Иван Антони

Том1, Часть2, Глава 2

Сани легко скользили по наезженной дороге, и Хайнрих, впав в состояние утренней полудрёмы, бросил вожжи под ноги. Плотнее укутавшись в овчинный тулуп, он принялся неспешно перелистывать книгу памяти. В последнее время он чаще, чем до войны, принимался сравнивать, какой была жизнь прежде, и что изменилась после того, как Россия вступила в войну с Германией и её союзниками. Союзников Германии Хайнрих вряд ли смог бы без затруднений назвать — не то образование, да и интереса к теме не было. Для него, россиянина, а тем более этнического немца, война шла именно с Германией - страной, в одной из земель которой находилась родина его предков. Там, со слов отца, живут родственники по линии Цвейг, наследники славного центуриона Римского легиона Рудиса Цвигус. Но он и этим не интересовался. Вся его жизнь от рождения и до настоящего времени проходила в России, он был россиянином. Правда, в отличие от прочих россиян, он всегда держался «земляков», то есть российских немцев. С другими национальностями знался мало.

Будучи этническим иноземцем, Хайнрих наблюдал за ходом военных действий со стороны и рассуждал, как рассуждали бы зарубежные наблюдатели-дилетанты, а именно: военное положение в стране является для России привычным состоянием. Империя многократно ввязывалась в европейские войны, по большей части преследуя, конечно, имперские интересы, но иногда и без выгоды, а в соответствии с договорами по союзническим обязательствам. Но предыдущие войны России Хайнрих относил к «обычным войнам», хотя обычными войны не бывают. Все войны тяжёлым бременем ложатся прежде всего крестьян, приносят нищету и требуют жертв.

Текущую войну он считал особенной, потому что война шла с Тройственным союзом — Австро-Венгрией, Германией и Италией. Россия в войне тоже была не одинока: с Англией и Францией она входила в военный союз Антанта и воевала с Германией и её союзниками. Однако во главе противостоявшей военной коалиции стояла Германия, и это налагало отпечаток на отношение российского правительства и общества к этническим немцам, живущим и работающим в России. Отношение к российским немцам никогда не было благожелательным, ведь немецкие колонии располагались на землях России и занимали часть российских земель, что для обывателя-патриота — заноза в сердце. Он считает «российскую землю» своей, личной и ревностно следит, кто этой землёй владеет. Не дай Бог, иноземец! Даже если иноземец является гражданином России.

Со вступлением России в войну с Тройственным союзом к российским немцам добавились недоверчивость и подозрительность. Большинству россиян не нужны были доказательства: им и так было ясно, что германцы, живущие в России, шпионят в пользу соотечественников. Колонисты для коренных россиян были чужими людьми. Но вспыхнувший в начале войны «патриотизм» крестьян, по мнению Хайнриха, был не отражением любви к Отечеству и царю-батюшке, а желанием прибрать к рукам земли колонистов, живших зажиточнее в сравнении с большинством крестьян. Очевидный уровень жизни вызывал у крестьян зависть и острое желание завладеть хозяйствами «врагов Отечества», а самих «врагов» сослать подальше и навсегда, чтобы, вернувшись назад, они не требовали возвращения отнятых хозяйств. Прикрывая бандитизм патриотизмом, безграничной любовью к Родине и ненавистью к врагам Отечества, война стала поводом для реализации хищнических планов ограбления российских немцев.

После объявления войны с Германией к нагнетанию ненависти подключилась пресса. В газетах появляются призывы к царю-батюшке остановить ползучую оккупацию российских земель немцами-колонистами (читай — Германией), которые, получая в России землю, на деле расширяют власть Германии на исконно русских землях!

«Глас народа» Николаем II был услышан, и военные власти приступили к массовой депортации немцев-колонистов из прифронтовой полосы в глубь России, а местные крестьяне сразу после выселения колонистов принимались делить земли, принадлежавшие колонистам. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что захват колонистских земель вдоль линии фронта, станет прологом для аналогичных захватов земель колонистов алчными «сынами Отечества» и в глубине России. В результате немцы будут изгнаны с мест, где в течение долгих лет налаживали хозяйства, на восток для окультуривания неосвоенных, никем не занятых диких земель, на которые крестьяне не претендовали в связи с трудностью освоения этих земель и суровым климатом.

Антигуманные действия властей по отношению к немцам, жившим в прифронтовой полосе, слабым эхом доносились до Оренбургской губернии. Но они не вызывали ни сочувствия к соплеменникам, ни сожалений по поводу действий правительства: своя рубашка ближе к телу! Военные действия на фронтах мало интересовали немецких крестьян, живших в Оренбурге и в губернии обособленно от русских поселений; оренбургские немцы не интересовались текущими политическими событиями. Большая часть продолжала жить, как и в мирное время, занимаясь каждодневным трудом. Тяготы военного времени ощущались ими, как и крестьянами других национальностей.

...До Оренбургских степей, расположенных далеко от фронта, порочная практика захвата русскими крестьянами земель колонистов пока ещё не докатилась, но активно муссировалась, внося в жизнь немцев нервозность. Что прикажете делать, если начнут отбирать землю, а с ней и хозяйство? Никто не помешает хапугам, прикрываясь лозунгом борьбы с немецким засильем и оккупацией русских земель, повторить грабёж, опробованный на немцах в прифронтовой полосе! В связи с возможностью аналогичных действий властей Оренбургской губернии, Хайнриху следовало быть готовым к этому, ведь у него была большая семья. Остаться без хозяйства означало обнищание, голод и, возможно, смерть детей. Допустить этого он не имел права. Не для того переехал он из Крыма в Оренбург, чтобы народить и похоронить здесь детей!

Он улыбнулся, вспомнив легендарного центуриона Рудиса Цвигус. Что сказал бы предок, узнав, что его потомок Хайнрих Цвейг не сохранил фамильную линию, ради которой он, Рудис, рисковал жизнью, неся службу в легионе? Не похвалил бы, это точно. Но как предотвратить возможную катастрофу, если в продолжение войны отношение к немцам в России становится хуже, и правительство не предпринимает ничего, чтобы смягчить ситуацию? Вывод был прост: пока в губернии не началась депортация немцев, надо, как минимум, отказаться от части арендованных земель. Это до войны было важно вырастить как можно больше хлеба. Нынче же речь идёт об изъятии излишков, о вводе продразвёрстки, в согласии с которой зерно, сверх необходимого для содержания семьи и будущего сева, должно быть добровольно сдано государству. Таким образом царское правительство пыталось разрешить проблему с нехваткой хлеба в условиях войны. Но ему-то что за дело до этих проблем? Ему о собственной семье думать надо, ведь государство о его детях заботиться не станет, когда есть станет нечего!

Размышляя о последствиях продразвёрстки, он пришёл к выводу, что и засевать ему надо не все земли. Большую часть готовых к севу полей следует оставить под пар, чтобы хлеба собрать ровно столько, сколько нужно для покрытия нужд семьи и сева. Надо также подумать, где бы ему надёжно спрятать хлеб на случай прихода тяжёлых времён, чтобы хлеб не нашли и не оштрафовали за укрывательство. Время военное, и меры могут быть жёсткие. Лучше пусть хлеб сгниёт в тайных хранилищах, если семью депортируют на восток, чем его не хватит на жизнь, когда после изъятия хлеба разрешат жить на прежнем месте. Бережённого Бог бережёт!

Обдумав действия на случай введения продразвёрстки, он переключился на размышления по переезду в Оренбург. Его в целом он оценил положительно: «Если удастся дожить до конца войны, можно будет сказать, что переехал я не зря. Что ни говори, а в Оренбурге семья укрепилась детьми, и они, слава Богу, растут. Здесь удалось создать крупное хозяйство, что для содержания семьи важно. В Крыму я вряд ли добился бы таких результатов: земли в Крыму мало. Может, и далее жизнь будет идти без потерь? Доживём до конца войны, и я опять стану занимать большие площади под хлеб и фураж, живности разведу больше, ведь придёт время обучать детей профессии, а это потребует дополнительных расходов. Для блага детей придётся потратиться. Обучение длится долго, и всё же надо вывести детей в жизнь – для чего нужно большое хозяйство. А что с продразвёрсткой? Заберут всё! Но она не будет длиться вечно!? К тому же надо иметь в виду, что не один я от поборов страдаю: продразвёрстка всех крестьян грабит: и российских немцев, и русских. Благо, Оренбургская губерния находится далеко от Центральной России! Здесь продразвёрстка не скоро начнётся. По крайней мере, пойдёт не столь жёстко, как там. Если и далее всё останется на таком уровне, лихое время переживём с Божьей помощью».

Как человек глубоко верующий и во всём видящий Божий промысел, Хайнрих считал, что переселение из Крыма в Оренбург произошло по воле Бога, благоволившего в переезде своему служителю. Теперь, когда идёт война, он окончательно утвердился в этой мысли: Господь предвидел невзгоды, какие будет переживать Россия, и предусмотрительно поселил его семью далеко от театра военных действий. Репрессивные меры, применяемые против российских немцев, живущих в западной России, в Оренбургской губернии ещё не применялись. Они начнутся со значительным опозданием и, исходя из опыта в центральной России, с послаблениями. Так что немцы-степняки получили, слава Богу, время для подготовки, и если депортация будет проводиться, то потери будут не столь катастрофичны, как в приграничных районах.

А что пришлось бы ему пережить в Крыму, если бы он не переехал в Оренбург? В начале войны он получил пространное письмо от родственников, живущих на родине. Описанное потрясло его. Жестокость по отношению к немцам-колонистам юга России вопиющая! Такого наступления на права колонистов не было даже во времена правления Александра II, аннулировавшего б`ольшую часть привилегий, дарованных Екатериной II. Правительство обвиняло российских немцев в провалах Русской армии на фронте и в хозяйственном разладе в стране! Их подозревали в шпионаже, пособничестве Германии и во всём, что каким-то образом можно увязать с национальностью немец!

