И. Шёнфельд

День первый

В первый момент шум оглушил меня. Внезапно наступила тишина. Полная. Как говорится – «мертвая». Сорок пар глаз или около того были обращены на меня. Как «бинокли на оси» по Пастернаку. Настороженные, напряженные, даже, пожалуй, враждебные. Я подошел к учительскому столу, поставил портфель и выдохнул с максимально приветливой улыбкой:

– Good morning¬, people. I am your new teacher. My name is Shenfeld. («Здравствуйте, люди. Я ваш новый учитель, меня зовут Шенфелд»)...

Тишина. Потом в замершем классе что-то пискнуло, кто-то хихикнул, а кто-то другой передразнил меня гнусавым голосом: «I am your new titja. My name is Sensild. I am flom Austlalia!».

И началось:

– А меня зовут мистер Тембо, я тоже из Австралии...

– Нет, он не мистер из Австралии, он просто Сенсилд.

– Я тоже просто Сенсилд. Мы все – просто сенсилды.

– А я не сенсилд, нет. Я – Мтонга. Я американский американец, вот кто я такой...

– Он не туда попал, тут не Австралия, тут Африка.

– Да, он перепутал континенты. Надо ему сказать. Пусть едет обратно. Нам не нужен Шеуфилд.

– Сэр Шеуфилд...

– Нет, он – лорд Шеуфилд... Австралийский лорд!

– В Австралии нет лордов...

– А в Ирландии есть лорды! Значит он ирландский Шеуфилд!

– Пошел вон, ирландский лорд Шеуфилд...

И класс начал скандировать:

– Go away! Go away! Go away! Go away! Go away! Go away! Go away! Go away!

Я смотрел на школьников и не мог вымолвить ни слова. Я забыл все английские слова. Пять институтских лет улетели в трубу. Что делать? Уйти? Тогда я проиграл навсегда, тогда мне больше нечего делать в этой школе. И в любой другой тоже – некий внутренний голос подсказывал мне это и для убедительности лишил ноги подвижности, сделав колени ватными. Я опустился на стул, стоявший, слава богу, рядом, и сел, озирая класс, не имея никакого решения. А класс между тем бесновался, все более распаляясь.

– Кто может сказать мне, почему он сидит?

– Да, почему он сидит на нашем замбийском стуле и ничего не делает?

– Потому что мистеры всегда сидят. А ноги кладут на стол...

– Ей, Шеуфилд, положи ноги на стол! А то какой же ты мистер...

– Да ну его, пускай сидит, он все равно нас ничему не учит. Пошли домой.

– Правильно! Пошли отсюда, – один долговязый бунтарь поднялся с места и, покачивая бедрами, направился к входной двери. За ним вслед потянулись еще несколько человек. Это было слишком. Злая сила подбросила меня, я оглушительно шлепнул ладонью по рабочему столу и крикнул:

– Enough now!

Моя реакция произвела эффект, но не тот, на котороый я рассчитывал: внезапно шум стих, но потом кто-то ударил кулаком по своему столу и тоже крикнул: «Инаф!». И другой повторил: «Инаф!», и все замолотили кулаками по столам, сначала вразнобой, затем входя в общий ритм: «Трах-трах-«и-наф!», «Трах-трах-«и-наф!», «Трах-трах-«и-наф!»... Ни смеха, ни воплей, только это: «Трах-трах-«и-наф!». Я понял одно: это не шалость и не мелкое шкодство разболтанного класса. Это – осознанный протест, причину которого я не понимал. А понять было необходимо, чтобы работать здесь дальше. И понять требовалось сейчас, на месте – за Колей не побежишь, да я и не знал, в каком учебном бараке он в данный момент находится со своим старшим классом будущих физиков. А вокруг тупо и грозно раздавалось все то же: «Трах-трах-«и-наф!».

Перекрикивать этот грохот ненависти было унизительно и бессмысленно. Но и стоять столбом под этими ударами тоже было неправильно: ведь я – учитель! Я обязан что-то предпринять! Действие пришло само собой, спонтанно. Возможно, оно было спровоцировано секундным приступом малодушия: я не мог больше смотреть на эти озлобленные лица. Я пожал плечами, повернулся к доске, взял мел и стал писать:

– My name is Igor Shenfeld. I am a teacher of physics. I came from Russia. My country has sent me to Zambia in order to help you…( Меня зовут Игорь Шенфельд. Я учитель физики. Я приехал из России. Моя страна направила меня в Замбию, чтобы помочь вам...)“ – вдруг я услышал и осознал, что грохот позади меня прекратился, оборвался разом. Я резко обернулся, подумав, что класс пуст. Но все были тут, все стояли, застыв с поднятыми кулаками и выпученными в недоумении глазами. Я ничего не понимал: что теперь-то стряслось? Что опять не так?

