Вита Лихт

Разумеется, все учителя в школе имели свои прозвища. Учитель математики был высок, худ, передвигался на несгибающихся ногах. Не удивительно что и коллеги, и дети за глаза называли его Циркулем. Учитель пения из-за приросшего к животу аккордиона ходил вперевалочку. Посверкивая блестящей лысиной и застенчиво улыбаясь, он был похож на добродушного смешного пингвина, что с первых же дней работы в школе приклеило к нему соответствующую кличку. Учительница литературы обладала осиной талией и огромными бёдрами и, разумеется, именовалась Грушей. Директор школы, Жёлудев Борис Данилович, был большим знатаком физики, излагал сей предмет доходчиво и интересно, за что уважительно величался всеми ЖБД. Ну, и далее по списку. Лишь учительница историии была просто Училкой, а Женька Иванова была училкиной дочкой.

Женька была поздним и единственным ребёнком, зачатым наспех ночью в обшарпанном купе спального железнодорожного вагона. Грехопадение Училки было стремительным, скоротечным и неожиданно приятным. По прибитии в пункт назначения, а именно в город, где проживала престарелая тётка, которую, собственно, и нужно было навестить, грех был незамедлительно замолен в ближайщей церкви. На этом бы всё и закончилось, но через определенное время Училка поняла, что беременна. Партком не церковь и грехов не прощает, а потому скоропостижный уход незабвенной тётушки был как нельзя кстати. Переезд в другой город не только сделал Училку владелицей двухкомнатной хрущёвки, но и избавил от разбирательств и пересудов о вот-вот готовившемся появиться на свет ребёнке.

Женька с первых дней своей жизни не доставляла никаких хлопот. Родилась она в срок, быстро и на удивление почти безболезненно. По ночам не плакала, ела хорошо и вообще развивалась в соответствии со всеми врачебными нормами. Ни детский сад, ни школа так ни разу и не увидели ни Женькиных шалостей, ни драк со сверстниками. Школьные коридоры никогда не слышали ни её смеха, ни задорного стука каблучков. С её вытянутых в узкую полоску губ не слетело ни одного грубого слова, ни одной липкой сплетни, ни одного завистливого шёпотка.

В школе Женька всегда тихо сидела за первой партой и не сводила глаз с учителя, вот только учеба ей совершенно не давалась. Трудно сказать, что было тому причиной, но знания абсолютно не усваивались Женькиным мозгом. Знания беспрепятственно входили в одно ухо и в непереваренном виде тут же выскакивали из другого и бесследно растворялись в пространстве. К окончанию начальной школы Женьку с горем попалам выучили читать и писать, но о переводе во вспомогательную школу речи никто не заводил. Дело в том, что Училка к тому времени стала завучем и рядом с синим институтским ромбиком носила на лацкане своего старомодного пиджачка значок Отличника народного просвещения.

На уроках истории, которые вела Училка, стояла всегда гробовая тишина. Происходило так не из-за большого к ней уважения, и даже не из страха, а просто потому, что это всех устраивало. Пока монотонный, немного скрипучий голос перечислял исторические имена, даты и события, можно было подготовиться к следующему уроку, списать у кого-нибудь невыполненное домашнее задание, подпилить обломившийся ноготок или, спрятав наушники под длинные пряди волос, которые теперь носили и девочки, и мальчики, слушать музыку. Правда, последнее развлечение могли позволить себе лишь немногие, так как плееры в то время только появились, стоили баснословных денег, да и достать их было очень непросто.

Женька, в отличии от одноклассников, всегда знала, в какой день и по какому предмету её вызовут к доске и потому заранее добросовестно зазубривала необходимый кусок параграфа. Таким же монотонным и немного скрипучим, как у Училки голосом, она воспроизводила заученное, и, получив очередную четвёрку, с чувством выполненного долга садилась на своё место. Ногти её были всегда коротко подстрижены, длинная коса туго стянута коричневой капроновой лентой, а уши ни разу не слышали, как сквозь тонкую поролоновую насадку по ломким проводам прорываются искаженные многократным переписыванием и плохими динамиками незнакомые голоса, вещающие о сладкой далекой жизни на изучаемом дважды в неделю непонятном английском языке.

Колпачком самой обычной 35-копеечной ручки Женька водила по строчкам в учебнике вслед за произносимым матерью текстом. Ни начало кровопролитных войн, ни рождение гениальных людей, ни грандиозные результаты ударных пятилеток не добавляли к голосу Училки никаких интонаций. За несколько секунд до звонка, извещающего всех об окончании очередного урока, Училка произносила последнюю фразу записанную в изучаемом параграфе. Женька поднимала на мать восхищенные глаза и знала, что на следующем уроке очередной параграф будет воспроизведён ею в точности до запятой.

