Иван Антони p>

Часть1, Глава 12

Дальнейшую историю фамилии Цвейг, начиная с поселения в Крыму, Хайнрих мог описать не как устное сказание, переданное родителями. Он был свидетелем и участником этих событий, происходивших в семье отца, его собственной и семье брата. Правда, не с момента переселения из Германии. Хайнрих родился после прибытия семьи Мельхиора Цвейг в Крым, но осознавать происходившие события стал, разумеется, не сразу после появления на свет Божий. Ему было пять лет, когда родители решили, наконец, реализовать юношескую мечту, а именно: посетить святые места и город Иерусалим, о котором, сколько Хайнрих помнил, они говорили с благоговением: «Иерусалим, город славы Господа Бога, куда Он вошёл в образе Иисуса Христа, сына человеческого, чтобы принести благую весть, погибнуть за их грехи и воскреснуть, поправ смерть!»

Оттого, что в доме отца говорилось об Иерусалиме часто, у мальчика создалось представление о нём, как о хрустальной кирхе, парящей над ватно-белыми, плавно колеблющимися облаками. Из высоких окон и дверей, а также других проёмов в стенах и куполе этой кирхи струился ослепительно белый свет с переливающимися радужными струями. Вокруг шпилей, не касаясь их, плавно, не шевеля белыми крылами, покорно сложив перед собой ладошки, летали, будто плавали в прозрачном киселе, ангелочки, с благоговением смотрящие куда-то вверх. При этом лилась чарующая, приторно сладкая музыка, а из уст ангелочков лились песни во славу Господу Богу, которые Хайнрих слышал от мамы, напевавшей их, занимаясь работами по дому. Ах, если бы это было возможно, мальчик без сожаления отдал бы все игральные кости, красиво раскрашенные отцом в разные цвета, чтобы хотя бы только одним глазком увидеть божественную красоту и налюбоваться на исходящие от кирхи яркие лучи неземного света! Увы, отец с матерью, собравшись посетить Иерусалим, отказались брать его с собой, объяснив, что он ещё мал и не перенесёт долгое плавание на пароходе. Вместо поездки они разрешили ему помогать пастору в кирхе при подготовке и проведении служб. Это несколько смягчило обиду на родителей.

— Вот вырастешь, посетишь святые места и сам всё увидишь, — пообещал отец, после чего Хайнрих отступился от родителей и стал терпеливо дожидаться времени, когда он станет большой и поедет в Иерусалим.

Поездка предполагалась кратковременная, не более двух-трёх недель, поэтому дом с хозяйством родители оставили на Кристину, девочку двенадцати лет. Помогать ей обязали двух братьев - Петера и Хайнриха, а для надёжности попросили Эвелину, жену Карстена Мюллер, заглядывать в дом, чтобы присматривать за Кристиной и братьями, как они ведут хозяйство. Мало ли что может случиться в отсутствие хозяев?! Хотя дети не маленькие, да ведь и хозяйство немалое. Семья Цвейг имела уже три коровы! Их надо было вовремя подоить, накормить, напоить, утром выгнать в стадо, а в конце дня встретить из стада. Была на хозяйстве и лошадь с жеребёнком, которую тоже надо было кормить и поить, выводить на луг, чтобы кушала травку и набиралась сил перед уборкой урожая. Было также небольшое стадо гусей и два-три десятка куриц. Так что не заскучаешь, знай - поворачивайся, познавай работу хозяйки в полном объёме.

Перед отъездом в Иерусалим к Мельхиору с Катариной присоединилась Вероника Кесслер, женщина набожная, три года как вдовая, давно мечтавшая посетить святые места и принять святого духа от предметов и камней, коих касался сын божий Иисус Христос, и походить босиком по священной земле, помнящей тепло Его стоп. Женщина примкнула, как только узнала, что чета Цвейг собирается отправиться паломниками в Иерусалим и прочие места обетованные. Одна фрау Кесслер ехать боялась по причине опасностей, имеющихся в дороге, а мужа для сопровождения у женщины не было. На радостях, что наконец-то она сможет осуществить мечту — посетить благословенные места, женщина легкомысленно оставила присматривать за домом и хозяйством Розалинду, дочь семи лет, решив так: Господь за ней призрит, пока мать будет занята богоугодными делами. Но, не полагаясь полностью на Господа, она попросила присмотреть за дочерью фрау Эвелину Мюллер; заодно, мол, и за моей дочерью присмотришь, когда за детьми Мельхиора и Катарины Цвейг присматривать будешь. Отлучусь ненадолго, поездка займёт всего пару недель. За присмотр обещала заплатить с урожая и привезти из поездки святых вещей, какие в Иерусалиме непременно должны быть. Кроме того, обещала привезти и щепоть святой земли.

