет. У него же лазерное здоровье!».

Единственным прискорбным результатом всей этой истории было лишь то, что со мной почему-то перестал здороваться преподобный отец Репкольд, который раньше при каждом удобном случае уверял меня в поразительной близости коммунистических идей христианским догматам. Надо полагать, лазерный луч был тому виной: не иначе, Мсенга допытывался у священника кто сильней – Бог или лазер. И конечно же, преподобный отец понял: ушки этой жуткой крамолы торчат из кабинета физики.

Но приключения Мсенги с лазером на этом не закончились, он выдал в дальнейшем еще один фокус, от которого я пришел в ужас, хотя все и закончилось благополучно. Однако об этом чуть позже.

Сахар

Была пятница, последний послеобеденный урок. Класс решал интересную задачу. Мы приняли за исходное, что школьный генератор работает 5 часов в сутки, и требовалось подсчитать, сколько учитель физики лундазской средней школы должен заплатить за электричество за истекший месяц при условии, что в его доме шесть лампочек по 75 ватт каждая. Углубленные в эти расчеты, проливающие свет на жизнь учителя вне школы, класс не сразу заметил, как этот самый учитель вдруг принес из лаборантской стул и сел за рабочий стол, чего никогда не делал раньше во время урока.

Приступ малярии был стремительным. Тело ломило, мелко дрожали ноги, холодный пот катился по телу, а лицо горело. Кто-то крикнул, ликуя: «Тридцать квачей!». Я сказал «ноу, нэвэ!», и вид мой был, должно быть, столь удрученным, что в классе засмеялись: народ решил, что я сражен ужасной суммой, которую мне предстоит уплатить. Когда прозвучал, наконец, правильный ответ, мне было уже все равно – на две квачи или на сто квачей суждено мне раскошелиться. Звон в голове опередил звонок с урока, и я поплелся к выходу из классного барака. Я не сразу сообразил, что меня сопровождает Вильям Пири – самый доброжелательный, улыбчивый, приветливый, разговорчивый и безалаберный человек в школе, в недавнем прошлом – беспросветный «двоечник», активно вставший, однако, в последнее время на путь исправления. Это именно Вильям Пири, согласно школьным преданиям, радовался как ребенок, получив 15% за тест по математике, утверждая, что теперь перед ним открывается путь к бесконечному совершенствованию, в отличие от «стопроцентников», достигших потолка успеха и не имеющих никаких перспектив дальнейшего роста.

Когда я впервые пришел к ним в класс, Вильям в конце урока подал мне записку – что-то вроде докладной – в которой сообщалось, что он, Вильям Джон Самуэль Пири неизлечимо болен сонной болезнью, может в любой момент уснуть на уроке и просит относиться к этому с сочувствием и пониманием. Далее шли разъяснения, что врачи считают болезнь хронической, и все учителя в этом уже многократно убеждались.

Поначалу я почти поверил в фатальную болезнь Вильяма, но после того как несколько раз стал свидетелем чудесного исцеления его при звонках с урока, а после наблюдал его замечательную активность в организации спортивных мероприятий, я объявил ему, что считаю его отъявленным симулянтом, и что я лишаю его своего уважения до той поры, пока он не станет на путь исправления. Удивительно, но факт: это возымело действие, причем незамедлительно. Уже на следующий день Вильям явился ко мне домой вечером наглаженный и торжественный, с чужим конспектом подмышкой, и с полной достоинства скромностью заявил, что хочет решать задачи по физике, но от сонной болезни все-таки страдает, хотя и в странной форме: только когда нужно напрягать мозги. Но возможно, сказали ему врачи, с помощью настоящего, опытного учителя из России недуг можно будет победить. Так вот: не возьмусь ли я попробовать помочь ему в этой ужасной беде? Усмехнувшись исподтишка, я, конечно же, согласился помочь страждущему – как не помочь человеку в такой жуткой беде?