Новости, описанные родственниками, были взяты из газет и разговоров людей из города, куда ездили, чтобы продать произведённую в хозяйствах продукцию. «В приграничных регионах проживает около шестисот тысяч колонистов, которых военное руководство рассматривает как шпионов и потенциальных солдат Германской армии, так как все российские немцы, согласно закону Германии, имеют право на двойное гражданство. В случае оккупации их земель германскими войсками, все они могут получить германское гражданство, и мужчины призывного возраста будут призваны на службу в Германскую армию. Чтобы не допустить контакта немцев с армией врага и, соответственно, сотрудничества с Германией, в августе 1914 года военное руководство совместно с Министерством Внутренних Дел разработало порядок депортации колонистов на восток страны. Семьи предполагалось перевозить в вагонах III класса за собственный счёт, но в сопровождении военной охраны. По прибытии на место депортации все семьи получат, мол, минимальное довольствие с минимумом необходимых для жизни удобств».

«Как тебе нравится отношение правительства к гражданам России? — возмущённо задавал вопрос автор письма. — И это не бульварные слухи! Это официально напечатанное в газетах сообщение! В сентябре этого года военное командование Двинского военного округа уже начало проводить выселение немцев из прифронтовой полосы. Хотелось бы назвать это безответственным самоуправством власти на местах. Но депортация немцев подтверждена великим князем Николаем Николаевичем, Главнокомандующим Русской армией! Несмотря на активные возражения отдельных лиц в правительстве, депортация не только не была остановлена, но с позволения царя-батюшки получила дальнейшее развитие. Конечно, официально депортация не была санкционирована правительством, чтобы не вызвать возмущения в европейских странах варварством российского правительства по отношению к одному из своих национальных меньшинств. Депортация немцев проводится под видом защиты населения от военной опасности. Но депортируют, «защищают от опасности проживания в зоне боевых действий» только российских немцев – других не трогали! И последние новости: восьмого ноября согласно приказу главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта войска приступили к депортации российских немцев из Лифляндии, Курляндии и Риги. И так по всей линии фронта, где живут немецкие колонисты».

Но это были далёкие от его родины территории. Хайнриха больше интересовало, что происходит в Крыму и вблизи полуострова, ведь если придётся покидать Оренбург, то более подходящего места для переезда семьи ему не найти. Тот факт, что католики пригласили его проповедовать слово Господа в Оренбургскую губернию, где он хорошо устроился и развернул хозяйство, — случай исключительный и вряд ли повторится. В Крыму находится дом, согласно нотариально заверенному завещанию отца являющийся его собственностью! Там живут родители и родственники, на помощь которых можно будет опереться первое время после возвращения из Оренбурга. Строить жильё, как он поступил, поселившись на хуторе, когда имеется дом в Крыму, было бы неразумно: затрат много, а смысла никакого.

Что же происходило на родине и вблизи полуострова Крым? «Главный начальник Одесского военного округа в октябре 1914 года приказал высылать немцев российского подданства, замеченных в контактах с иностранцами, а также за издание газет, книг, объявлений и ведущих разговоры в общественных местах на немецком языке», — сообщали из Крыма. — Но самое ужасное — он запретил проводить богослужения в кирхе на родном языке, а также собираться группами, где бы собрания ни проводились — на улице или в помещении! Надо же быть таким идиотом... Если следовать букве приказа, то немецкая семья не имеет права собраться в собственном доме за столом, так как по факту это тоже группа немцев! А службу Богу как прикажете проводить? Ни собраться в кирхах, ни прочитать молитву! Видимо, не всё в порядке с головой у автора этого приказа! Как жить немцу-христианину в такой обстановке?»

После прочтения письма у Хайнриха сложилось твёрдое убеждение, что чем недальновиднее военачальник, тем больше у него возможностей создавать глупые запреты. Создаётся впечатление, что люди с низкими умственными способностями быстрее достигают властных вершин и именно за счёт бездумной исполнительности! Отсюда следует вполне закономерный вопрос: а не потому ли Русская армия терпит поражение, что руководят ею «предусмотрительные» военачальники с уровнем развития Главного начальника Одесского военного округа?

Он не написал землякам, как им быть, ибо не было опыта. Его молельный дом в подобной ситуации не находится, и, слава Богу, в нём можно общаться и проводить службу на родном языке. О запрете служб на родном языке пока нигде не ведётся и, возможно, запрета не будет. Но не исключено, что распоряжение до Оренбурга пока не дошло, или оренбургские бюрократы тянут время с его исполнением из-за нерасторопности. А может, они нашли его абсурдным и ждут отмены? Не исключено, что начальник одесского военного округа идиот: распоряжения от правительства не получал, а инициативу проявил. Время-то военное, кто будет разбираться, приходило ли указание? Хайнрих представил, что было бы, если бы похожий приказ был издан в Оренбуржье. Пришлось бы закрыть все кирхи и молельные дома! Люди с отменой служб не согласились бы, и возникло бы противостояние между служителями конфессий и правительственными структурами, что вызвало бы волнения. Не исключено, что волнениями воспользовались бы «патриоты» и русофилы и объявили бы поход против внутренних врагов - российских немцев. Известно, чем всё закончилось бы: погромами немецких хозяйств, предприятий и кровавыми убийствами. Сил для карательных мероприятий было с избытком, вокруг Оренбурга располагались станицы, а в городе дислоцировались военные части. Вряд ли в поединке выиграли бы сторонники служб на родном языке. Многое зависело от исполнительности властных структур на месте.

Вспомнилось сообщение о решении вопроса по депортации немецкого населения в другом регионе прифронтовой полосы. «В конце 1914 года выселению подверглись семьи российских немцев в Привислянском крае. Выселению подлежало более двадцати тысяч хозяйств. Во внутренние губернии планировалось депортировать свыше двухсот тысяч немцев. Для осуществления масштабного переселения Министерством Внутренних Дел было издано решение, в котором конкретные места указаны не были, а предписано было выселить «куда угодно, за исключением губерний, объявленных на военном положении». Решение Министерства походило не столько на плановую депортацию семей подальше от театра военных действий, сколько на приказ «очистить прифронтовую зону от вражеских агентов». Согласно ему семьи немцев вывозились в Заволжье и Сибирь - регионы, не отличавшиеся мягким климатом. Депортация людей проходила не организованно: в местах поселения депортируемых не ждали. Пришлось расселять людей по квартирам, что не доставило радости ни хозяевам, ни переселенцам. Не привыкшие к морозам, депортированные семьи мёрзли. Много переселенцев из-за сурового климата заболело и умерло».

«Да, первые месяцы войны показали истинное отношение правительства к гражданам, не относившимся ни к одной из российских этнических национальностей, — констатировал Хайнрих фактический геноцид российских немцев, проживавших вблизи западной границы России. — И это ещё цветочки. Война затягивается, следует ожидать ужесточения не только к этническим немцам в прифронтовой полосе, но и к немцам, проживавшим глубоко в тылу страны».

Как лицо духовное, вступление России в европейскую войну Хайнрих принял отрицательно: вера в Бога призывает не к убийству, но к любви и долготерпению. Однако отношение к воззванию русского царя «война до победного конца» Хайнрих не высказывал. Следуя христианскому учению «кесарю кесарево, а Богу богово», благословлял призывников, отправляемых на фронт за царя и Отечество. Но о полной «победе над супостатом» умалчивал, не считая нужным повторять царские слова в проповеди, ибо он обязан был воспитывать паству в любви к ближнему, даже если люди находились по разные стороны линии фронта. С таким напутствием отправлялись немцы на войну, не подозревая, что патриотические напутствия не будут соответствовать поступкам братьев по оружию. Хайнрих узнал об этом из писем новобранцев.

Вместе с одной из команд на фронт был отправлен Пауль, сын Рихарда Аксель, близкого Хайнриху человека. От Пауля родителям пришло письмо с описанием приёма российских немцев в Русской армии. Начав с благодарения Господу Богу за благоволение, оказываемое ему и соратникам по оружию, а также пожеланий крепкого здоровья родным и близким, он сообщал следующее:

«Nach der Ankunft an der Front wurden wir Deutschen in verschiedene Abteilungen verteilt, so dass in einem Teil nicht viel Deutschen war. Sie erklärten, dass diese Maßnahmen notwendig seien, um eine Absprache der deutschen Frontsoldaten unter-einander und ein Eindringen geheimer Informationen in die deutschen Truppen zu verhindern. Mit anderen Worten, wir, Rußlanddeutschen, wurden sofort versteckte deutsche Spione genannt. Das zu hören war unangenehm, aber wir mussten schweigen, weil wir dem Zaren und dem Vaterland bereits den Treueid geleistet hatten…»1.

Прочитав письмо Пауля, Рихард чертыхнулся вслух, не в силах сдержать неприятие к сообщённому в письме сыном:

— Wie kann man dem Zaren und dem Vaterland dienen, wenn Sie zunächst als Feind betrachtet werden? Es stellt sich heraus, dass Sie mit dem Feind im Graben sind und Angst vor einem tückischen Schuss in den Rücken haben müssen? Warum war es notwendig, Menschen gegeneinander auszuspielen2?

Хайнрих неопределённо пожал плечами: он тоже не понял, для чего надо было разделять солдат по национальностям, если служат они одному Отечеству? Впрочем, недоверие к солдатам немецкой национальности в армии в сочетании с депортацией от западных границ России говорило о том, что на немцев начато и будет усиливаться давление как со стороны правительства, так и со стороны «патриотически» настроенных россиян.