На хозяйстве у фрау Кесслер батрачил Рихард Баль, юноша семнадцати лет, взятый хозяйкой в помощь вести хозяйство, оставшееся ей от покойного мужа, так как сама Вероника не справлялась со всеми работами. Но на батрака полагаться она не решилась; всё же работник наёмный, и хозяйство не его, будет ли он о нём заботиться? А фрау Мюллер — подруга. И за хозяйством присмотрит, и за дочерью, и за работой Рихарда.

Рихард Баль, уходя из родительского дома, землю от отца не получил, хотя по новому закону родитель мог отделить землю не только старшему сыну, но и другим сыновьям. Однако в этом случае участки были бы настолько малы, что кормиться с них никто из сыновей не смог бы. Отец решил передать землю старшему сыну и жить с ним до конца, а прочие сыны вынуждены были батрачить. Конечно, имей он много денег, купил бы всем сыновьям землю. После проведения Императором Александром II реформы разрешалось покупать и арендовать земли вне колоний, отчего стали образовываться дочерние колонии в наделённых новых землях или за счёт запасных, так называемых «овчарных» земель. Однако в большинстве колоний запас овчарных земель давно был исчерпан, а на покупку новых земель материнские колонии шли неохотно: правительство прекратило раздавать землю бесплатно, так как с развитием в России капитализма, земля стала быстро растущей рыночной ценностью. Материнские колонии с большой неохотой давали пособия или кредиты на приобретение новых земель для образования дочерних колоний, а если и давали, то требовали возврата с уплатой процентов, на что дочерние колонии, ссылаясь на бедность, равноправие и будучи якобы членами прежней колонии, отказывались не только выплачивать проценты по долгам, но и возвращать полученные деньги. Да и из-за роста арендной платы и цен на землю далеко не каждый мог купить её, ведь за период с 1882 по 1907 годы цены на землю на юге России поднялись с 30 до 300 руб. за десятину! Многие безземельные крестьяне поэтому предпочитали оставаться в прежней колонии, нанимаясь к крупным землевладельцам батраками. Рихард Баль был одним из них. Он договорился батрачить у фрау Кесслер и проживал во флигеле её дома. Батрак смотрел за её хозяйством, но доверять ему полностью Вероника не могла.

Трое паломников собрали чемоданы и в один из летних дней, наняв до морского порта извозчика, отправились в дорогу. В порту они намеревались подняться на пароход, пересечь Чёрное море и сойти на берег в передней Азии, где находились святые места. Мельхиор взял с собой Библию, с которой не расставался во время плавания, коротая время за приятным занятием. От спутниц-паломниц он отстранился, полагая, что женщины за нескончаемыми разговорами прекрасно проведут время без него. Он же готовился к встрече с местами обетованными, для чего погрузился в библейские писания, обновляя в памяти и заново переживая хождения Иисуса Христа по грешной земле. Как и сын, он представлял себе земли обетованные такими, как они изображались на цветных иллюстрациях в Библии. Погрузившись в чтение, он порой забывал про своевременный приём пищи, а женщины, уважая богоугодное занятие единственного грамотного спутника в группе, не решались отвлекать его от важного занятия и не сообщили, что Катарина снова, как и во время плавания по Дунаю, заболела морской болезнью. От качания палубы у неё кружилась голова, и временами подступала тошнота. Правда, разговоры с Вероникой несколько отвлекали больную, смягчая тошнотворные приступы, а радужные фантазии от предстоящей встречи со святыми местами придавали женщине сил. Слава Богу, во время путешествия не было сильных ветров и высоких волн, поэтому не было и большой качки. Так, покачиваясь на морских волнах, судно приближалось к вожделенной цели.