Спектакль начался сразу. Не успели мы прочитать условие первой задачи, как глаза моего ученика начали слипаться. Я просил его не спать, ругал его, даже толкал – ничего не помогало. Вильям тупо пялился в тетрадь и едва слышно мямлил: «Разность потенциалов... да... что?.. не зависит... что?.. да...». Тогда я предложил ему крепкого кофе. Вильям мигом проснулся и очень живо спросил:

– С сахаром?

Мы пили кофе, уничтожили полкило сахару и говорили о футболе, об автомобилях, о слонах и университетах, об огурцах и Советском Союзе, но каждый раз когда я пытался направить разговор в сторону физики, Вильям начинал зевать и бубнить: «Ну вот, видите: опять начинается...». Я сдался. Я вручил ученику связку бананов и предупредил его, что в дальнейшем мы будем пить кофе с сахаром только после часа активного умственного труда и не будем пить кофе с сахаром вовсе, если глаза его будут продолжать слипаться в процессе этого самого умственного труда. И дело пошло на лад: хитрые глаза Вильяма приняли правильное решение, и Пири стал быстро «выздоравливать». Магическое действие сахара оказалось таково, что ради него Вильям принялся зубрить не только физику, но и другие предметы. Неожиданно для меня, да и, пожалуй, для самого себя Вильям увлекся ботаникой и биологией, стал собирать гербарии и потрошить лягушек, а потом зачастил даже в лундазский госпиталь, где выведывал у персонала чем, как и от чего лечат разных больных. Чудесное превращение Вильяма Пири в хорошего ученика очень скоро было замечено учителями, и многие ломали головы о причинах этого чуда. Но никто нашего сахарного секрета так и не узнал.

И вот теперь Вильям помог мне дойти до дома, подождал, пока я улегся в постель, кажется, слушал еще какое-то время африканские мелодии в моем «ВЭФ»е, потом сказал, что придет еще и исчез, захлопнув входную стекляную дверь. До полуночи я громко стучал зубами, конкурируя с будильником, потом незаметно для себя уснул и проснулся среди ночи от приближающегося воя гиены. Кажется, тварь взвывала уже во дворе – то у одного окна, то у другого. Неужели это по мне она поет свои гнусные песни? Но нет, сволочь, угомонись, пошла вон, я еще не падаль. Чтобы доказать ей это, я стал петь тихим, но твердым голосом: «Вставай, страна огромная!..». Это помогло: гиена услышала, поняла намек и удалилась в сторону Мозамбика. Так-то: не вам, африканским гиенам жрать честного русского учителя. Для этого у нас и свои гиены найдутся... И я забылся до рассвета липким, тягучим сном.

В субботу после обеда в доме снова объявился Вильям, сел рядом с моей постелью и стал увлеченно читать мне лекцию о малярии. По его докладу выходило, что малярия – заболевание тропическое, возбуждается комаром породы «анофелес», но бояться нечего, потому что ни один русский учитель в Восточной провинции пока еще от малярии не умер. И вообще, все это очень научно и подробно описано в учебниках, сказал Вильям, так что мне беспокоиться абсолютно не о чем – нужно просто хорошо изучить всё про малярию и принимать правильное лекарство, отличный рецепт которого ему удалось раздобыть. После чего Вильям Пири приступил к моему научному и физическому восстановлению. Вначале было слово. Итак, плазмодиум вивакс в виде спорозоитов проникает в печень, сообщил Вильям, где превращается в схизонты, из которых образуются мерозоиты, просачивающиеся в эритроциты, где они размножаются путем схизогонии, разрывают оболочку эритроцитов и поступают в кровь вместе со своими токсическими продуктами обмена веществ, которые и вызывают приступ малярии. Но мало того: часть мерозоитов развивается в эритроцитах в микрогаметоциты и макрогаметоциты, которые, попав в комара породы «анофелес» сливаются в недрах этого вампира воедино и образуют зиготу, которая превращается в сокинету, а последняя в социсту, из которой снова возникают спорозоиты, и все начинается сначала. Вильям выдал мне эту жизненно важную для меня информацию одним духом и торжествующе воззрился на меня. Но я от услышанного с протяжным стоном пал духом. Перепуганный Вильям побежал на кухню, громко и беспорядочно гремел там керосинкой и посудой, а потом явился с большой дымящейся кружкой, крича:

– You must drink this! You must drink this! Urgent! («Вы должны это выпить! Срочно!»)