На службу Пауль был призван в начале войны, но вскоре после прибытия в часть его с другими немцами вывели из состава подразделений и отправили на Кавказский фронт. Перевод российских немцев на Кавказский фронт проводился командованием Русской армии с целью пресечения возможных контактов с вражеской стороной и предотвращением утечки секретной военной информации по «родственным» каналам, так как за линией фронта у российских немцев могли оказаться родственники. Почему нет? Ведь они - те же германцы! У российских немцев имеются общие с германцами предки, которых помнят и чтят. Находясь по разные стороны окопов, они могут поддерживать связь между собой. Не секрет, что до войны многие российские немцы состояли в переписке с родственниками Германии. «Это же безграничные возможности для шпионской деятельности в пользу врага», — заключило командование Русской армии», и приняло меры по пресечению шпионской деятельности.

-А вот если перевести российских немцев на Кавказский фронт, где р армии противостоит армия Османской Империи, родни у российских немцев на той стороне не будет. К тому же турки — правоверные, а не католики и лютеране, так что связей с вражеской стороной у российских немцев не будет, и проводить шпионскую деятельность в пользу врага они не смогут».

Мысли отчасти разумные. А если учесть, что бойцу всё равно, на каком участке фронта бить противника, то ничего особого в снятии с Западного Фронта и переводе на Кавказский Фронт не виделось: обычная передислокация. Но информация об истинной цели перевода на Кавказ дошла до рядового состава, и подозрение к российским немцам, как к возможным шпионам и предателям, в головах сослуживцев появилось до передислокации, что отрицательно сказалось в их отношении к ним.

Передислокацию солдат-единоверцев на Кавказский фронт Пауль описал подробно в одном из писем.

«Bei der Ankunft im Kaukasusfront wurde ein Teil der deutschen Rekruten an die Front geschickt, um mit den Türken zu kämpfen, und der Rest wurde zu den hinteren Einheiten für die hinteren Dienste gebracht. Viele Deutsche schickten, um die durch den Krieg zerstörte Kommunikation wiederherzustellen. Ich bin auch zum Bauteil gekommen. Wir befassen uns mit der Wiederherstellung der zerstörten Wege, auf denen Truppen, Waffen, Granaten und verschiedene andere militärische Ausrüstung geliefert, und in andere Richtung verwundete Soldaten abtransportiert wurden. Es gibt immer mehr Zerstörung, und jeden Tag wird mehr Arbeit hinzugefügt, und bald werden militärische Erbauer nicht genug. Wenn der Krieg nicht aufhört, müssen Kriegsgefangene in den Wiederaufbau der Wege einbezogen werden. Die gefangenen türkischen Soldaten wurden geschickt, um uns zu helfen. Es scheint gut zu sein, dass die Bauherren zur Hilfe geschickt wurden. Aber aufgrund der Verwirrung russischer Soldaten und türkischer Kriegs-gefangener behandeln uns die russischen Deutschen verächtlich, als wären wir auch Kriegsgefangene, nur deutsche Kriegsgefangene, und dies erniedrigt unsere Würde»3.

Рихард, получив письмо, в котором сын сообщал, в каких частях он служит, обрадовался: раз не на передовой, а в тылу, значит, пуля не настигнет, и смерть обойдёт стороной! Значит, сын вернётся живым и здоровым! Хоть в этом повезло немцу! Унижения… можно пережить. Война когда-нибудь закончится, и сын вернётся домой. И тогда отношения российских немцев и русских восстановятся. Ведь те и другие граждане одной страны!

Увы, мир устроен иначе: человек предполагает, а Господь Бог располагает. Господь распорядился судьбой Пауля не так, как предполагал отец. При работах на укладке дорожного настила в горах с эстакады скатилось бревно и повредило сыну ногу. Солдата отправили вначале в госпиталь, потом домой, как непригодного к воинской службе. Кость срасталась медленно. После ускоренного лечения в госпитале подлеченная нога при ходьбе побаливала, отчего Пауль прихрамывал и «тащил» ногу за собой.

Нагружать сына тяжёлыми работами нельзя было: слабо сросшаяся кость могла разрушиться, поэтому Рихард поручал сыну лёгкие работы. «Бог даст, кость срастётся, и можно будет привлекать сына к хозяйственным работам любой тяжести и продолжительности. Будет отцу добрый помощник в хозяйстве», — рассуждал Рихард, довольный тем, что сын жив. Могло быть иначе.

И опять не угадал! Неисповедимы пути Господни! Пауль пробыл дома всего два месяца. Нога окрепла, и он собрался в Оренбург навестить друга, комиссованного тоже по ранению в связи с непригодностью к воинской службе.

Домой Пауль вернулся весёлый. Судя по поведению, сын соскучился по семье и хозяйству, потому что хватался работой без разбору, так что отцу приходилось присматривать за ним, чтобы он не перегрузил ногу. «Будет, будет отцу добрый помощник, — утвердился крестьянин в добрых мыслях, — развернём хозяйство в четыре руки!»

Но Пауль, спустя время, опять поехал в гости к другу. На этот раз задержался, а когда вернулся, заявил, что нашёл в городе работу. Работа не тяжёлая, ногу не натрудит. В общем, переезжает он в город. Но домашних будет навещать, и по мере возможности помогать в хозяйстве; в проведении весенне-осенних работ в поле, например, наиболее напряжённом времени в хозяйстве.

Решение сына отца огорчило: он-то надеялся развернуть хозяйство в четыре руки, а придётся и дальше тянуть лямку одному. Опечалился Рихард, но, подумав, решил, что Пауль не маленький, жизнь понюхал, даже в армии отслужил, и в помощи отца не нуждается. Сын в состоянии сам устроить свою жизнь, и в этом ничего плохого нет: когда-нибудь так и так пришлось бы покидать отцовский дом. Так устроена жизнь. Хуже другое: побывав в армии, Пауль перестал бояться Бога! Виновны ли в этом были пленные турки, мусульмане, с которыми российские немцы восстанавливали разрушенные войной объекты, или сын связался с безбожниками из российских немцев, и те христопродавцы нашептали ему дьявольщину, вселив в душу мятежную ересь, не известно. Но, вернувшись со службы, Пауль не молился дома и в молельный дом не ходил. Не молился он и перед едой за семейным столом. Если сын и дальше будет так себя вести, он отойдёт от Бога. А будущее сына без Бога пугало Рихарда. «Лучше бы я прежде очистил душу Пауля от скверны безбожия, а затем отпустил в город, — думал Рихард, — а я, как отец, этого не сделал. Как сложится дальнейшая жизнь сына, не поддержанная Богом? С кем свяжет он свою судьбу и куда скатится, не служа Господу?»

После переезда Пауля в город Рихард, пересилив стыд за безбожность наследника, обратился за советом к Хайнриху, духовному настоятелю и давнему другу. Хайнрих не удивился приходу Рихарда, так как заметил, что Пауль за всё время пребывания в родительском доме ни разу не посетил службу. Однако с выводами не спешил и не досаждал с вопросами Рихарду, решив, что отцу виднее, что и как следует делать. Мало ли что могло произойти в семье, что прихожанин не посещает приход? Хотя поведение Пауля показалось странным: отец создавал молельный дом, а сын не посещает творение отца?!

Выслушав Рихарда, Хайнрих обещал ему поговорить с сыном, как только он появится на хуторе. Но Пауль, переехав в город, в родительском доме долгое время не появлялся, и обещание, данное Рихарду, поговорить с сыном и выяснить причину отхода от Бога повисло в воздухе. «Надо навестить Пауля в городе, как поеду по делам», — решил Хайнрих и пока закрыл тему странного поведения бывшего фронтовика. Тема всплыла сама собой в дороге, когда он погрузился в размышления.

Прежде всего он обратился к отношению рядовых солдат к российским немцам, служившим в Русской армии, что могло стать отправным толчком для рождения мыслей об отрицании Господа Бога. «Видимо, негатив к немцам имеет место не только в тылу, но и на фронте. Как должен чувствовать себя солдат, если его считают шпионом не только командиры, но и рядовые сослуживцы? Это унижает и создаёт дискомфорт на службе. В этом случае необходима помощь патера, который регулярно проводил бы беседы с бойцом и своевременно изгонял негатив о роли Бога в войне». Вспомнив же о депортации немцев-колонистов из прифронтовых районов, подумал иначе: «А может, видя, как относятся к российским немцам офицеры, он стал сомневаться в существовании Бога? «Где же Бог? Почему Он допускает унижение одних перед другими? Мы же перед Ним равны? Почему Он допускает унижение только единоверцев?» Унижение человеческого достоинства могло повлиять на ход мыслей Пауля. К тому же унижение солдата проводилось ежедневно и въелось в печень. «Надо обязательно встретиться и поговорить с ним по душам. Надо разобраться, в чём дело, и наставить молодого человека на путь послушания. В конце концов, это моя обязанность как духовного наставника».

За неимением дополнительных знаний о службе Пауля в армии Хайнрих перестал гадать о причинах, толкнувших прихожанина к богоотступничеству. Размышления вернулись к войне вообще, к которой большинство россиян вначале отнеслись легкомысленно: навалимся, мол, скопом и к зиме свернём шею Вильгельму и его не боеспособной армии! Встретим Святое Рождество Христово и победу над супостатом под звон рождественских колоколов!

Не имея иной информации, кроме того, о чём писали газеты, Хайнрих вначале поверил в победу русского оружия, ибо газеты в один голос трубили о непобедимости Русской армии. Прижать немца к ногтю — это, мол, не проблема, а дело ближайшего времени!