И тут раздался голос все того же долговязого:

– Так вы что же, из России, что ли, мистер, э-э, Шеуфилд?

– Ну да, конечно.

– Но, – парень больше ничего не сказал и сел.

– Мы не знали этого, – сказал кто-то.

– Вы друг мистера Ника?

– Да.

– Но мы же не знали...

– Нам не сказали...

– Мы думали, Вы из... другой страны.

– Да, мы так думали. У Вас фамилия такая... британская. Мы думали, что Вы из Австралии. У нас тут был один учитель английского языка из Сиднея, он бил нас палкой и обзывал «абориджинис». «Абориджинис» – это значит «выкидыш», сказал нам мистер Купер. Но мистер Купер сам дурак...

– Русские фамилии очень трудные. Мистер Нидж...ре...гроф: не выговоришь. Мы зовем его мистер Ник.

В классе засмеялись. Это был такой хороший, дружный, добрый смех, что я понял: я принят! И до самого конца этого урока, так ужасно начавшегося, я рассказывал им о России, о российских школах, о том, с каким интересом, с каким сочувствием следят люди в моей стране за тем, что происходит в Африке, с каким энтузиазмом воспринимают новости об освобождении африканских стран от колониализма и о борьбе этих стран с последствиями колониального рабства.

– Еще я привез вам тетради, ручки и линейки в дар от советских школьников – не потому что у вас всего этого нет, а просто в знак привета и уважения. Знаете как я с ними намучился? Таможенники думали, что это контрабанда! Пришлось сказать им, что я писатель и собираюсь писать огромный роман о Замбии, размером с чемодан!

Школьники захохотали и принялись аплодировать. До преподавания дело не дошло – зазвенел швеллер во дворе, что в переводе на лундазский означало: прозвенел школьный звонок. До учительской меня провожал весь класс.

– Ну как, – было первое, что спросил меня Николай на перемене, – прошел боевое крещение?

– Прошел, Коля. Спасибо тебе.

– За что, чудак-человек?

– За волшебное слово...

Коля изумленно воззрился на меня, но тут же понял и засмеялся:

– Да уж, непросто это волшебное слово создавалось. Но ты не расслабляйся: взять вес мало, его ещё и удержать надо. У тебя много всего впереди – только держись!

По поводу боевого крещения, однако, ждем тебя сегодня вечером с Ниной на рюмочку настоящего борща. В шесть вечера. Не опаздывай, борщ это такое дело, брат: кто не успел, тот опоздал. Всё, побежал к своим пятиклассникам...

Еще два урока было у меня в тот день в параллельных третьих классах, но прошли они, что называется, без сучка и задоринки. Удивительно, но факт: благая новость обо мне, новом советском учителе из России разлетелась по школе в течение одной перемены, и в других классах меня сразу встречали с улыбками. На этих, следующих уроках я уже показывал школьникам научные «чудеса» с электрофорной машиной и разложением белого света на яркие цвета, чем доказал высокий уровень советской науки. В результате чего мой авторитет учителя физики взметнулся так высоко, что на последнем из уроков этого дня мне задан был вопрос: а не сможем ли мы все вместе, под моим руководством постороить в Лундази атомную бомбу. Я ответил, что это будет затруднительно, поскольку нужен обогащенный уран, которого в Лундази нет. Тема оказалась животрепещущей: началась жаркая дискуссия на тему урана – сколько денег потребуется на обогащение небогатого урана, и где его брать, этот самый уран, и как он выглядит. Скотт Мтамбалика авторитетно заявил, что уран, скорей всего, есть возле той деревни, в которой он родился – его дядя таким вот страшным урановым камнем с одного удара убил поросенка: другие, неурановые камни от такого удара рассыпались бы в порошок. Другой мальчик, кажется по фамилии Ндлову, предложил написать господину Президенту Кеннету Каунде письмо с просьбой прислать нам обогащенный уран в необходимом количестве. Звонок к большому раздражению класса, с проклятиями в адрес звонаря Мсенги, прервал обсуждение этого животрепещущего вопроса – с обещанием с моей стороны в дополнительное от уроков время начать изучать раздел атомной физики, включающий устройство атомной бомбы. О желании принять участие в этом факультативе заявил весь класс поголовно. А я пришел к твердому убеждению, что молодые замбийцы – очень большие патриоты своей страны.