Я сделал глоток, и у меня от густого сиропа закупорилось горло, а язык прилип к нёбу.

– What is this? – прошептал я.

– Это лучшее лекарство от малярии и от сонной болезни! Это – САХАР! – восторженно завопил Вильям, – Don’t worry, my teacher, it won’t harm you, just drink. Look: I’m taking it too and nothing bad happens!“ («Не беспокойтесь, мой учитель, это не повредит Вам, просто пейте и всё. Смотрите: вот я тоже пью это, и ничего плохого со мной не происходит!»), – и Вильям прямо из кастрюли, которая была у него в другой руке, принялся пить приготовленный для меня горячий сироп, нежно поглаживая себя свободной рукой по животу: мол, напиток-то волшебный! Мысль, что в кастрюлю ушел весь месячный запас сахара – килограмма три – промелькнула в моем воспаленном малярийном мозгу, но мысль эта тут же утонула в сахарном сиропе. Чудодейственный элексир Вильяма Пири залепил мне не только язык, но начали слипаться и глаза, и я задремал под терапевтическое бормотанье моего добровольного санитара – видимо, и это входило в его программу излечения.

Когда я внезапно проснулся, Вильям все еще бубнил:

– ... а дело было так: этот крокодил Нкомо проживал в провинции Луапула, там где озеро Бангвеулу. В тех местах я прожил с моими родителями три года, прежде чем приехал в Лундази для получения образования. А Бангвеулу, должны Вы знать, это такое озеро, где никогда до Нкомо не было никаких крокодилов. Люди брали воду из озера, с удовольствием купались и ничего не боялись. И вот однажды в деревне пропал мальчик. Друзья говорили, что он ловил рыбу в камышах, а потом вдруг исчез. Больше его никто не видел. А потом, в другой раз на глазах у многих людей из озера высунулся крокодил и утащил молодого парня, который как раз стирал свои штаны на мелководье. И вот жертвы стали случаться все чаще. И тут, должны Вы знать, мистер Шеуфилд, нужно принять во внимание еще один важный факт. Незадолго до появления крокодила-людоеда в озере Бангвеулу в соседнюю деревню прибыл чей-то родственник по имени Нкомо и открыл лавочку и пивной бар. Этого Нкомо все боялись, потому что он был очень большой и мрачный, у него были огромные зубы и бородавки на коже, а голова была похожа на корень батата, а голос был странный, как будто он гудит в железную бочку из-под солярки. Нкомо никогда не смеялся, но чубука у него была вкусная, а пиво «лайон» холодное, так что люди его лавочку посещали часто. И вот однажды за разговорами бывший шахтер мистер Нката незаметно для себя выпил пива больше, чем он мог оплатить, и стал ругать лавочника Нкомо за дорогие цены. Все испугались, что огромный Нкомо начнет бить маленького Нкату, но тот лишь страшно оскалился и приказал Нкате: «Уходи, пьяница!». Нката ушел, очень довольный, что не пришлось платить, а на следующий день Нката проверял сети недалеко от берега и погиб: и опять это был крокодил. И тогда страшное подозрение закралось в мысли людей. Все вспоминали как Нкомо ужасно оскалился, когда сказал Нкате «Уходи!». Это подозрение затаилось в сердцах людей, но когда в озере пропала без вести белая женщина, медсестра из госпиталя, то люди явились в бар Нкомо с ножами и копьями и объявили ему ультиматум, чтобы он прекратил свои безобразия. Нкомо, конечно, прикинулся, что ничего не понимает, угостил всех бесплатно чубукой и даже несколько раз очень жутко улыбнулся. На некоторое время смерти людей в озере прекратились. Но вот убийство случилось опять: на этот раз крокодил утащил старшую жену старейшины. Тогда разъяренные люди кинулись к лавке, чтобы убить крокодила Нкомо, но они не успели: Нкомо сбежал. Он исчез, и больше его никто не видел. Куда он сбежал, хотите Вы, конечно же, знать? Да никуда. Он просто насовсем переселился в озеро. Но Вы не должны переживать, мистер Шеуфилд: справедливость все-таки победила. Ужасного крокодила Нкомо уже нет в живых. В сухой сезон люди выследили его на восточном берегу озера, и охотники его застрелили. Эти охотники были, правда, браконьерами, но суд их оправдал с учетом того, что они совершили праведное дело...