Женька была старше всех в классе и поступила в школу на год позже остальных, потому как родилась конце декабря. Её и принесли из роддома прямо под ёлку, 31 числа. Правда, ёлка эта стояла не в квартире, а во дворе дома, но наряжена была щедро, от всей широкой души местной дворничихи. Конечно, Женька пяти дней от роду не могла запомнить именно ту ёлку, но всё же думается, что сияние новогодних огней и дало начало её тайной, никому не открываемой страсти ко всему блестящему.

Женька, воспитанная в строгости и не привыкшая к излишествам, никогда и мечтать не смела о том, чтобы иметь какую-нибудь яркую, особенную вещь. И вообще она искренне считала верным, что всё большое, красивое и необычное должно принадлежать всем, а не кому-то в отдельности. Например, тот же Дед Мороз в искрящейся от крохотных снежинок длиннополой шубе не мог быть чьим-то папой и только одного своего ребенка усаживать каждый вечер к себе на колени. Балерина в серебристой пачке не может после спектакля стоять наравне со всеми в очереди за какой-нибудь дурацкой колбасой, а потом есть её на общей кухне коммунальной квартиры. Дед Мороз должен быть общим и приходить ко всем детям сразу лишь раз в году, а балерина должна жить в театре, на сцене, среди бархатных кулис, ну, в крайнем случае в телевизоре.

Но шло время и вместе с противными прыщами на носу в Женьке начали просыпаться непонятные желания и первые вольные мысли. Началось с того, что на 8 Марта все учительницы в школе от родительского комитета получили в подарок узенькие, невесомые шарфики с люрексом. Купленные на недавно появившемся китайском рынке, они были каких-то нереальных ядовитых цветов и почему-то жутко пахли бензином. Училка, принципиально никогда не принимавшая никаких подношений от благодарных родителей, в этот раз была застигнута врасплох. Шуршащие пакетики и цветы вручили всем и при всех, так что отказаться не было никакой возможности.

Прикрыв своё смущение вымученной улыбкой и едва заметным кивком, она поблагодарила за подарок, а дома перед зеркалом потом долго прикладывала его к разным частям своего бесполого тела, но так и не нашла ему применения. Шарфик был аккуратно свёрнут, вновь запакован и спрятан до лучших времён в доставшийся в наследство от тётки платяной шкаф. Женька же, оставаясь в квартире одна, подолгу рассматривала это сверкающее чудо. Ей очень хотелось открыть упаковку и повязать шарфик вокруг своей бледнокожей, цыплячьей шеи, на что она пока так ни разу и не решилась.

Вскоре после шарфика в жизни Женьки появилось новое искушение, перед которым она уже не смогла устоять. В зрительном зале старого драмтеатра она оказалась вместе с выпускным 10-м А – смотрели какой-то луч в тёмном царстве. Женька сидела на самом неудачном месте, откуда совершенно не было видно происходящее на сцене и откровенно скучала. Как ни старалась она вслушиваться в слова героев, но так и не поняла их проблем. А при чём тут какой-то луч и о чём собственно придётся все же писать старшеклассникам на экзамене в сочинениях, не поняла и подавно.

Украдкой зевнув, Женька опустила глаза, собираясь незаметно для окружающих вздремнуть. И в этот момент что-то блеснуло на полу. Может быть. показалось? Но нет! Вот, изображая грозу, над головами актёров что-то сильно громыхнуло, театральный прожектор полоснул лучом по зрительному залу и под ногами Женьки на зашарканном паркете вновь что-то сверкнуло и тут же исчезло.

Навалившаяся было дремота мгновенно испарилась. Теперь Женька нетерпеливо ёрзала на старом, вытертом кресле и искренне желала, чтобы страдания героини и всё это непонятное, порядком надоевшее действо поскорее закончились. Но вот, наконец, занавес опустили, актёры откланялись и в зале зажгли свет. Между кресельных ножек и сапожек впереди сидящей тётки лежала серебряная стрекоза и смотрела на Женьку зелёными стеклянными глазами. Именно они, блеснув в темноте, лишили покоя училкину дочку.

Как же все-таки здорово, что Женьке досталось именно это очень неудобное место в самом углу. Да, здесь было особенно душно и почти не видно сцены, но зато после спектакля, не вызывая никаких подозрений, Женька могла выйти из зала самой последней. Она не сводила глаз с зеленых глаз стрекозы и нетерпеливо дожидалась, когда же впереди сидящая тётка направится к выходу. Самое главное, чтобы она не стала искать потерянную брошку.

Но вот, наконец, и тёткины сапожки зашевелились и направились по узкому проходу между кресел к выходу. Женька подождала ещё немного в опустевшем зале, но за стрекозой так никто и не вернулся. Подняв с полу трофей, она крепко зажала его в узкой, вспотевшей ладошке и тоже направилась к выходу. Конечно, это явно попахивало воровством, но едва появившиеся покаянные мысли были безжалостно сметены впервые испытанным чувством собственности. С этого момента брошка принадлежала безраздельно Женьке.

