В. Лихт

В магазине возражать матери Женька не посмела. Да и дома, оставшись одна, она молча обреченно рассматривала себя в зеркало. Под необъятными складками ткани бесследно исчезли первые признаки будущей женщины, и это совершенно не обрадовало её. Впервые в жизни ей почему-то не хотелось затеряться среди остальных, а стать не такой, как все. Ей хотелось быть заметной.

Натянуть на себя старую форму было уже практически невозможно. Попросить мать обменять новую на более подходящую по размеру – язык не поворачивался и потому в школе Женька покорно появилась в купленном балахоне.

Но зря опасалась она язвительных насмешек. Никому не было дела до Женькиных обновок и комплексов. Класс гудел, обсуждая очередную интересную тему, подкинутую Ботанычем. Лишь Наташка Николаева неторопливо, словно заправская портниха, осмотрела Женьку со всех сторон и понимающе кивнув, произнесла :

- Купили на вырост?

Женька в ответ лишь безвольно пожала плечами.

- Приходи ко мне в субботу, - сказала Николаева. - Мы тебе из этого мешка такую конфетку соорудим – все ахнут!

Время тянулось медленно. Женька и ждала субботы и боялась её. Несколько раз она пыталась заговорить с матерью и попросить разрешения на предстоящую авантюру. Но Училка, отгородившись от дочери стопками непроверенных тетрадей, перебирая в голове события последних месяцев, сосредоточенно готовилась к предстоящему педсовету.

Тихоня-биолог и умник Костя были своевременно выявлены и переданы в соответствующие органы. Биолог уже ожидал своей участи в стенах бывшего монастыря, которые за последние 70 лет остудили не одну горячую голову. А Костю сначала поставили на спецучет, а потом к заводскому станку. И нечего здесь причитать, что он ещё ребенок! Уж если труд из обезьяны сделал человека, то и у этого не состоявшегося вундеркинда тоже есть шанс лет так через пять-десять стать полноценным советским гражданином. Он за это ещё потом спасибо сказать должен.

Все эти неприятности уже позади и кажется, что школа вовсе и не заметила отсутствия новоявленных диссидентов. Благодарить за это нужно было нового коллегу, который за считанные дни каким-то невероятным образом смог притянуть к себе внимание всех - от доверчивых пятиклашек до ворчливой уборщицы тёти Нюры. По утрам старшеклассники летели в школу, а после уроков не торопились расходиться. Они перевернули вверх дном всю школьную библиотеку и, не найдя там ничего, кроме стандартного набора, явились в кабинет директора с длиннющим списком книг.

Вопросы по биологии плавно переходили к вопросам по химии и физике, а от них вели к математике и истории, от истории к литературе, и все это вновь удивительным образом возвращалось к биологии. Казалось бы, радоваться надо. Успеваемость резко выросла, дисциплина была близка к идеальной. Более того, коллеги-предметники, к великому удивлению Училки, совершенно не ревновали своих учеников к этому Ботанычу. Они также были втянуты в этот круговорот вопросов и ответов, и также не торопились после работы домой, а допоздна взахлёб обсуждали устаревшие методы обучения и какие-то совершенно революционные предложения и планы.

Училка боялась предстоящего педсовета. Она отодвигала его, сколько могла, но отменить его совсем не имела права. Чёрт бы побрал этого Ботаныча! И откуда вообще он свалился на её голову?! Кстати , хороший вопрос! Училка вдруг поняла, что совершенно ничего не знает о Ботаныче. Да, персональная рекомендация секретаря райкома партии и всё... Так, ранним субботним утром личное дело Ботаныча легло на давно выцветшую льняную скатерть, покрывавшую шаткий круглый стол, за которым и ели, и делали уроки и готовились к педсоветам.

Училка открыла папку, и Ботаныч, словно приглашая к приятной беседе, широко улыбнулся ей с фотографии и посмотрел прямо в глаза.

- Мам, так можно мне к Николаевой? – услышала Училка за своей спиной.

Женька! И чего ей не спится в такую рань! Училка прикрыла Ботаныча последним номером журнала «Семья и школа» и повернулась к дочери:

- Зачем и почему так рано?

- Мам, я же говорила тебе - форму подогнать. Большая она мне, - ответила Женька, почему-то виновато опустив глаза. – Наташка сказала, что мы ничего отрезать не будем и если станет нужно, то всё можно будет распороть. Но работы здесь много, на весь день.

«Весь день... это хорошо» - мелькнуло в голове у Училки. – Иди, - сказала она и повернулась к дочери спиной. Женька тоже повернулась к матери спиной и поспешила уйти, боясь как бы та не передумала.

Двери чужих квартир редко открывались перед Женькой. Это были панельные клетушки немногочисленных подруг матери, которые жили так же скромно и одиноко. Обставленны они были одинаковой мебелью, которая лишь изредка отличалась цветом обшивки и степенью изношенности.

Дверь Наташки Николаевой была так же, как и все остальные в подъезде, давно выкрашена в темно-зелёный цвет. Теперь эта краска облупилась, обнажая остатки предыдущих ремонтов, которых за почти 40-летнюю историю дома было всего два. Какого цета она была изначально, теперь сказать уже невозможно. Невозможно, да и не нужно, потому как за этой дверью мир был абсолютно другим, ни на что, прежде виденное Женькой, не похожим.