Но после того как в газетах появилось сообщение об уничтожении сразу двух русских армий в Восточной Пруссии, патриотическая эйфория у россиян прошла, и победа над супостатом отдалилась на неопределённое время. Никто не мог указать даже примерную дату окончания войны, как не осмеливался утверждать, кто победит в войне. Россия лишилась двух армий разом в самом начале войны. Выходит, армия кайзера Вильгельма сильная и коварная, раз сумела обмануть мудрых русских и разгромить целых две армии!

Вспомнив начало войны с хозяйственной стороны. Хайнрих не мог не отметить, что на первых порах война приносила ему неплохой доход. Правда, доходы выросли не по линии службы, а по линии ведения хозяйства. Виной стал богатый урожай зерновых в четырнадцатом году. Но и в этом ничего удивительного не было: исходя из результатов тринадцатого года, он распахал и засеял земли значительно больше, чем прежде. Господь и в четырнадцатом году пособлял; дал погоду и добрый дождь вовремя — и вышел урожайный год! Однако урожайность с войной не была связана; урожай — Божье благоволение. А вот что с извозом в четырнадцатом году ему несказанно подфартило — это прямое следствие начавшейся войны. Много мужиков по осени на фронт забрали, в том числе и немало извозчиков. Вот и стал Хайнрих Цвейг востребованным в работе, и всю осень и зиму имел заказы. Сгоряча он даже решил было забрать все заказы, и домой заезжать реже, чтобы успевать их выполнять, да вовремя одумался. Заметив участившуюся простуду и усталость, не проходящую даже после хорошего сна, объяснил состояние переутомлением и задумался: «Так не пойдёт, дорогой Хайнрих, — сказал себе. — Жизнь впереди большая, а ты в таком возрасте прибаливать стал. Поберечься надо, для детей здоровье сохранить! Что будет с малыми, если кормилец в постель сляжет?»

Участившаяся простуда и кашель вынудили отказаться от махорки, к чему привык, общаясь с компаньонами по извозу. По совету врача перешёл на нюхательный табак, бывший в ходу у извозчиков. Правда, переход на нюхательный табак стоил Розалинде прибавления неприятной работы — стирки покрытых зеленью носовых платков мужа, в которые Хайнрих чихал и сморкался, понюхав щепоть табака. Радости стирка ей не доставляла, но врач убедил, что нюхание менее вредно, чем курение. И супруга смирилась: здоровый муж важнее неприятной стирки. Здоровый муж — главное условие крепкого хозяйства!

В четырнадцатом году работой Хайнрих был обеспечен с излишком. Но в пятнадцатом заметил снижение заказов, потому что много крестьян ушло на фронт, и з`емли из-за нехватки крестьянских рук на прежних площадях вспаханы и засеяны не были. Хайнрих Цвейг в том году вспахал и засеял земли столько, как и в четырнадцатом. Но, видимо, у Господа Бога скопилось много неотложных дел, и Он не уделил должного внимания служителю и любимцу, не послал вовремя дождь, и урожай вышел ниже, чем был в предыдущем году. А что говорить о хозяйствах, в которых поля не были засеяны полностью? Урожай по губернии вышел ниже обычного, и запасы в государственных зернохранилищах сократились. Это прямо сказалось на обеспечение продовольствием, на рыночных ценах. Цена хлеба в 1915 году в сравнении с ценой за тот же период в предыдущем году выросла почти вдвое! В конце пятнадцатого года более семидесяти процентов городов России нуждались в продовольственных продуктах, в половине из них конкретно не доставало хлеба. Недостаток продовольствия вызвал волнения, угрожавшие перерасти в голодные бунты. Но действия правительства на фоне растущей угрозы голода выглядели, мягко говоря, неразумно: вместо поддержки хозяйств российских немцев, дававших государству ощутимое долю продовольствия, оно продолжало разрушать их. Где же забота о хлебе насущном для народа? Раздуваемый русофилами антинемецкий патриотизм препятствовал снабжению продовольствием страны и, тем не менее, имел поддержку в правительстве!

Осенью портфель Министра Внутренних Дел России был вручен известному в стране антинемецкими высказываниями господину А. Хвостову, по настоянию которого уже в декабре 1915 года Совет министров подготовил и обнародовал закон, направленный на ужесточение дискриминации российских немцев. Закон назывался «О некоторых изменениях и дополнениях узаконений от 2.02.1915 года о землевладении и землепользовании подданных воюющих с Россией держав, а также австрийских, венгерских или германских выходцев». В процессе реализации этого закона военные ведомства неожиданно столкнулись с трудностями, связанными с депортацией немцев-колонистов (депортация проводилась исключительно с помощью войск, грабивших и сжигавших не только небольшие колонии, но и целые колонистские города). Бесчинства и разбой были так велики, что перед исполнителями закона возникла проблема снижения ими же поднятой антинемецкой волны и ненависти русских людей к своим согражданам. «Выселение немецкого населения и его переброска в глубь Империи, производившаяся в августе и сентябре сего года, расстроили работу железнодорожного транспорта, — телеграфировал Императору Николаю II начальник штаба Верховного Главнокомандующего. «В связи с перевозками по железной дороге немцев, депортируемых вглубь страны, осложнилось снабжение армии оружием, боеприпасами, питанием и обмундированием. Прошу Вас воздержать войсковых начальников от подъёма населения с места», — телеграфировал Министр Внутренних Дел России А. Хвостов, обеспокоенный большим наплывом во внутренние российские губернии переселенцев, доставляемых туда без предоставления им минимальных средств к существованию. Пришлось Министру Внутренних Дел в срочном порядке принимать меры, ограничивающие беспредельный произвол военных, чинимый в немецких хозяйствах.

В1916 году масштабы депортации российских немцев несколько сократились. Произошло это, видимо, не от сердобольности, появившейся у правительства, а оттого что депортируемых на восток стало меньше, ибо много семей было вывезено в предыдущем году. Депортация, тем не менее, продолжалась и в шестнадцатом году.

Хайнрих поддерживал переписку со многими духовными лицами католической конфессии и получал сообщения об отношении к немцам в разных регионах России. Отовсюду приходили сообщения об усилении давления на немцев как со стороны рьяных «патриотов», так и со стороны правительства. После прочтения очередного послания от единоверцев Хайнрих чувствовал себя в крепости, осаждённой неприятелем. Он не был уверен, что наутро в его хуторе не произойдёт то, о чём писалось людьми в письмах. Видимо, то же ощущение было у легендарного центуриона Римского легиона Рудиса Цвигус в укреплённом лагере, окружённом воинственными племенами. Но у предка была возможность выйти из окружения и вернуться в Рим, хотя выход за пределы лагеря грозил пленом. Хайнриху, потомку славного легионера, уходить было некуда: он был гражданином России и жил на её территории. Страна находилась в состоянии войны, и одними из ряда её врагов были его соплеменники. Покинуть место жительства было невозможно: процветали шпиономания, доносительство, и подозрение ко всем людям иностранного происхождения. В отличие от славного предкаХайнрих был отягощён хозяйством, супругой и детьми. Как с этим грузом покинуть Оренбуржье? И, главное, куда податься?

Впрочем, находясь в азиатской части России, он всё же не в той степени ощущал давление, каким оно было в европейской части, не говоря уже о прифронтовой полосе, где отношение к российским немцам было откровенно враждебным.

В конце 1916 года в связи с угрозой голода в ряде регионов правительством России была введена продразвёрстка. Каждое крестьянское хозяйство обязано было продать государству произведённую им продукцию в таком количестве, ...чтобы хватило зерна для жизни и на семена. Ассортимент и объём определялись отдельно по каждому крестьянскому хозяйству. Хлеб, как важнейший из продуктов, подлежал продразвёрстке во всех хозяйствах вне зависимости, богатое оно или бедное. Начиная с этого времени, заготовка хлеба была включена к исполнению крестьянскими хозяйствами как государственное задание. Кроме того, в стране сохранилась действовавшая до этого времени система закупок хлеба на свободном рынке, и другие пути поступления хлеба в государственные закрома. Делалось всё это, чтобы избежать голода в стране. В отдельных российских губерниях местные власти установили предельно допустимые цены на государственные закупки. Непопулярная мера была вызвана спекулятивными ценами на хлеб на свободном рынке при возросших объёмах государственных закупок. Цена на хлеб по государственным закупкам была ниже, чем цены на свободном рынке. Поэтому продавать хлеб на рынке крестьянам было выгоднее. Исходя из этого, продавать хлеб государству по установленным ценам крестьяне старались как можно меньше, а по рыночным ценам как можно больше.

Принимаемые правительством меры по снижению голода в стране были крайне не популярны у производителей сельхозпродукции, желавших получить как можно больше прибыли от продажи. Насильственные меры по их изъятию отрицательно сказались бы на уровне жизни крестьян, принуждённых кормить страну, ничего не получая взамен. Правительство понимало опасность ручного управления ценами, но в то же время видело в этом возможность сдерживать рост цен на продовольственные товары. Предполагалось, что сдерживание цен на продовольствие предотвратит голод в стране.

Практика получения государством зерна путём продразвёрстки вызвала нервозность в среде крестьян. Россия становилась неуправляемой страной.