Нет, разумеется, она и не собиралась выставлять напоказ неожиданно упавшее под ноги сокровище. Такая дерзкая мысль и не мелькала в голове Женьки. Школа - это школа и прикрепить брошку к форме было просто не позволительно! Конечно, в последнее время начало кое-что меняться в этих, казалось бы, совершенно неизменных устоях и правилах. На переменах, в шумных коридорах уже нет – нет да и замелькали синие платьица школьных модниц. На фоне темно-коричневых форменных платьев, напоминавших солдатские гимнастёрки, они выделялись и кружевными кокетливыми воротничками и струящимися по стройным ножкам юбками. Но даже самые смелые старшеклассницы всё же оставляли свои серёжки и тоненькие девичьи колечки дома.

Женькина стрекоза скромно поселилась в кармане школьного фартука. О её существовании никто не догадывался, между тем как она уже совсем скоро была в курсе личных тайн и интриг всего класса. Ах, как жаль, что Женьке не приходило в голову поговорить со своей стрекозой! Вот, например, она бы охотно рассказала своей новой хозяйке, как Серёга с третьей парты все уроки напролёт рассматривает коленки Наташки Николаевой, а та, в свою очередь, не сводит огромных печальных глаз с невысокого крепыша Кости. Костя же собирался закончить школу с золотой медалью и потому смотрел только в книги. На уроках это были учебники, на переменах какие-то мудрёные научные журналы, а по ночам это была толстая потрёпанная тетрадь, в которой неизвестной рукой немного корявыми, прыгающими буквами было переписано что-то очень интересное, новое и совершенно запрещённое.

Ещё стрекоза была свидетелем того, как уже вторую неделю некоторые Женькины одноклассники тайком под партами передают друг другу эту потрёпанную тетрадь. Обсуждать прочитаное вслух никто не решался, но в покрасневших от всенощного чтения глазах пугливая, безликая пелена начала вытесняться пока немыми, но всё же вопросами. Учитель биологии, увидев эту тетрадь, встретил открытый взгляд коренастого, высоколобого Кости и, молча отвернувшись к доске, стал писать мелом мало кого интересующую тему урока.

Нет, у Женьки так и не появилось желание узнать побольше о своей неожиданной находке. Блестящая стрекоза не пробудила ни в её голове, ни в её душе ничего нового. Женька просто чувствовала брошку сквозь тонкую ткань школьного платья , краем уха слушала голоса учителей и, щурясь от пригревающего через оконное стекло весеннего солнца, ждала окончания учебного года.

Лето никогда не сулило Женьке ни шумного пионерского лагеря, ни яркого морского побережья. Все свои каникулы она проводила с матерью в школе, которая без детворы вначале затихала и первую половину лета лениво дремала, покрываясь пылью.

Это было Женькино время. Вся школа принадлежала только ей. Любой класс услужливо распахивал перед ней свои двери, любая указка почитала за честь оказаться в её руках, и, разумеется, каждая школьная доска была готова разместить на себе все её умные мысли. Женька не мечтала, а почему-то всегда твёрдо знала, что будет учителем. Неважно, что в её голове никогда не рождалось ничего своего. Это и не нужно совсем! Достаточно просто вызубрить написанный кем-то учебник и затем, как и мама, неторопливо прохаживаясь между школьными партами, проговаривать его негромко и спокойно. В каждом пустующем классе Женька уже видела ряды одинаковых, восхищенных глаз, которые неотрывно следили то за ней, то за колпачками 35-копеечных ручек, которые, скользя по тексту параграфа, неизменно подтверждали верность воспроизводимого ею вслух текста.

Август. Запахло свежей краской, вымытыми окнами. Школа потихоньку заполнялась звуками робких шагов будущих учеников. Как-то само собой сложилось, что малышей и их родителей на пороге школы встречала Женька. Она же вела их по длинным коридорам к кабинету матери, где после подписания необходимых бумаг дети из бывших дедсадовцев переходили в разряд первоклассников. Именно они, притихшие от важности момента, дарили Женьке, такой взрослой и недосягаямой, своё немое почтение.

В этом году, как и обычно, первое сентября украсило себя белыми бантами, огромными букетами осенних цветов и бравурными школьными песнями, которые вырывались из охрипшего от старости репродуктора. Возмужавшие за лето мальчики здоровались со всеми низкими, уже не срывающимися в фальцет голосами и уже совсем по-мужски крепко жали друг другу руки. Округлившиеся, невероятно похорошевшие девочки просто блистали своими необычными, даже можно сказать роскошными школьными платьями и ажурными фартучками.