В тот вечер, вдохновленные настоящим русским борщем под русскую водочку, хитро прокравшуюся в Замбию в уголке моего чемодана, мы засиделись допоздна. Я покинул гостеприимный дом моих новых друзей, когда в доме замигал свет – школьный электрик выключал генератор. Я шел домой. Домой! Над Лундази сияла звездами теплая тропическая ночь. Впереди был новый рабочий день.

Работать по-новому

Как приятно войти рано утром в чистый класс и почувствовать напряженную атмосферу интереса и ожидания. Все существо пронизано возбуждением от предстоящего творчества. Свобода действий учителя неограничена. Разработки уроков, методика, учебный материал – все создается учителем. Нет учебников – рождается собственный, рукописный. Нет оборудования – оказывается, что из лимона можно сделать гальванический элемент, организуется клуб изобретателей, и вот уже полки в кабинете заполнены интересными самодельными приборами.

Учитель – творец и маг. Учитель может все – стоит ему захотеть. Достаточно один раз вкусить пьянящий плод творчества, и работать равнодушно становится невозможно.

Утро. Косые лучи солнца пробиваются в класс через окна, распахнутую дверь, через щели в шиферной крыше. Снаружи, в кронах деревьев перекликаются на все голоса африканские птицы, между делом повышающие свой общеобразовательный уровень за счет близости к школе. Доска исписана, объяснение закончено, идет конспектирование материала и оформление тетрадей. А пока готовится очередной эксперимент. Все знают, что эксперимент будет интересный. Конспектирование закончено. Сорок пар глаз, затаив дыхание, следят за моими руками. Теория говорит, что свет будет. Но теория – это буквы и цифры, знаки и формулы: хитроумные штучки белых людей, умеющих ловко морочить головы жителям бывших колоний... Посмотрим-посмотрим, что выдаст ваша русская формула, мистер Игов (мое извращенное в первом расписании имя странным образом успело внедриться, так что называли меня то Иговом, то Шеуфилдом, и я благодушно откликался на оба имени)...

И вот этот хитроумный мистер Игов, зависнув рукой над кюветой с теплой водой и замерев ради циркового драматизма на несколько секунд, разжимает ладонь, соль сыпется в кювету и... без всяких розеток и включателей!.. лампочка!.. загорается!!!

Начинается овация. Ученики хлопают. Как в театре. Класс вскакивает. «Как вы это сделали?». «Объясните нам!».

– Объясню на следующем уроке. Следующая тема – «Электролиз». Урок окончен. Все, слышите – Мсенга звонит...

– Мы его убъем!

– Не надо. Школу закроют, и следующий урок не состоится.

– Тогда не будем убивать.

– Вот это правильно. До завтра, дамы и господа.

– Ха-ха-ха, а по-русски это как сказать?

– До свидания, товарищи.

– Додзыдатараваши?

– Примерно так.

– Ха-ха-ха, я буду переводчиком с русского языка.

– А почему бы и нет. Окончишь школу с отличием, я напишу рекомендацию и поедешь учиться в Москву, в Университет Дружбы народов.

– Я тоже хочу!

– Значит и ты заканчивай с отличием. Все-все, друзья мои дорогие, освобождаем класс: уже следующие стоят на пороге.