Погрузившись в раздумья о смещении интересов россиян в сторону добычи хлеба, Хайнрих не сразу заметил, что погода изменилась. В начале пути в воздухе плавно кружились, медленно опускаясь на землю, снежинки, создавая картину умиротворённости и покоя. Теперь же снежинки, собираясь в снежные вихри, не опускались, а летели в степь, подгоняемые усилившимся ветром. «Похоже, пурга надвигается, — подумал Хайнрих, научившись за время жизни в степи предсказывать погоду. — Успею доехать до хутора, или метель застигнет меня в дороге?» Достав из внутреннего кармана телогрейки часы, он определил время нахождения в пути. Ехать до хутора предстояло не более получаса. «Успею, — решил Хайнрих, оценив примерное время наступления метели. — Впрочем, ничего другого мне не остаётся, как ехать вперёд. Возвращение домой займёт больше времени, чем дорога до хутора. К тому же, возвращаясь домой, я так и так попаду в метель, и мне вряд ли удастся выбраться из снежной круговерти. Нет, надо всё же ехать вперёд!» Определившись с планом действий, Хайнрих плотнее запахнул тулуп, поднял лежавшие в ногах вожжи и хлестнул ими лошадь. Тщедушная лошадка перешла на мелкую рысь, и движение ускорилось. Разогнав лошадь, он бросил вожжи в ноги и, закутавшись с головой в тулуп, погрузился в размышления о жизни, не имеющие ни начала, ни конца. Мысли постоянно крутились вокруг немцев и их судьбе на родине, то есть в России.

С началом военных действий отношение к колонистам в стране ухудшилось. Их стали воспринимать как чужеродную диаспору, непонятным образом проникшую в Россию, и ставшую в содружестве российских народов враждебной диаспорой, единственная задача которой в том, чтобы навредить государству. Никто не вспоминал, когда и для чего Россия пригласила колонистов, и уж тем более никто не признавал заслуг немецкой диаспоры в увеличении имперской мощи. С началом войны российские немцы рассматривались русофилами как коварный враг, засланный в страну конкретно, чтобы захватывать русские земли и шпионить в пользу Германии.

Каков пастух, таковы и овцы. Правительство, прикрывая неспособность управлять страной, тоже обливало грязью российских немцев, списывая поражения на фронтах и хозяйственные неувязки на вредительские действия одной из малых российских диаспор. Практически ни на чём не основанные утверждения русофилов, проникнув в головы российских граждан, превращались в общественное мнение. Недоверие к российским немцам, живущим в соседях со всеми народами России, и подозрение их в шпионаже исходило от правительства, от ряда антинемецких законов, направленных против диаспоры. Наиболее одиозным был ликвидационный закон для пресечения шпионской деятельности. Он предписывал депортацию немцев в глубь страны. С этой же целью были изданы законы о запрещении всего, что так или иначе связано с немцами, тлетворное влияние неметчины не должно было разрушать своеобразный менталитет российских народов.

Крепкие хозяйства немецких колонистов вызывали зависть у русских крестьян, алчущих погреть руки на чужом добре, созданном многолетним трудом. Ненависть крестьян к колонистам как к тайным внутренним врагам и «оккупантам», таким образом, имела под собой конкретное основание. Но знание подоплёки отторжения и ненависти не делало жизнь оскорблённого и ограбленного народа легче. Примером могут служить действия властей в прифронтовых районах и действия русских крестьян после депортации немецких семей. З`емли ликвидированных немецких хозяйств немедленно захватывались богатыми крестьянами. Бедные крестьяне, не получив от депортации никакой выгоды, поддерживали захватчиков из солидарности, чтобы не выглядеть белыми воронами в стае хищных в`оронов, растаскивавших хозяйства колонистов. Эпидемия хапнуть землю и хозяйства колонистов, прикрываясь патриотическими лозунгами, продолжает расползаться по России, где бы ни находились немецкие хозяйства. Не исключено, что вирус эпидемии когда-то дойдёт и до волжских и оренбургских степей. И куда тогда депортировать немцев? Очевидно, далее на восток, где ещё есть необжитые дикие земли.

В злостной пропаганде о вредных нравах российских немцев принимали участие как центральные, так и местные власти. Оренбургский губернатор, например, высказался в губернской газете о российских немцах весьма нелицеприятно:

— С момента объявления войны с Германией и по настоящее время немцы-колонисты даже в единичных случаях не проявляют ни малейших патриотических чувств. Они не принимают участия в пожертвованиях на нужды, сопряжённые с войной, и безучастно относятся к переживаемым россиянами событиям, заботясь лишь о личном благополучии.

Антинемецкое высказывание губернатора в печати вызвало подъём «патриотического» сознания части жителей губернии. Вдохновлённые статьёй, крестьяне, живущие за тысячи вёрст от линии фронта, где депортацию российских немцев можно было более-менее внятно обосновать, например, возможной помощью вражеской армии или шпионажем в пользу врага, обратились с требованием депортировать заодно и немцев, живущих в Оренбургской губернии. В противном случае, мол, мы захватим и поделим их земли самовольно!

К чести местных властей требования русских крестьян депортировать немцев-колонистов были отклонены, и тема, раздуваемая «патриотами», закрыта ввиду значительных объёмов сельхозпродукции, производимой и поставляемой стране хозяйствами колонистов.

Одной из причин, вынудивших власти губернии закрыть появившуюся тему депортации оренбургских немцев, следует назвать намечавшуюся в стране продразвёрстку. У кого, как ни у крестьян-немцев можно будет изъять много хлеба и прочей сельхозпродукции? Если же их депортировать, исчезнет хлеб, лежащий в их амбарах от прежних урожаев, а хлеб текущего урожая растащат новые хозяева. Вспыхнувший патриотизм антинемецкой направленности выявил сущность крестьян: они — обычные собственники и поступиться своими интересами в пользу государства не хотят. Кто сказал, что запрещено прибирать к рукам, что может отойти государству? Своя рубашка ближе к телу! Появилась возможность — бери!

Отказ от депортации оренбургских немцев руководство губернии официально мотивировало тем, что вывозить-де их некуда. Они уже живут в регионе, куда депортируют немцев, живших в прифронтовой полосе. Таким образом, депортация Хайнриха и его оренбургских соплеменников была временно снята с повестки дня. Но в прифронтовой полосе насилие над российскими немцами продолжалось, принимая уродливые формы откровенного насилия и грабежа.

Действия Русской армии по депортации уникальны тем, что это, пожалуй, единственный в мире случай, когда правительство поступало со своими гражданами, как с порабощённым народом. Это может показаться наговором враждебной стороны на российское государство. Вот один из ряда примеров, показывающих, что это именно так:

Девятнадцатого июня 1915 года главнокомандующий группой войск Юго-Западного фронта приказал начальнику Киевского военного округа взять в заложники представителей роснемцев, преимущественно учителей и пасторов, из расчёта один заложник на тысячу колонистов, и заключить их в тюрьму до окончания войны. Продукцию, имеющуюся в их хозяйствах реквизировать, за исключением продовольствия для членов семьи до нового урожая, а в их дома заселить беженцев. За отказ сдать хлеб и фураж или отказ принять на поселение беженцев, взятые заложники подлежали смертной казни. Это единственный в мире пример взятия в заложники граждан своей страны для решения государственной задачи!

Следует, однако, заметить, что заложники расстреляны не были. Они отсидели в заключении всего десять суток, были освобождены и вместе с остальными немцами-колонистами отправлены на поселение в восточные российские губернии.

Однако действие «ликвидационного закона» от второго февраля 1915 года по зачистке территории от колонистов было по указанию сверху временно приостановлено. Причина крылась не в гуманизме властей, осознавших преступность действий против своих граждан, а неспособностью русских крестьян мирно разделить отнятые у колонистов хозяйства.

Хайнрих скорбно вздохнул, оставив размышления о судьбе российских немцев, и откинул ворот тулупа. Ясное зимнее утро с плавно кружащимися снежинками, перешло в штормовой вьюжный день. Гонимый порывистым ветром снег, слепил глаза и набивался в рукава и за ворот. Стало очевидно, что опередить пургу не удалось, и добраться до конечной цели будет сложно. Сложность состояла в том, что Хайнрих не видел дороги, так как всё смешалось в дикой снежной пляске. Снег летел отовсюду и лип ко всему, что попадалось ему на пути. Править лошадью было бессмысленно; не видя дороги, можно направить её в голую степь и заблудиться, то есть, добраться в пургу до жилья, правя лошадью, ему не удастся. «Придётся довериться чутью лошади, — решил возница. — Может, она выведет к жилью». Бросив вожжи, он возложил поиск дороги на тщедушное животное, закутался в тулуп и, прикрыв лицо от снега, принялся читать молитву: «Vater unser im Himmel, geheiligt werde dein Name. Dein Reich komme. Dein Wille geschehe, wie im Himmel so auf Erde. Unser tägliches Brot gib uns heute. Und vergib uns unsere Schuld, wie auch wir vergeben unsern Schuldigern. Und führe uns nicht in Versuchung, sondern erlöse uns von dem Bösen. Denn dein ist Das Reich und die Kraft und die Herrlichkeit in Ewigkeit. Amen4».

На душе стало спокойнее. «Если Господь не выведет лошадь к жилью, то такова Его воля, и не надо роптать, ведь моя жизнь и жизнь лошади находятся в Его руках. Может, уже сегодня мне будет предоставлена возможность войти к Отцу небесному».

Он представил сияющий прозрачными красками небесный храм и обратился к деве Марии, прося Её о помощи донести его слова до Господа Бога: «Gegrüßet seist du, Maria, voll der Gnade, der Herr ist mit dir. Du bist gebenedeit unter den Frauen, und gebenedeit ist die Frucht deines Leibes, Jesus. Heilige Maria, Mutter Gottes, bitte für uns Sünder jetzt und in der Stunde unseres Todes. Amen5».

«Ну вот, что зависело от меня, сделано. Важно не уснуть и не позволить лошади стать. Если усну — замёрзну, а если лошадь станет — тоже смерть. Надеяться остаться живым можно только находясь в движении. Пусть даже медленно, но лошадь должна идти! Тем более что спешить нам теперь некуда».