Сама Николаева дома была тоже совершенно иной – еще более красивой и очень взрослой. Женька сразу не узнала её и робко произнесла:

- Здравствуйте! Я к Наташе. Можно?

- Ты чего? - спросила Наташка, улыбнувшись. – Это я. Проходи.

Выяснилось, что Наташкины родители работают где-то далеко и дома бывают редко. И потому живёт она с бабушкой, которую, впрочем, бабушкой-то назвать просто язык не поворачивался. Вместо необъятного цветастого халата и засаленного фартука, на Наташкиной бабушке был элегантный брючный костюм из тонкой шерсти и блузка, которая и цветом, и обилием кружевных воланов напоминала пирожное из дорогой кондитерской. И никаких старушечьих платков, завязанных под подбородком! Голову её венчал тугой пучок седых, но всё ещё густых волос, скреплённых черной атласной лентой.

Анна, так представилась она Женьке, и так же просто по имени, её называла Наташка. Восседая в кресле, она держала прямо спину, опираясь на высокую резную спинку. Говорила она негромким, бархотным голосом, который удивительным образом заполнял собой все пространство и оседал на кожаных подлокотниках старинного дивана и на причудливо изогнутых створках шкафов и инкрустированных ящиках комода.

- Присаживайтесь, - сказала Анна совершенно смущённой Женьке и указала глазами на диковинный стул с гнутыми ножками и обтянутым поблескивающей в утренних лучах золотистой тканью.

Позволить себе сесть на такой стул Женька не могла, и Анна мягко, но настойчиво повторила:

- Присаживайтесь, дорогая! Сергеевна угостит нас хорошим кофе, а затем вы приступите к вашему делу.

Женька поискала было глазами Сергеевну, но Наташка, смеясь, опередила все возможные вопросы:

- Это Анна меня так называет, по отчеству, - сказала она, расставляя чашки на столе.

Выяснилось, что Анна много лет не может самостоятельно ходить и Наташка, ухаживая за ней и выполняя всю работу, уже давно была старшей в доме. Женька с немым удивлением смотрела на размеренные, уверенные движения Наташкиных рук, на её неторопливую деловитость и вдруг поняла, что жизнь у разных людей может протекать по-разному, и, как оказалось, такую знакомую Николаеву она совершенно не знает.

Когда же дело дошло до Женькиной школьной формы, в Наташкиных глазах появилась какая-то отрешенность. Теперь она не видела ничего, кроме куска ткани, из которого знала, как сотворить нечто новое, что будет иметь право гордо именоваться платьем. Тонкая блестящая игла в её умелых руках оставляла за собой ровные стежки и аккуратные защипы, прочно укрепляла осыпающиеся края такни.

Женька получила точно такую же иглу, но почему-то она всё время норовила выскользнуть из её непослушных пальцев, больно уколоть и, судя по всему, совершенно не собиралась оставлять за собой более или менее приличный след. И всё же, когда пришло время первой примерки, Женька точно знала, где именно были приложены её руки.

Ранние зимние сумерки спустились уже под стрёкот швейной машинки. Старенькая машинка «зингер», прокладывая ровный шов на ткани, чёткой границей отделял прежнюю Женьку от будущей, но сама она об этом ещё даже и не догадывалась.

Нельзя сказать, чтобы Женька в чём-то когда-то нуждалась. Всё необходимое у неё было всегда, но вот одежда, купленная в магазине, мало чем отличалась друг от друга. По мере взросления увеличивался лишь размер и длина юбки. Да и найти что-то необычное среди длинных магазинных стеллажей, увешанных бесконечными рядами одинаковых вещей, было невозможно. Мысль же о том, чтобы что-то сшить у портнихи или в ателье, никогда не посещала голову Училки , а уж голову её дочери и подавно.

То, что сотворили руки Сергеевны, не было школьной формой. Это было Платье. Первое платье, сшитое специально для Женьки. Существовало оно в единственном экземпляре и такого уже точно не будет ни у кого. Надев его на себя, она уже ни за что больше не хотела с ним расставаться.

- Ну, Сергевна, в этот раз ты превзошла саму себя! – воскликнула Анна, рассматривая Женьку со всех сторон. – Женечка, вы приходите к нам. Я научу вас вязать, и вы сможете украсить свою форму ажурным воронтичком.

- Я обязательно приду, - выдохнула в ответ Женька и выскользнула в темноту морозного вечера.

Она, не торопясь, шла по пустнынной улице в распахнутом пальто. Маленькие серебристые снежинки падали на тёмно-коричневую ткань платья и тут же таяли от жара юного тела, превращаясь в крошечные капельки, в которых уже отражался свет уличных фонарей и они тоже сверкали. Вот так распахнутая, вдыхая полной грудью, она шла навстречу чему-то новому, уже готовому войти в её жизнь. Войти и всё изменить.

Первой, кого встретила Женька в своей новой жизни, была мать. Она ждала её возле дома в накинутом на плечи и тоже не застёгнутом пальто. Такие же снежинки искрились на каракулевом воротнике и на не собранных, как обычно, прядях волос. Серые, как и у Женьки, но окруженные сеточкой морщинок, глаза её не были привычно строгими. В них поселилась тревога и расстерянность.

продолжение следует