И. Крекер

Ужé в течение двенадцати лет наблюдаю я трагедию человека, бессознательно существующего в одной из комнат нашего отделения. Нет-нет, я не ошиблась, сказав, существующего, а не проживающего…

На протяжении жизни и на основе практического опыта прихожу к выводу, что человек по своей природе существо непостижимое. Он обладает неограниченными возможностями и способностями, но сталкиваясь с происками дьявола, может не устоять от его искушений. Тогда он проявляет недальновидность и, не боясь никого обидеть, скажу – ограниченность. Такой человек пытается, не решаясь заглядывать в будущее, жить сегодняшним днём, оправдывая свои поступки словом Божьим, судьбой, роком, кармой – всем чем угодно, только не своей инфантильностью, бессмысленным времяпрепровождением, не умением понять смысла происходящего, отсутствием любви к ближнему, недалёкостью суждений и духовной спячкой.

Когда эгоизм, любовь к себе самому, переходит через рамки дозволенного, происходит и потеря себя самого, себя в себе, потеря твёрдой почвы под ногами.

Отсутствие внутреннего стержня постепенно толкает человека в бездну. Тогда внутренний светлый голос, живущий в нём от рождения, даёт о себе знать всё тише и тише, и в конце концов наступает момент, когда останавливается его звучание. Человек, как создание божье, умирает, остаётся лишь физическое тело, которое может двигаться, ощущать внешние раздражители в виде света, тепла, крика, физических прикосновений и, возможно, что его душа, как пустующее место, постепенно заполняется тёмной силой… У такого человека остаётся ещё способность видеть. Что, когда и как созерцать – это уже отдельная тема.

К таким раздумьям я пришла на основе размышлений над судьбой ещё одного обитателя нашего дома. Я уже работала в отделении, когда он поступил к нам на постоянное место жительства. Ему было тогда неполных шестьдесят два. По внешности трудно было догадаться, почему он пациент психиатрии. Разговоры с ним ограничивались несколькими фразами, в которых он вспоминал свою младшую дочь, видно, любимую кровинушку. Он мог громко и чётко, при этом всегда улыбаясь, назвать дату и место своего рождения. Вероятно, в жизни у него было много женщин, так как он умел делать неожиданные, не к месту и не ко времени, комплименты представительницам женского пола.

Вероятно, он от души наслаждался и радостями жизни в виде стаканчика винца перед завтраком, обедом и ужином, впоследствии в пивных заведениях под звуки музыки и журчанье чужих голосов. А ещё позже наедине с самим собой, уютно устроившись в кресле у телевизора, не слыша раздражённого голоса жены и постоянно мешающих и чего-то требующих детей. Кстати, их у него четверо.

В течение двенадцати последних лет никто не навещал его. В скупых архивных записях не найдено данных о месте нахождения, проживания его семьи. Там нет и указаний на причины, приведшие его в столь крайнее состояние.

При воспоминании об одной женщине, имя которой непроизвольно вызывало на его лице улыбку и массу других эмоций, он как бы просыпался, оживал, издавал короткий смех, какое-то время сохранял улыбку на лице. По крайней мере наш пациент мог тогда ещё смеяться, кажется, в нём была и способность реагировать на внешние раздражители. Оставалась и частичка памяти, касающаяся его прошлой жизни.

Бессмысленно разгуливая по коридору, он как малое дитя улыбался встречным лицам, как бы пытаясь вспомнить, где, когда и по какой причине он видел эти блуждающие по коридору незнакомые лица.

Однажды, с присущим мне юмором, я сказала ему с улыбкой: „Если бы Вы мне каждый день дарили по одной розе, я бы…“. Он улыбнулся в ответ и неожиданно для меня ответил фразой, которая навела меня на размышления немного другого порядка: „О, это так дорого, – воскликнул он, – это так много“. Лицо его светилось тогда ещё от воспоминаний о любимой когда-то женщине, которая, как он сказал, была замужем, но это, как тогда, так и сейчас, не имело для него никакого значения.

„Воспоминания – это то, что остаётся, – подумала я ещё тогда. – Скупость тоже остаётся, даже если человеку один шаг до могилы, или на чашу весов положены деньги или любовь, пара минут счастья или денежная купюра, мир наслаждений или скупость дельца, прикрывающего свою жадность дальнейшим стяжательством, даже на грани безумия или, уже находясь в нереальном мире“.