Рассуждения о движении, как гаранте жизни, натолкнули на мысль о необходимости двигаться и ему, а не только лошади. «Действительно, что это я разлёгся? Надо пройтись, кровь разогнать, взбодриться! Опять же, может, увижу что-нибудь в степи, сориентируюсь и подъеду к какому-нибудь укрытию».

Он бодро спрыгнул с саней, но как ни всматривался в степь, ничего рассмотреть не смог. Порывистый ветер задирал полы тулупа, пытаясь сорвать его с плеч. Он нёс хлопья сырого снега, залеплял глаза и уши и набивался в рукава и за пазуху. Крепко вцепившись в вожжи, Хайнрих шёл некоторое время рядом с санями, проваливаясь в глубокий рыхлый снег. Он забрался в сани, уселся удобнее и закутался в тулуп - риск остаться один на один со степью был велик. От ходьбы по глубокому снегу на лбу выступила испарина, и под тулупом стало тепло и душно. В голову пришла мысль: «А как поступил бы мой славный предок Рудис Цвигус, окажись он на моём месте? Определённо, руки не опустил бы, а боролся за жизнь из последних сил. Хотя в тех местах, где он служил, метелей не бывает, и можно с удовольствием пройтись пешком … ну, не двадцать вёрст кряду, конечно, а меньше». И он представил бодро шагающего по мощёной дороге центуриона Рудиса Цвигус, за которым, с чёткостью метронома отбивая шаг, шёл боевой центурий.

Где-то дико выла вьюга, убаюкивая укутанного в тёплый тулуп ездока, лошадь размеренно перебирала ногами, таща за собой сани, и Хайнрих незаметно задремал. Во сне ему привиделся славный предок Рудис Цвигус. Он приблизился к саням, остановился, посмотрел с прищуром на потомка, как бы удостоверяясь, он ли перед ним, и вдруг, злобно выпучив глаза, замахнулся коротким римским мечом и заорал:

— Заснул, каналья?!

Хайнрих вздрогнул и проснулся. Автоматически прочитав «Vater unser im Himmel, …», он поблагодарил Отца небесного, что разбудил его, не позволив уснуть в степи вечным сном. Чтобы впредь не впадать в дрёму, он решил понюхать табачок. С головой погрузившись в обширный тулуп, Хайнрих достал из внутреннего кармана табакерку, взял щепоть табака, понюхал и, широко распахнув ворот тулупа, чихнул. Ветер швырнул в лицо хлопья мокрого снега, и Хайнрих не понял, куда улетел чих. Проделав привычные манипуляции, он слегка взбодрился, запахнул тулуп и снова с головой укрылся от ветра. Однако вскоре сообразил, что находясь в тепле и уюте, он опять уснёт, убаюканный вьюгой. «Нет, надо двигаться, а не сидеть! Так бы, наверное, поступил предок Рудис Цвигус». Почему-то, когда ему встречались трудности, Хайнрих вспоминал предка и поступал, как поступил бы, наверное, центурион. Решительно откинув овчинный ворот, он спрыгнул с саней. Ветер бросил в лицо хлопья снега, и Хайнрих поднял воротник. Держась за вожжи, чтобы не отстать от повозки, он пошёл рядом с санями, проваливаясь в глубокий снег, доверив судьбу Господу Богу и положившись на чутьё тщедушной лошадёнки. Идти по рыхлому снегу было трудно, зато пока он находился на ногах, сон не владел им. Он представил себя римским легионером в походе, выпрямил спину и перестал отворачиваться от снега. Некоторое время ему казалось, что он чеканит римский шаг, что способствовало поддержанию сил. «Оказывается, ходьба строевым шагом взбадривает», — удивился Хайнрих и стал стараться ещё чётче отбивать походный шаг. Ему казалось, что это удаётся! Велика же сила воображения и самовнушения!

Так шёл он минут десять. Но ходьба по глубокому снегу в валенках с голенищами выше колен (изобретение извозчиков-степняков) — это не ходьба легионера в лёгких военных сандалиях по твёрдой земле, и силы потомка легионера стали иссякать. Пришлось сесть в сани и, удобно расположившись, расслабиться. «Немного отдохну и снова пойду…» — твёрдо решил он. И только подумал, как веки сомкнулись. Усталость от хождения по снегу ускорила засыпание. Однако напряжение, жившее в нём, не позволило погрузиться в глубокий сон, и Хайнрих вскоре проснулся. Бодро соскочив с саней, он собрался совершить ещё один марш-бросок, но заметил, что лошадь стоит. Удивился, как это он упустил момент остановки саней? «Вот так и замерзают. Сначала устанут, а потом пригреются в тепле и засыпают вечным сном. Да, но почему остановилась лошадь? Нельзя же стоять!»

Откинул ворот тулупа, Хайнрих пошёл вдоль упряжки, чтобы выяснить причину остановки. Лошадь повернула голову к хозяину и, скосив лиловый глаз, как бы спросила, зачем он встал? Или плохо сиделось? Не получив ответа, равнодушно отвернула морду, выхватила клок сена из стога и продолжала меланхолично жевать. Только теперь Хайнрих заметил, что голова лошади упирается в стог сена. Он стал озираться по сторонам, надеясь увидеть ещё что-нибудь, кроме стога. Стог мог стоять в степи на покосе, но мог находиться и рядом с жильём. Вокруг бесновалась вьюга, но сквозь пелену летящего снега он заметил сереющий невдалеке бугорок, и догадался, что это изба, так как, кроме смутной видимости, унюхал запах печного дыма, от которого повеяло домашним уютом и запахом свежеиспечённого хлеба. «Слава тебе, Господи! Вывел Ты нас, грешных, к жилью! Кажется, мы всё же спасены!»

Оставив лошадь у стога, он направился к избе, нашёл окно, соскрёб с него налипший снег и постучал. Подождав, постучал решительнее. В избе произошло движение, и кто-то с лампой подошёл к окну:

— Кто там? — раздался грубый мужской голос.

— Ich bin´s, Ihr Landsmann Heinrich Zweig6, — перекрывая свист ветра, прокричал путник, но, сообразив, что забрёл в русское село, продолжил по-русски: — Пустите погреться!

Лицо и лампа отдалились от окна, затем заскрежетал засов, и невдалеке от путника распахнулась дверь.

— И кого носит в такую непогодь? Заблудиться же можно!

— Так я и заблудился, — согласился Хайнрих, довольный, что не отказано войти в дом, и можно переждать непогоду в тепле. — Ехал на хутор Заячий, да попал, видимо, не туда. Мне бы чуток обогреться в хате, непогоду переждать, и я поеду дальше. Пока метёт, куда ж ехать? На погибель свою разве.

Хозяин присвистнул: ишь, куда занесло человека! Однако, не сказав ничего, снял с гвоздя тулуп и накинул на плечи.

— Где лошадь-то оставил? — догадавшись, что незваный гость не пешком к нему пришёл, обратился он к Хайнриху.

Хайнрих молча указал рукой, и мужчины направились к стогу, стоявшему за домом. Взяв под уздцы лошадь, хозяин повёл её под навес, где жевали сено две хозяйские лошади. Хайнрих распряг спасительницу, смёл пучком сена снег с крупа и накрыл толстой попоной, чтобы не мёрзла, распарившись от долгой дороги. Щедрой рукой набрав из лежавшего в санях мешка овёс, он всыпал полторы меры и, ласково похлопав по холке, оставил отдыхать, а сам с хозяином пошёл в дом.

Хозяин распахнул дверь, и в лицо Хайнриху ударил тяжёлый воздух, насыщенный запахами залежалых тряпок вперемешку с тонким ароматом свежеиспечённого хлеба. Переступив порог, Хайнрих степенно перекрестился на икону, стоявшую в правом углу, и представился:

— Хайнрих Цвейг. Можно Генрих. Меня так многие зовут.

— А меня Власом зовут. Влас Авдеич, — солидно представился хозяин и, указав на невысокую пухлую женщину, добавил:

— А это моя жена Василина.

Василина, слегка склонив голову в поклоне, подала руку и, заглянув в глаза гостю, поздоровалась:

— Здрассте! Василина я, хозяйка. Василина Мефодьевна.

Хайнрих поздоровался со всеми, каждому, даже детишкам подав руку, чем вызвал смущение и тайную гордость малышей: дяденька с нами за руку поздоровался, как со взрослыми! Хозяин, обратив внимание на наложенный гостем слева направо крест, полюбопытствовал:

— Не русский, что ли?

— Немец я. С хутора Смирнов.

— А–а, … слыхал про такой. Давно у нас живёшь?

— В Оренбурге-то? Да почитай уж двадцать лет.

— Ого! Больше чем я! А откуда приехал?

— С Крыма.

Хозяин развёл в удивлении руками:

— Что ж не жилось в Крыму-то? Там тепло, фрукты, нет ни снега, ни мороза! Рай, а не житьё! Не то, что здесь. Вон как задуло нынче! Заблудиться недолго!

— Да, в Крыму тепло. И виноград, и яблоки — это так. Земли только маловато. Вот и пришлось в оренбургские степи податься, чтобы землю-кормилицу получить.

— И я за землёй приехал. У нас в Малороссии зима бывает, но не такая лютая и долгая, как здесь. А так ничего, жить здесь можно. Да и что с того, что зима холодная? Зато лето тёплое. Даже слишком: солнце печёт немилосердно! Но обвыклись, к жаре и холоду привыкли, и назад ехать не собираемся.

Хозяин пригласил за стол, прогнав детишек на печь, чтобы не крутились под ногами, говорить мужчинам не мешали. Хозяйка поставила на стол пузатый самовар; семья только что отобедала, и от самовара шло тепло. Затем на столе появились блюдце с горкой мелко наколотого сахара и несколько хлебных краюх, источавших запах свежеиспечённого пшеничного хлеба.