– Ты правда веришь, что все это так и было? – спросил я Вильяма, чувствуя, что терапия его помогает, и я начинаю поправляться.

– Конечно! Когда я в первый раз пришел в бар и увидел этого Нкомо, то я сразу заметил, как сильно он похож на крокодила. И как видите, я оказался прав. Жаль, что я тогда был маленький и меня никто не хотел слушать с моими подозрениями. Я ведь с детства очень наблюдательный человек, мистер Шеуфилд...

В это время в школе прозвенел звонок к ужину, и Вильям поспешно распрощался со мной и убежал. Через два дня я поправился, а Вильям Пири с полгода еще справлялся о моем здоровье и призывал почаще принимать большие порции сахара. Для профилактики.

С Вильямом Пири связано было много еще событий и приключений лундазской жизни – одно его выступление на региональной олимпиаде чего стоит! Но все когда-нибудь заканчивается, и однажды окончил школу и покинул Лундази и Вильям. Памятуя о его склонности к медицине, я предполагал, что он подался в эту сферу, и когда-нибудь мир узнает о веселом, неунывающем докторе Пири из лундазской средней школы, и тогда я скажу: «Ха, да это же мой любимый ученик!». Но улетевшие птенцы редко возвращаются в родное гнездо большими птицами, и я не предполагал, что увижу когда-нибудь Вильяма еще раз, тем более что мое собственное пребывание в Лундази тоже подходило к концу. Но я ошибся: нам суждено было встретиться еще раз.

Однажды в Чипате, на овощном рынке, опрокидывая корзины и велосипеды, ко мне бросился импозантный джентьмен в розовых брюках и лимонного цвета пиджаке, при галстуке в синий горошек. В трясущем мне руки денди я с трудом опознал дорогого моего ученика и самоотверженного лекаря, школьного авантюриста и комбинатора Вильяма Пири. А добрый Вилли все жал мне руку и никак не желал выпускать ее, не переставая восторженно тарахтеть. О, у него все очень-очень хорошо, просто отлично, он имеет великолепную работу медбрата в лучшей больнице Чипаты, ему доверяют ставить горчичники, измерять больным температуру и разносить лекарства. Тяжелых больных таскать на носилках и катать на каталках доверяют тоже только ему. Уже на нескольких врачебных консилиумах принимал он участие, и даже высказывал свое мнение. Он хорошо зарабатывает, ему выделили домик для медперсонала на территории больничного кампуса. Как только он поднакопит немного денег, он поступит на медицинский факультет лусакского университета. Великолепная рекомендация главного шефа больницы гарантирована. И еще он женился, и у него недавно родился сын, очень маленький, но очень умный...

– Весь в папу, – подольстил я Вильяму вполне искренне, и он взорвался счастливым смехом. После чего принялся настаивать, чтобы я во что бы то ни стало немедленно пошел с ним – знакомиться с женой и сыном. Но я никак не мог, меня ждала машина, я не мог задерживать людей, я обещал при первой же возможности навестить Вильяма и спросил, озирая базар, что я мог бы подарить его крохотному, но такому умному сыну.

– Что он любит больше всего? – спросил я Вильяма.

– Сахар! – уверенно ответил он.

продолжение следует