Женька за лето не подросла и не округлилась, с вещами всегда обходилась аккуратно и потому новым школьным платьем похвастать не могла. Лишь пару дней назад, чувствовавшая себя хозяйкой всей, она была как-то оттеснена в сторону и всеми забыта. Она нашла глазами мать, но та, невозмутимая и какая-то совершенно чужая, возвышалась на школьных ступенях. Её неизменный тёмно-коричневый костюм, украшенный ради этого дня когда-то белой, но уже давно пожелтевшей от времени старомодной блузкой, превратил Училку в окаменевшего на пьедестале идола.

Был, кроме Женьки, еще один человек, которого тоже совершенно не радовало начало учебного года. Погрустневшая Наташка Николаева в новеньком, от первого до последнего стежка сшитым ею самой платье, стояла с потухшими глазами и невпопад отвечала на приветствия. В праздничной суете никто, кроме неё, сразу и не заметил отсутствия отличника Кости и учителя биологии.

Как же хорошо, как же всё-таки верно, что наряжаться в школу можно было только по праздникам! Уже на следующее утро Женька вновь шла в школу уверенно и совершенно спокойно. Суета певых дней скоро утихнет, букеты рано или поздно увянут, да и блестящие новенькой краской полы и парты быстро зашоркаются детскими ногами и портфелями. И вот тогда уже все, все узнают, что Училка уже не завуч, а директор, и что Женька не в каком-нибудь ПТУ, а как все нормальные ученики перешла в девятый класс. И нечего там фыркать, смотреть с высока и многозначительно переглядываться!

Женька привычно устроилась на первой парте, разложила свои учебники и тетради и вот в этот момент произошло то, что просиходит каждый год в каждой школе – прозвенел звонок и на пороге класса появился Он. Где-то это был новый одноклассник, а в Женькиной школе это был новый учитель биологии. В общем – Он!

Всё поплыло вокруг Женьки. Стены класса, школьный двор за окном, лица одноклассников - всё растворилось и бесследно исчезло. Осталась только его белозубая улыбка и запах, такой необычный и манящий, от которого что-то вдруг дрогнуло внутри и сладко заныло.

Новый учитель был моментально окрещён Ботаником, что впрочем уже очень скоро сменилось на уважительное Ботаныч. Собственно, он и не возражал. Великодушно махнув рукой, Ботаныч предложил всем сесть и начал урок.

Оказалось, что учебник вовсе и не обязательно всегда носить с собой в школу. Его можно просто самому прочитать дома, а учитель в классе расскажет намного больше и интересней. Оказалось, школа – не казарма, а место, где старшие делятся опытом и знаниями с младшими, и это может быть легко и весело. Оказалось, учитель может обращаться к ученику на Вы и это нормально, потому как все одинаково важны, независимо от возраста. «Ведь так? Что Вы думаете по этому поводу?»

Вопрос застал Женьку врасплох. Что она думает? Никто никогда не задавал ей таких вопросов, да и думать о чём-то её никто и никогда не просил. Иметь своё мнение... Женька расстерянно уткнулась в учебник... Но зря. Ботаныч, белозубо улыбаясь, смотрел на неё и терпеливо ждал ответа. Учебник попахивал типографской краской, пестрел яркими картинками, но мнения, именно её Женькиного мнения, в нём не было.

Всё бы ничего. Женька уже была готова пересеть с первой парты подальше, на школьную «Камчатку» и, затерявшись за спинами своих одноклассников, украдкой тихо смотреть на Него и нежно баюкать внутри себя своё первое карамельное чувство. Но Ботаныч никому не давал покоя и на каждом уроке перед каждым учеником ставил новый, необычный вопрос. И как ни странно, всем это нравилось. К каждому уроку готовились, перебирая кучу книг, стремясь не только найти нужные ответы, но и что-то новое, интересное. Ботаныч, давольный результатом, присаживался за свой стол и слушал всех вместе и каждого в отдельности. Он смог растормошить всех. Всех, кроме Училкиной дочки.

Женьке же было совсем не до учёбы. Помимо прыщей на носу и старого школьного платья, у неё появилась новая проблема: начала расти грудь. Конечно, у многих девчонок это случилось гораздо раньше, но Женька никогда не думала, что то же самое произойдёт и с ней.

Женька стала сутулиться, стараясь скрыть от всех появившиеся выпуклости, но грудь и не собиралась прятаться, а совершенно беспардонным образом заявляла о своём существовании. Школьное платье очень скоро стало тесным и почему-то коротким. Женькиной матери ничего не оставалось, как в середине учебного года купить ей новое, точно такое же, но больше на пару размеров. Как говорится, на вырост.

(продолжение следует)

27.10.2019

Франкфурт на Майне