«Небогато семья живёт — заметил гость, — прибыток от земли, должно, невелик, не жируют». Он открыл дорожную сумку, достал из неё заготовленную Розалиндой в дорогу еду и выложил содержимое на центр стола. Затем встал из-за стола. Влас Авдеич удивлённо вскинул брови — куда это гость собрался идти? Не ел же ещё! А Хайнрих никуда идти не думал. Зачем? Не гонят же! В хате тепло, ни ветра, ни снега нет — куда спешить? Сложив руки перед собой, он стал беззвучно шептать «Vater unser im Himmel…». Хозяин кивнул уважительно: не нехристя в дом пустил. Хоть и другой веры человек, а христианин! Порядок знает!

Прошептав «Amen!», Хайнрих присел за стол и указал рукой на нехитрую дорожную пищу:

— Отведайте, что супруга в дорогу собрала.

На столе, кроме хлеба и сала, лежал молочный сыр, кребель — пышки, сваренные в кипящем масле, любимая стряпня немцев-колонистов, а также головки лука и чеснока с приложением серой крупной соли в спичечном коробке.

Любопытные детишки мигом сбежали с печи, и семья снова расселась за столом. Малые кинулись пробовать сыр и кребель, а взрослые, чтобы поддержать гостя, взяли по куску хлеба с салом, вприкуску с луком и чесноком. Поев, запили чаем.

Раздобрев от чая, мужчины завели неспешный разговор.

— Что заставило тебя податься в дорогу в такую непогодь? — спросил хозяин. — Пурга такая поднялась, что добрый хозяин собаку на улицу не выпустит. Замёрзнуть же можно!

— Так с утра хорошая погода была. Это погодя ветер задул, снег по степи понёс. Когда стало вьюжить, я был уже в пути. Прикинул в уме: до хутора доехать успею. Домой возвращаться резону так и так не было: до Заячьего дорога короче.

— Да, с утра тихо было. Солнце пару раз выглянуло. Откуда непогодь взялась — ума не приложу! А что в дорогу погнало, если не секрет?

— Не секрет. Земляк попросил купить в городе пару лемехов к плугу. Я купил, когда ездил в Оренбурге по делам, да довезти до заказчика сразу не получилось. А сегодня решил закрыть должок, ну, и попал в пургу.

О том, что основная причина поездки с лемехами не связана, говорить Хайнрих не стал. Разговор мог перейти на спор о вере правильной и неправильной — тема старая, бесполезная и чревата осложнениями. Ясно: «каждый кулик своё болото хвалит», тут не поспоришь. Лучше поговорить с хозяином дома о разностях, ни к чему не обязывающих.

— Ага, сам чуть не закрылся вместе с лемехами, — пошутил хозяин, улыбнувшись. — Мог бы не доехать! Ишь, как увело! Считай, дважды мог бы в то Заячье съездить, когда б ни сбился с пути. Что ж ты так правил-то? Дорогу не знаешь, что ли? Говоришь, двадцать лет в степи живёшь, а дороги не знаешь.

— Дороги-то я выучил, да мело шибко, ничего не видно было. Пришлось бросить вожжи и довериться лошадке, не то заехал бы невесть куда.

Хозяин понимающе закивал; должно, и ему приходилось бывать в подобных переделках. Закурив толстую самокрутку, он пустил густое облако махорочного дыма, вызвав у гостя першение в горле. Хайнрих сдержанно кашлянул: «Хорошо, что я бросил курить. И как Василина такой дух выносит? Да и дети опять же в дому …». Но вслух ничего не сказал, помня правило: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Коль в этой семье так принято, не встревай с нравоучениями.

Он добродушно улыбнулся: хозяин разговорчивый оказался, разговор ведёт ненавязчиво. Тепло, сытно — что ни посидеть с человеком, побеседовать, время скоротать!

— Всё в руках Господних: и выехать с утра из дому позволил, и непогоду в дороге дал, и лошадь к тебе направил. Не позволил замёрзнуть в степи. Знать, нужен я Ему живой. Бережёт для каких-то неведомых мне дел. Знать бы для каких, так принялся бы исполнять Его волю со старанием!

В носу засвербело. Он достал табакерку, понюхал щепотку табака и чхнул в серый застиранный носовой платок.

— А я-то думаю, что за медаль на твоём тулупе висит?! А это, оказывается, чих примёрз, — заметил хозяин.

«Мог бы и промолчать, будто не заметил. Зачем на публику конфуз выносить?— подумал неприязненно Хайнрих. — Ну да ладно, не велик грех, переживу. Должно, мужик простой: что на уме, то и на языке. Этикетом жизнь не осложняет».

— Выходит, не пересилил я ветер: обратно всё прилетело! Ну, да не беда: подсохнет — соскребу, — как бы заверил он себя и вернулся к прерванному разговору:

— Так лошадью я не стал править, пустил свободно. Зачем править, когда ничего не видишь? Пусть, думаю, идёт, куда хочет. Ей-то под крышей тоже быть хочется, может, найдёт что-нибудь подходящее для себя и меня. Лошадка к твоему жилью и привела. Слава Богу, не сбилась, нашла дорогу.

— Наверно, дым печной учуяла, — предположил хозяин, — на дым и вышла. Хорошо, что Василина хлеб нынче печь взялась. Лошадка на хлебный дух хорошо идёт.

Зацепившись за слово «хлеб», хозяин повернул разговор в другую сторону:

— А что насчёт налога на хлеб слышно, не в курсе? Правда ли, что продразвёрстку увеличат настолько, что весь имеющийся у крестьянина хлеб разом заберут? Или это пустые слухи, что весь хлеб заберут, а на деле на сев и на пропитание семье оставят? Жить-то крестьянину как-то надо! А ну как на сев зерна не хватит? Как тогда хлеб сеять, как его растить?

— Ну, думаю, на жизнь хлеб крестьянину оставят, — резонно заметил Хайнрих. — Хотя всё же надёжнее, если он сам о семье позаботится, подумает, что ему сделать, чтобы хлеб на питание у него был, независимо от того, оставят его или не оставят.

Коротко подумав, добавил к сказанному:

— А всё или не всё заберут и сколько на жизнь оставят — о том не скажу, ибо не ведаю. Зато мне известно, как с российскими немцами обошлись, которые в прифронтовой полосе жили. Согнали их с земли и вывезли в сибирскую глубинку. Так вот, в дорогу, кроме тёплых вещей, им разрешили взять еды на одну неделю. А как через неделю семьям жить — никто не подумал. Опять же, что им на новом месте по весне сеять — тоже вопрос. Слышал про это?

— Нет, не слышал. Сам же говоришь, что это немцев касается. Откуда ж мне знать? Я русский.

Почесав затылок, задумался и добавил:

— Хотя, постой! Помнится, люди какие-то из города в село приезжали, подписи собирали, чтобы наших, оренбургских немцев, как шпионов из степей выселить. Тогда, мол, их земли нам достанутся.

— И как? Ты подписал?

Добродушный хозяин замялся и не сразу нашёлся, что гостю ответить. Потом промямлил, чувствуя, что поступил плохо:

— Дык, я что? Я как все. Все подписывались, и я подмахнул.

— А как немцы в местах депортации жить будут, те люди вам не сказывали?

— Нет. Про то не сказывали. Сказали только: если немцев от нас заберут, то их земли нам достанутся. Собрали подписи, уехали, и больше никто их не видел.

— А они не сказали, что те земли покупать придётся? Деньги, то есть, за землю надо будет платить. У тебя деньги-то есть?

— Немного водятся ...

— Ну, если немного, то тебе земли не видеть, как своих ушей.

— Это почему же? — обиделся хозяин. — Чем я хуже других?

— Потому что те земли богатые крестьяне скупят, у кого денег много. А ты не купишь: до тебя очередь не дойдёт. Ты нужен был, чтобы подпись под петицией поставить, и только. А коль тебе с той затеи ничто не выгорает, встаёт вопрос: стоит ли выселять немцев? У них же, как и у тебя, дети имеются! Как им кормиться, если с насиженных мест сорвать? А куда отвезут — там ведь их никто не ждёт, жильё не приготовит.

— Неужто в худшие места отправят? — пытался сгладить вину хозяин за содействие в выселении немцев.

— Да уж так в жизни получается, что на хорошие места люди сами едут. А если их везут не по своей воле, то считай не в лучшие места. Жизнь на новом месте всегда не сахар, даже если депортируют в немецкие колонии, то есть к соплеменникам. Поволжье, например, таких переселенцев приняло. Немецкие колонии на Волге уже более ста лет существуют. Но вот проблема: хоть в общественные здания переселенцев сели, хоть распредели к хозяевам по частным избам — семьям это в любом случае неудобство. Если обществом в зданиях жить — хозяйство не заведёшь, ибо хозяйство хозяйственный двор требует, а на всех дворы построить нет возможности. Тем же, кого по избам распределят — и того хуже: как в одном дворе два хозяйства вести? На содержание семей переселенцам государство какое-то пособие выделило, да только в связи с ухудшением положения с продовольствием в стране, тут же ополовинило. Вот как поступило наше правительство с депортированными из прифронтовой полосы людьми. Чтобы не умереть с голоду, надо искать работу, а с трудоустройством, сам понимаешь, всегда непросто. Большинство людей — хлеборобы. Но из-за отсутствия денег завести свои хозяйства на новом месте они не могут. Вот и вынуждены наниматься в батраки к тем, кто богаче, и за полцены спину гнуть. Назад вернуться — нет возможности. За это власти карают.