Все шло вроде бы хорошо. Но однажды я понял, что чересчур упиваясь своей личной свободой действий, я недостаточно контролирую знания моих учеников. Я как-то незаметно для себя принял английскую методику: учитель начитывает материал, кое-что объясняет, ученики записывают, если нет вопросов, то хорошо, а вопросов как правило не бывает, потому что вопросы возникают лишь при размышлении и первоначальном понимании темы, но размышлять во время торопливого списывания с доски некогда, а потому и понимания на этот момент нет никакого: откуда же возьмутся вопросы? На самостоятельное проникновение в понимание предоставляются лишь часы самоподготовки, и только очень целеустремленные и упорные «головастики» способны усвоить материал, и то весьма ограниченно. С этими усеченными знаниями ученики пишут затем контрольные работы (устных опросов, зачетов и экзаменов не бывает), являющиеся официальными документами, окончательно фиксирующими уровень подготовки ученика в виде непоколебимых баллов. Текущим, систематическим, поурочным, трудоемким и времязатратным контролем знаний школьников английская система, таким образом, своих учителей не заморачивает, чем на первых порах соблазнила и меня, новичка, поверившего, что с относительно несложной кембриджской программой мои ученики справятся и сами на основе моих тщательно сработанных лекционных материалов. Но не тут-то было. Первые контрольные работы все они, во всех классах, написали плохо, со средним баллом 53%. Это был провал. Надо было принимать меры.

– Ну, дорогие мои, все, – сказал я им тогда, – начинаем работать по-новому, по-советски. Теперь вы будете каждый день работать у доски, объяснять остальным и мне домашние задания и решать задачи по физике, которые я буду давать вам дополнительно, сверх теории и формул из учебников. Физику надо понимать, а не выучивать формулы наизусть, не представляя себе, как их применять и на что они нужны. В общем так: на каждом уроке я буду впредь проверять ваши домашние задания, а также опрашивать вас у доски и ставить вам оценки в специальном журнале успеваемости. Из этих текущих оценок будет потом складываться средний балл, включаюший результат завершающей тему контрольной работы. Всем понятно? Ну, теперь держитесь, братцы-кролики...

На следующий день я сдержал обещание. Сначала я спросил, кто желает выйти к доске и решить домашнюю задачу. Я ожидал, что класс затаится, вожмется в столы и попрячет глаза, как это должно быть в классическом варианте. О, как я ошибся! Взметнулся лес рук, а весьма скромного прилежания ученик Джим Гома лез через голову соседа и кричал: «Меня, меня!». Это было интересно, и я вызвал Джима. Он шел без тетради и небрежно отмахнулся: «Мне тетрадь не нужна». Джим вышел к доске, взобрался на учительский подиум, повернулся к классу и начал свое выступление:

– Леди и джентльмены! Сейчас я, Джимми Гома, которого вы все знаете и любите, продемонстрирую вам, как хорошо я знаю физику. Рядом со мной стоит мой любимый учитель, мистер Шойфилд из России, который хорошо знает, как я люблю физику и сколько времени трачу на то, чтобы знать физику лучше всех. Да, это так. Но сначала я расскажу вам о себе, чтобы вы все поняли, что я за хороший человек такой. Я родился в буше, как и многие из вас. Это значит, что я настоящий гражданин Замбии, нашей прекрасной республики. Вокруг моей деревни ходили, и сейчас еще ходят гиены: «У-у-у-и-ийй», рычали львы: «Гр-р-рууу» и прыгали обезьяны: «Ух-ух-ух...», – тут славный Джимми вошел в роль, заметался у доски, изображая обезьяну, споткнулся и упал, вызвав бурные аплодисменты. С трудом удалось мне водворить великого актера на место и успокоить класс.

– Теперь я! – кричал другой мальчик по фамилии Ндлову, дрожа от нетерпения.

– Хватит! – воскликнул я возмущенно, – Джим только что оскорбил меня своим нахальным поведением у доски, кроме того он воришка и украл у нас с вами десять минут драгоценного времени. Теперь я не успею объяснить вам несколько интересных и важных вещей, вам придется разбираться самим во время самоподготовки, а потом будет контрольная работа, и за плохие результаты вам придется благодарить Джима. Так-то. В общем, объявляю свое решение: завтра Джим решит все задачи, которые я ему задам и объяснит их у доски по-настоящему, без театра. И если он этого не сделает, то навсегда потеряет мое уважение.

Я посмотрел в сторону Джима. Парень был явно потрясен моими жестокими словами: он елозил руками по столу, смотрел в пол и губы его дрожали от расстройства. Но на следующем уроке робкий от смущения Джим уже ковырял мелом доску и неуверенно, затравленно озираясь, с ошибками и тяжелыми вздохами, но без обезьянних спектаклей, выписывал формулы и делал подсчеты. При этом он постоянно бросал на меня быстрые испытующие взоры: проверял, как обстоит дело с моим уважением к нему. В конце концов я похвалил его, уважение состоялось, и счастливый Джим сел на место. Мы начали работать по-новому.