Наконец, паломники высадились на берег! Радости женщин не было границ! Уже в порту, сойдя с парохода, они хотели снять обувь и пойти босыми по обетованной земле, чтобы чувствовать её, как чувствовал Иисус Христос! Мельхиор же оказался более практичным: оглядевшись, он не увидел среди прибывших пассажиров идущих босиком. Но дабы не сбить эйфорию женщин, осторожно заметил:

— Я в дороге ещё раз перечитал «Новый завет», но не нашёл в описаниях хождений Иисуса Христа, чтобы он приходил в порт. Поэтому я думаю, что не следует нам разуваться в порту. Когда мы придём в места, описанные в «Новом завете», я вам скажу. А пока нам надо найти жильё, где бы мы могли остановиться.

Замечание дельное, так как порт, как, впрочем, и другие порты в мире, чистотой не отличался, и хождение босыми ногами ничего кроме ран не дало бы. Тем не менее, высадка на землю обетованную способствовала восстановлению сил Катарины, и мучения, имевшие место на пароходе, забылись. Женщина воспрянула духом, осознав себя одной из немногих избранных смертных, ведь многие люди за всю жизнь так и не могут организовать поездку по местам, по которым некогда ходил Сын Божий, и касаться камней и предметов, ощущавших тепло Его божественных рук. Чувства переполняли женщину! Катарина ликовала!

Оставив вещи в ночлежке, паломники направились в места, о которых Мельхиор читал в книге. В порывах благодарности Господу Катарина обнимала и целовала всё, что было как-то связано с именем Христа. С каждым прикосновением к камням и стенам старого города она наполнялась святым духом. Мельхиор не стал препятствовать ей в проявлении чувств, только просил не целовать камни и прочие предметы, так как в реальности они отличались от хрустальной кирхи, запечатлённой на картинке в Библии. Священные камни, вероятно, много раз метились бродячими собаками, и не только ими. Так что он только касался священных реликвий руками, но не целовал их и не обнимал. Отказался он и от хождения босиком по святым местам, в чём согласились с ним вскоре и попутчицы, поранив ноги о камни и догадавшись, что если они не обуются, то все достопримечательности осмотреть им не удастся.

Видимо, на одном из святых мест Катарина целовала камни, на которых целовавший их прежде паломник просил Господа излечить его от болезни. Исцелился ли он, не известно, но симптомы заболевания проявились у неё, спустя несколько дней. Она же не обратила внимания на лёгкое недомогание, отнеся это к усталости от долгих хождений по обетованной земле. Катарина продолжала посещать святые места, боясь пропустить хотя бы одно из них. Мужу о недомогании не говорила, видя, что он находится во власти эйфории. Незадолго до отплытия в Крым недомогание стало сильным, и она сообщила об этом мужу. Но тот, погруженный в размышления, не воспринял её слова всерьёз, предположив, что у неё обыкновенная простуда от хождения босиком в день прибытия в порт. Сказав, что скоро они отправятся в обратный путь и, будучи дома, вылечатся, попарившись в бане у русского крестьянина, к которому они изредка ездили из-за отсутствия в хозяйстве бани - у немцев не принято было строить бани.

Настал день отплытия, и паломники, полные впечатлений от посещения священных мест, напитавшись святым духом земли обетованной, отправились в обратную дорогу. У Катарины сразу началась морская болезнь, что доставило дополнительные страдания. Её то бросало в жар, так что она сбрасывала с себя одеяла, то знобило до дрожи, и Веронике приходилось набрасывать на неё все имевшиеся тёплые вещи. Мельхиор, отложив чтение Библии, не отходил от супруги. Ему бросилось в глаза странное течение «привычной» морской болезни, и он заподозрил, что жена страдает ещё и от иного недуга. Стараясь облегчить страдания супруги, он читал из Библии её любимые псалмы, пытался отвлечь от болезни. Мельхиор разумно полагал, что облегчение наступит сразу после высадки на берег, а там до дома рукой подать. Ну, а в своём доме, известно, и стены помогают. Поправится супруга, с которой любви не было, но многое было вместе пережито, и родились дети, смысл жизни!