Этот пациент поступил к нам с диагнозом – Кorsakov Syndrom, хронический алкоголизм. К тому времени он потерял способность ориентироваться во времени и в пространстве, поэтому попал в психиатрическое отделение закрытого типа, заменившее ему теперь дом, семью, жену, детей, няню в лице той самой медсестры, наблюдающей теперь за медленной физической смертью этого человека.

Тогда он ещё пытался понять, что с ним происходит, бросался неожиданно на пол, стуча головой, тем самым пытаясь осознать, ощутить через боль, что он ещё существует. Мужчина пытался проходить через стены, испытывая их на прочность ударами головы. Он кричал громко и невыносимо пронзительно, испытывая боль или, пытаясь понять, что он ещё есть, существует, живёт.

Духовная смерть этого пациента произошла значительно раньше.

Он родился в виноградом богатом районе на юге Германии. В родительском доме ничего не предвещало беды. Как принято в этих местах, к столу всегда принимали стакан вина, проверяя его на крепость, на готовность к продаже. Оно поднимало настроение, разгоняло кровь, наполняло живительными соками природы. А вино в этих краях и сейчас самое прекрасное по вкусу, запаху и качеству изготовления.

Наш пациент, унаследовавший от родных и знакомых образ их жизни, занимался выращиванием винограда, принимал участие в изготовлении особых сортов вин.

Остаётся под семью печатями его поведение в семье. Не поддаётся уму человеческому, почему его дети практически отказались от отца, когда он ещё был не старым, почему ни у одного из четверых не проявилось ни капельки сострадания к родному отцу в теперешней его ситуации. Говорят, родителей не выбирают. Так оно и есть. Для всех остаётся тайной, что же мог натворить этот на вид такой добродушный человек.

О том, что происходило в нём и с ним в то время, когда он поступил к нам в отделение, не хочется даже вспоминать. Трудно это было выдержать ему самому да и персоналу. Врачи старались найти к нему подход, пытались подобрать действующие на него препараты, проверяли и перепроверяли свои попытки, чтобы не допустить передозировку и побочные явления.

Спустя пару лет, медикаменты и медики сделали своё облегчившее страдание этого человека дело. Пациент успокоился. Только ночью слышны ещё из его комнаты короткие резкие пронзительные крики, иногда он произносит короткую фразу, иногда на всякий случай улыбается. Порой чувство страха, причина которого не известна, искажает его лицо.

Последние приблизительно пять лет он лежачий больной, который не способен в результате своего физического состояния производить действия и движения при выполнении повседневных, присущих любому человеку, потребностей. Это практически мумия с открытыми глазами, способная стоять, может быть, минуту, на своих одервеневших ногах. В течение этого короткого момента можно его пересадить в кресло-стул для дальнейшего жизнепрепровождения. Это происходит, например, с целью мобилизации, приёма пищи, присутствия на многочисленных праздниках, проводимых по различным поводам.

Недавно нашему жильцу исполнилось семьдесят четыре года. Внутренние органы, вернее, сердце может ему позволить прожить ещё лет десять. Такие случаи тоже в моей практике уже бывали. Врачи ставят теперь диагноз – Demenz, то есть, переведя на простой русский разговорный язык, слабоумие по старости.

Да, не совсем душу облегчающие выводы о человеческой природе делаю я иногда. Но жизнь такова, какова она есть, а человек – существо, делающее себя таким, каким он впоследствии будет. Остаётся только пожелать роду человеческому, нам с вами, читатель, не останавливаться на достигнутом и не сойти с пьедестала раньше, чем ему это предназначено высшим Божьим началом, судьбой или кармой. В конце концов последнее уже не имеет значения, если существо в человеческом обличии двенадцать лет, не зная себя, живёт в пустоте и мире ужасов, им уже не ощущаемых, не осязаемых, не действующих на его психику или воображение.

А, может быть, действующих? Откуда нам известно, что чувствует этот человек в состоянии невменяемости? Он ведь смотрит на тебя человеческими глазами, отмахивается от заботящихся о нём медсестёр человеческими руками и жестами, мычит иногда членораздельными звуками, улыбается порой в пустоту человеческой мимикой. А, может быть, он способен ещё к мыслительной деятельности? А, может, он испытывает физическую боль всё это время?