Несмотря на то, что свобода кривляний у доски была им запрещена, система опроса перед всем классом школьникам понравилась: прирожденные артисты, они использовали выступление у доски для самоутверждения. Однако, самоутверждение за счет постижения моих предметов – физики и «дженерал сайенс» – меня вполне устраивало. Результат стал скоро заметен: ребята принялись готовиться к урокам с большим рвением в погоне за текущими баллами и званием лучшего ученика недели. Последнее удостоверялась сертификатом „The best of the week“ в формате фотобумаги 13х18 см, с моей личной подписью и печатью „paid off“, то есть «оплачено». Эту печатку я нашел как-то с отломанной ручкой возле почтового отделения в лундазской «Боме» (административном центре городка, состоящем из одного здания с разными дверями по назначению: полиция, банк, почта, лицензии, заповедник), отремонтировал её и оставил себе на память о Замбии. Теперь она пригодилась: слово «оплачено» приобретало глубокий смысл труда, которым оплачены знания. Имя победителя вносилось мною в сертификат рукописно с указанием номера триумфальной недели и темы предмета. В моих классах началась погоня за этими сертификатами «лучший за неделю». Высоким лбам в течение семестра удавалось накопить по три и даже по четыре таких сертификата. А Магеллан Мсенга впоследствии побил все рекорды: за учебный год он добыл 12 сертификатов „The best oft he week“!

В систему текущих оценок пришлось, правда, внести поправку: советская пятибалльная система провалилась с треском – ее не восприняли. Даже отличный результат на пятерку вызывал глубокое разочарование: Цифра 5 в качестве оценки воспринималась как 5%, а это – катастрофа, достойная лишь полного дебила с мозгами ящерицы. Девочки от «пятерок» даже плакали. Пришлось переводить пятибалльную систему на привычную им стобалльную. Эффект был до того велик, что однажды все тот же неугомонный Джимми, став победителем недели, вывел фломастером по всей спине школьной рубашки: «100% по физике!» и категорически отказывался стереть надпись, рискуя схлопотать палочное наказание из рук завуча. Пришлось на очередном уроке оценить его знания на 85%, после чего надпись стала неактуальной, и Джим с горем в сердце вынужден был сменить рубашку на новую. Поскольку старую отстирать не удалось, то он отвез ее на каникулах в деревню и вывесил на бамбуковой мачте в виде флага над родной хижиной. Теперь его родители, сказал он мне, самые уважаемые жители деревни.

По моим классам начала распространяться процентомания, но это было неплохо: средний балл письменных контрольных работ резко пошел вверх. Завуч мистер Хапунда сообщил об этом в учительской, меня горячо, в глаза, поздравляли с успехом английские коллеги, ядовито предполагая за моей спиной (доброжелатели доносили), что я заранее даю школьникам готовые ответы ради дешевой славы хорошего учителя. На англичан я обижаться никак не мог: вежливость и двуличие являются национальными чертами этого славного островного народа, и с этим ничего поделать невозможно – такими уродились. Мой «ответ Керзону» готовился в виде предстоящих результатов выпускных экзаменационных работ для третьих классов. Эти задания приходили в опечатанном виде из Министерства просвещения и проверялись в Чипате независимыми комиссиями. Забегая вперед: моя месть состоялась. На фоне общешкольного среднего результата 56% мои «физики» выдали 71%! Это был триумф. Англичанам было велено внедрять мой передовой опыт. Коллеги трясли мне руки по несколько раз в день с многократно усилившимся поздравительным шипением, но их стрелы, пущенные у меня за спиной, до меня теперь уже не долетали – я вознесся слишком высоко в своей славе. Это шутка: стрелы долетали, но отскакивали, ибо на результаты моей работы не влияли. Тем более, что я отлично понимал: эта маленькая, но принципиально важная для меня победа достигнута была ценой большого труда, в том числе дополнительных занятий по вечерам. Именно это являлось истинной причиной раздражения коллег: кому же охота работать сверх положенного, да ещё и по «русской» системе? Даже здесь незримо столкнулись два мира – ведь где-то над нами и вокруг нас задувала и завывала гиенами бессовестной прессы «холодная война», и все мы так или иначе были ее неприметными идеологическими воинами.

Но «сухим остатком» произошло следующее: через некоторое время классные журналы для текущих оценок стали появляться и у других учителей. Мне было очень приятно это видеть.