Не отходила от Катарины и фрау Кесслер. Когда больную бросало в жар, она протирала ей лоб и запястья рук раствором винного уксуса — это понижало температуру. Когда знобило — на помощь приходили тёплые одежды. Временами приступы ослабевали, и Мельхиор принимался возносить Господу Богу благодарственные молитвы на латыни, считая этот язык более действенным в излечении. Эту Библию они купили в Иерусалиме, и ценили её высоко. Катарина улыбалась, слушая мужа, произносившего слова, какие она слышала в детстве от матери. Мать была набожной и всю жизнь сносила злобную ругань вспыльчивого мужа, почитаемого главой семьи, которому она не имела права перечить, и которого во всём слушалась. Покорной выросла и Катарина, ставившая себе в пример материнское послушание. Родители выдали дочь за Мельхиора Цвейг, сына Хайнца-Петера, не спросив её мнения. Правда, мужа для дочери родители подобрали уравновешенного и спокойного, не в пример отцу Катарины. Богобоязненный Мельхиор никогда не сквернословил, и хотя относился к супруге холодно и сухо, уважал её. Вот и теперь не оставляет одну, читает сладкие сердцу слова из Библии, и она благодарит Бога за Его великую милость, что дал ей хорошего мужа. Жаль, она осложняет дорогу из Иерусалима, выплёвывая пищу, не принимаемую желудком.

«Откуда эта напасть? — думала в минуты прояснения Катарина. — Может, из-за того, что я касалась святых камней не только руками, а целовала их? А ведь Мельхиор меня предупреждал, что нельзя целовать, да и касаться предметов руками надо бы с опаской, потому что в Иерусалим съезжаются паломники со всех концов света. Встречаются и больные заразными болезнями, чтобы избавиться от болезней, прикоснувшись к священным камням. А я ослушалась, размышляя, по-своему верно: «Вещи-то священные! Разве можно от них заболеть? Они могут приносить только облегчение людям!» Нет, она не сказала мужу о тайне непослушании из боязни огорчить его, и вот результат: мужу приходится ухаживать за нею. Но, главное не в том. Главное — она посетила Иерусалим, и теперь ей не страшно умереть! Господь примет её в свой дом! Ведь она ходила паломницей по священным местам Его пребывания!

Её снова жестоко вырвало, выжав из желудка все соки, словно вывернув его наизнанку. Глаза застили жгучие слёзы, ручьями побежавшие по впалым щёкам, и Вероника, наклонившись над больной, заботливо промокнула их полотенцем, заодно сняв и липкую слизь с бледных губ. Катарина не придавала значения рвоте: её рвало и в дороге из Германии в Крым, и ничего - обошлось. Бог не выдаст и на этот раз, переезд завершится благополучно. Плохо только, что головокружения становятся всё сильнее и продолжительнее, а в голове будто переворачиваются мозги, соприкосновение которых с черепом вызывает помутнение в глазах вплоть до чёрной пелены.

Катарина устало прикрыла глаза и впала в беспамятство. Вероника наложила на лоб больной влажную тряпочку, чтобы сон был более глубоким, и больная могла отдохнуть. Мельхиор решил: раз жена уснула, значит, ей стало легче, и она идёт на поправку. А Катарина в это время вела безмолвную беседу с матерью, без слов понимая, что она ей говорит. Мать светло улыбалась дочери и махала приветливо рукой...

Мельхиор с Вероникой спохватились, когда с лица Катарины стал сходить болезненный румянец, и проявились первые признаки вечного покоя и равнодушия ко всему земному. Обоим стало ясно, что земной путь Катарины завершился. Вероника всплакнула, по-бабьи скорбно вытирая обильно побежавшие слёзы, а Мельхиор сложил руки супруги на груди, закрыл ей глаза и, покорно опустив голову, стал негромко читать молитву «Vater unser im Himmel1», подходящую ко всем случаям в жизни. Голова его была занята мыслями, как довезти тело супруги домой, чтобы предать его земле, как требует католическая вера. Плыть осталось недолго, день-полтора, не более. Может, капитан разрешит оставить тело на борту. Труп тогда надо будет плотно запеленать, чтобы не стал исходить трупный дух, и его не почувствовали бы пассажиры. Стояла тёплая погода, способствовавшая быстрому разложению тела.