Хозяин смущённо закряхтел. Хайнрих спохватился: нашёл же тему для налаживания отношений с хозяином дома! Нужны русскому мужику проблемы немцев? Своих что ли мало? Он вышел из-за стола. Хозяину пояснил:

— За лошадью посмотреть бы надо. Овса подсыпать.

Хозяин кивнул: надо! Это по-крестьянски.

Выйдя во двор, Хайнрих зябко передёрнул плечами, запахнул тулуп; перевалило за полдень, а метель не думала стихать.

«Придётся проситься на ночлег. Ехать по такой погоде, да ещё на ночь глядя, опасно». Не спеша осмотрев лошадь, он засыпал полмеры овса и похлопал по холке. «Занесла же нечистая сила невесть куда, и покинуть жильё невозможно, — посетовал он на обстоятельства. — Если выехать в дорогу сейчас, то к вечеру, может, и добрался бы. Но как ехать в такую метель? Определённо, придётся проситься на ночёвку, к хозяину, иначе сгину в степи. Сказано: «Не испытывай Господа Бога своего!»

Он вернулся в избу.

— Погода не улучшается, Влас Авдеич. Придётся мне на ночлег к тебе проситься. Пустишь?

— Ну, не выгонять же тебя на погибель!?

Влас Авдеич озабоченно оглядел гостя. Что-то волновало его, да спросить не осмеливался.

— Что спросить-то хочу, — наконец, выдавил он из себя. — Покуда супруга детишками в бане заниматься будет, не глянул бы ты на бумаги, коли ночевать тебе придётся? А то я человек неграмотный, а ты, как мне кажется, в бумажных премудростях разбираешься.

— Отчего ж не глянуть? Давай посмотрим! Иногда приходится заниматься бумагами, по людским делам в город ездить. Среди немцев безграмотные крестьяне тоже встречаются.

Хозяин засуетился. Запустив руку за образа, достал оттуда кипу бумаг, но на стол положил только последнюю почту. Бумаги представляли собой прописанные хозяйству налоги на текущий год. В связи с продолжающейся войной, налоги на крестьянские хозяйства были повышены. Прописаны были государственные закупки хлеба с указанием закупочных цен. Запланированные в начале года, цены были заметно ниже, чем на рынке. К моменту же уборки хлеба цены могут ещё больше возрасти. Придётся крестьянам продавать хлеб государству по низким ценам. Не зря они стремятся продать хлеб на рынке — выгода очевидная. «Крестьянских рук в хозяйствах не хватает, хлеба стало производиться мало, оттого и растёт на него цена», — подумал Хайнрих, но промолчал; достаточно и того, что про немцев наговорил хозяину. «Государственные закрома должны быть полны хлебом, иначе грянет голод. Царь-батюшка поэтому распорядился провести продразвёрстку. Как это объяснить Власу Авдеичу?» Хайнрих продолжил просмотр бумаг. «Про это надо промолчать, чтобы не осложнить отношения с Власом», — подумал он, увидев расчёт продразвёрстки. Помня величину налогов на своё хозяйство, он сравнил с налогами на хозяйство Власа Авдеича: налог на немцев оказался выше. «Неужели и в налоговом отделе «патриоты» засели? Отличают «своих» от «чужих». Но об этом тоже лучше промолчать; отношения русских крестьян с российскими немцами и без того натянутые, раз мужик подписал бумагу по выселению оренбургских немцев, не узнав, для чего нужна его подпись».

«Ага, а вот об этом следует побеседовать».

—Тут говорится о продовольственной развёрстке. Это значит, что оставят хозяину продукты на годовой прокорм семьи и зерно на весенний сев, а остальное заберут, … не исключено, что безвозмездно. Это будет зависеть от текущей обстановки.

— Как безвозмездно?

— А так: хлеб заберут, а деньги не дадут. Если прятать вздумаешь. Ну, может, пообещают позже отдать. Но, считай, это так и так безвозмездно.

— Но мне же одежду и обувь для семьи купить надо, технику для ведения хозяйства приобрести, а ту, что была в работе, отремонтировать! На какие шиши я это куплю?

Хозяин, разведя руки, агрессивно напирал на Хайнриха, как будто гость был виновен в том, что написано в бумагах. Но гость изобразил на лице неопределённость и тоже развёл руки, обращаясь к хозяину в свою очередь с тем же вопросом:

— И я хотел бы знать ответ на твой вопрос. Я тоже крестьянин и тоже получил бумаги. Теперь вот ломаю голову, что бы мне предпринять, чтобы и налоги, указанные в бумагах, сдать, и чтобы дети мои от голода не опухли!

— И что надо делать, как ты считаешь? — быстро объединился хозяин с гостем; беды сближают, а они у крестьян одинаковы.

Хайнрих пожал плечами, выразив отсутствие конкретных решений, но общие соображения на этот счёт высказал:

— Я думал над этим вопросом, но ничего толком придумать не смог. Но, чтобы уберечь семью от голода, думаю, что часть выращенного урожая надо от налога скрыть, чтобы в любом случае было чем детей кормить. И ещё: стоит ли засевать все посевные земли, или лучше часть земель оставить под пар? Меньше хлеба соберёшь — меньше хлеба заберут налогом! Что хорошо — спину напрасно горбатить не придётся. Но в этом решении кроется большая опасность. Мы же не Боги, не можем знать, будет ли год урожайным? Как бы по миру с сумой не пойти! Тогда уж сам виноват, что твоя семья голодает.

— Ты прав, пожалуй. Коли всё выращенное тобой отнимут или вполцены купят, то перетруждаться под продразвёрстку нет резону. А вот сколько земли засеять — тут, действительно, надо подумать. И впрямь, с сумой по миру пойдёшь, коли просчитаешься. Эх, судьба крестьянская!

Мужик задумался, а Хайнрих продолжал просматривать бумаги, надеясь найти в них ещё что-нибудь полезное для хозяина. Почему бы не помочь доброму человеку? Позволил же ему вьюгу у него переждать? За добро добром платить надо!

— Ага! А вот что ещё сказано: при обнаружении скрытого от учёта продовольствия на хозяйство будет наложен штраф.

— А когда без штрафов что-то делалось? — вяло отреагировал хозяин дома, показав пренебрежение к законам. — Хлеб надо спрятать надёжно, чтобы не нашли, вот и не оштрафуют. А так получается: не запасёшься хлебом загодя — голодать будешь, а запасёшься — хлеб найдут и оштрафуют, и всё равно с сумой по миру идти. И когда война закончится?! Может, после войны вернёмся к прежней жизни, и не надо будет прятать хлеб?

— Может и вернёмся. Однако до конца войны ещё дожить надо. А поэтому не весь выращенный хлеб надо показывать.

Положение Власа было довольно сложным: надо подумать, как ему выкрутиться из положения с государственными налогами и продразвёрсткой. Но у Хайнриха положение было ещё сложнее: приходилось отвечать пастве, как им поступить правильно: отдать ли по продразвёрстке хлеб государству, в соответствии с известным христианским положением «отдай кесарю кесарево», или же, заботясь о жизни домашних, взять грех на душу и скрыть хлеб от продразвёрстки? «Придётся, видимо, напрямую прихожанам не говорить, а намекнуть только, что надо прежде о ближних своих позаботиться. Как учит заповедь? «Возлюби ближнего как самого себя!» И если во имя любви к ближнему придётся что-то делать, зная наперёд, что это грех, то придётся сознательно грешить. Позже можно грехи замолить. Одним грехом больше, одним меньше — это ли важно, если в Библии сказано: в грехе человек рождается и в грехе пребывает? Такой мир создал Господь. А мы Его дети».

1. По прибытии на фронт нас, российских немцев, распределили по разным частям, чтобы в одной части нас не было много. Пояснили, что эти меры необходимы для недопущения сговора немцев-фронтовиков друг с другом и пресечения утечки секретной информации в германские войска. Говоря другими словами, российских немцев сразу назвали скрытыми немецкими шпионами. Слышать это было неприятно, но надо было молчать, потому что мы уже приняли присягу на верность царю и Отечеству.

2. Как можно служить царю и Отечеству, если тебя изначально считают врагом? Выходит, ты находишься в окопе с врагом, и тебе надо бояться предательского выстрела в спину? Для чего надо было натравливать людей друг на друга?

3. По прибытии на Кавказ часть немцев-новобранцев отправили на фронт воевать с турками, а остальных развели по тыловым службам в действующие части. Много немцев направили на восстановление разрушенных войной коммуникаций. Я тоже попал в строительную часть. Мы занимаемся восстановлением разрушенных дорог, по которым доставляются в войска оружие, снаряды и прочее военное имущество, а в обратном направлении отправляют раненных бойцов. Разрушений становится всё больше, работы с каждым днём добавляется, и скоро будет недоставать военных строителей. Если война не прекратится, на восстановление дорог придётся привлекать военнопленных. К нам в помощь прислали турецких солдат, взятых в плен в ходе боёв. Казалось бы, это хорошо, что прислали в помощь строителей. Но из-за смешения российских солдат и турецких военнопленных к нам, российским немцам, начальство стало относиться презрительно, как будто мы тоже военнопленные, только военнопленные немцы, и это унижает достоинство.

4. Отец наш на небе, да святится имя твоё! Твоё царство придёт. Твоя воля будет как на небе, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам сегодня. И прости нам наши долги, как мы прощаем нашим должникам. И не вводи нас в искушение, но избавь от лукавого. Ибо твоё есть царство, сила и слава во веки веков. Аминь.

5. Радуйся, Мария, полная благодати, Господь с тобой. Ты благословенна среди женщин, и благословен плод чрева твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешников, сейчас и в час нашей смерти. Аминь!.

6. Это я, ваш земляк Хайнрих Цвейг.

продолжение следует