Мельхиор обратился к капитану парохода с вопросом, как мол быть: человек умер, и надо бы довезти его тело до берега и предать земле. Ответ капитана был категоричен:

— Тело усопшего следует незамедлительно сбросить за борт! Таковы правила перевозок на судах. Неизвестно, чем болела ваша супруга. А вдруг это южная лихорадка или, что хуже — чума? Если это так, то экипаж парохода и пассажиры могут заразиться от трупа! Если тело не выбросить за борт, пассажиры взбунтуются и выбросят за борт не только труп, но и вас вместе с ним, так как вы находились рядом с усопшей и, возможно, тоже заразны! Проблему надо решить незамедлительно, чтобы не вызвать тяжёлые последствия. Я прикажу матросу принести погребальный мешок, а вы натянете мешок на усопшую, не раздевая её, и сбросите труп за борт. Доску для сброса матрос вам тоже принесёт. И поторопитесь! Не будите лиха, пока оно тихо, как говорится!

Спорить с капитаном было бессмысленно: пассажиры, стоя группками в сторонке, негромко разговаривали, недружелюбно поглядывая в их сторону. «И впрямь, сбросят за борт всех разом, — подумал Мельхиор, — надо поторопиться. «Не будите лиха, пока оно тихо» — подходящая пословица к ситуации». И взяв принесённый матросом мешок из прочной ткани, он направился к женщинам. Надев с помощью Вероники мешок на голову Катарине и протянув его до ног, он завязал его узлом и, привязав к ногам камень, положил тело на доску для сброса в море. Опустил голову, побыл некоторое время в скорбной позе, затем, взглянув на небо, будто хотел удостовериться, открыты ли небесные врата для приёма непокаянной души, сложил на груди ладони и, обратившись к Господу Богу, прочёл молитву: «Vater unser im Himmel1...». По окончании молитвы перекрестил на католический манер труп Катарины и столкнул его по доске в море. Короткий всплеск, и похоронный ритуал закончился. Вероника стояла рядом и, громко хлюпая носом, по-бабьи скорбно вытирала слёзы платочком. Такого завершения паломничества в места обетованные ни она, ни Мельхиор не ожидали. Поистине, пути Господни неисповедимы. Он даёт жизнь, Он и забирает её, когда сочтёт нужным. Аминь …

В село въехали ясным днём. Телега в траурном молчании проехала по улице к дому Мельхиора. Не видя Катарины, никто из селян не осмелился подойти и спросить, где они оставили хозяйку, по мрачному виду паломников поняв, что случилось нечто ужасное. Решили разузнать подробности позже, когда всё уляжется, и об этом можно будет говорить спокойно. Сойдя с телеги, Мельхиор обнял подбежавших детей и со слезами на глазах расцеловал их. Сердце его было полно жалости к ним: как их без матери поставить на ноги? Кто будет смотреть за хозяйством, когда он будет работать в поле? Кристина мала, чтобы нести такую нагрузку. Одно дело заменить мать на пару недель, и совсем другое — постоянно заниматься хозяйством. Столько бед свалилось сразу, что не знаешь, как жить дальше.

Наскоро поев приготовленное дочерью варево, Мельхиор поспешил к пастору; отпевание усопшей следовало провести в первую очередь. Всё остальные проблемы можно будет решить позже, не спеша, в порядке надобности. Обговорив с пастором, каким образом можно будет провести отпевание усопшей, он предложил священнику свою помощь, ведь посетив места обетованные, он тоже мог проводить службу. Пастор ответил, что помощи от него пока не требуется, а вот если он по какой-либо причине будет отсутствовать в селе, то Мельхиор имеет право провести службу вместо него. И об этом он как-нибудь объявит на службе, чтобы паства была готова к замещению.

Уладив дела с отпеванием, Мельхиор поспешил домой; работы по хозяйству у крестьянина имеются всегда. Вечером пришли из стада коровы, и дочь принялась за дойку. Подоить успела только две коровы. Третью подоила Вероника, сев с подойником рядом. Закончив вечернюю дойку, фрау Кесслер обещала подойти и помочь с утренней дойкой. Позже, мол, поможет с работой по дому. Мала мол ещё дочь, чтобы тянуть всё хозяйство, надорваться может. Сделав, что считала нужным, Вероника ушла домой. А хозяину в голову закралась мысль: может, это и есть решение проблемы с хозяйкой дома? За время путешествия по святым местам он близко общался с фрау Кесслер и познакомился с характером женщины: степенная, а раз сама ведёт хозяйство, значит, и самостоятельная. Впрочем, хоть хочешь, хоть не хочешь, а самостоятельной быть ей приходится, раз мужчины в доме нет. Прожив несколько лет вдовой, женщина по-иному относилась к мужчинам и по-другому ценила их роль в семье. Видя сложное положение Мельхиора, она старалась прислужить ему.

На следующее утро, когда Кристина с Розалиндой, дочерью Вероники, погнали коров в стадо, Мельхиор заговорил с добровольной помощницей о ведении его хозяйства, выразив мысль прямо, коротко и точно. Говорить по-другому потомок римских легионеров научен не был:

— Ну, о любви говорить в нашем с тобой случае излишне, — начал он. — Впрочем, с покойной женой, Катариной, царствие ей небесное, любвеобильных отношений тоже не было. Просто жалели друг друга, помогали, чтобы не перетруждать — так и жили. Троих детей народили. А теперь Катарины не стало, и хозяйство моё половинчатым стало, как и твоё тоже. Вот я и предлагаю: а не сойтись ли нам, Вероника, и вести одно хозяйство? Я бы на поле работал, а ты по дому распоряжаться стала — вот жизнь и пошла бы! Хозяйка ты отменная, со своей работой справишься. А я мужик крепкий, все полевые работы вёл бы. Подумай хорошо, Вероника, и ответь на предложение. С ответом не тороплю. До вечера подумай и дай ответ: согласна или нет? А если согласна, тогда об остальном поговорим.

Помолчав немного, добавил к сказанному:

— Детей, опять же и тебе, и мне растить надобно! Вдвоём-то это проще делается.

Люди зрелые, поговорили меж собой без эмоций — и возраст не тот, и обстановка не та, чтобы горячую любовь изображать. Да и какое могло быть понятие о любви и жарких отношениях, если обоим родители назначили половинки, не спросив их мнения. Так что улыбнулись понимающе, посмотрев друг другу в глаза, и после того, как отпели в кирхе новопреставленную Катарину, супругу Мельхиора, отправились к пастору с просьбой разрешить им создать семью и жить вместе. Тяжело, мол, хозяйства по одному вести, а вдвоём оно легче.

После беседы с пастором выждали назначенное время, дабы приличествовать отпеванию новопреставленной жены Катарины, и в обговорённый день пришли в кирху, чтобы обвенчаться на глазах у всей колонии.

Односельчане-колонисты отозвались одобрительно, по-хозяйски приветствуя слияние двух хозяйств:

— Главное — два хозяйства объединились! Новое хозяйство стало крупнее и прочнее, чем два поодиночке. А остальное со временем притрётся: об одном же хозяйстве обоим заботиться придётся, значит, интересы общие будут!

Так в доме Мельхиора Цвейг после ухода из жизни хозяйки Катарины поселились сразу два новых жильца: Вероника — новая жена Мельхиора, принявшая фамилию Цвейг, и её дочь Розалинда, разместившаяся с дочерью Мельхиора Кристиной в одной комнатке. Дом Вероники определили под нужды хозяйства, так как земли в хозяйстве добавилось, а построек в нужном количестве возведено не было. Погодя решили, кому из детей оставят дом Вероники, чтобы самостоятельная жизнь начиналась у них легче, чем у их родителей. Батрака Рихарда Баль решили оставить работать на хозяйстве постоянно, а не только весной и осенью во время посева и уборки урожая, потому что Мельхиор в одиночку с землями не справлялся, да и в увеличившемся хозяйстве требовался помощник. Поэтому Рихард продолжал батрачить, но теперь уже на Веронику и нового хозяина, так как Петер, сын Мельхиора, как взрослый работать ещё не мог. О Хайнрихе же и говорить нечего; два года спустя он приступил к обучению в церковно-приходской школе, чтобы набраться ума. Надо сказать, в обучении он преуспевал, не в пример старшему брату. Изучение наук Петеру давалось с трудом. Правда, устный счёт он освоил хорошо, так что мог бы вести своё хозяйство, но заводить семью ему было ещё рановато, и родители не давали «добро».

Зато Кристина вошла в возраст, и подошло время отдавать дочь замуж, чтобы не засиделась в девках. Посоветовался он с Вероникой, и отправились они в гости к супругам Рональду и Сезанне Баль, родителям Рихарда Баль, батрачившего у них на хозяйстве. Рихард исправно работал в хозяйстве Вероники Кесслер, а после объединения её земли с землёй Мельхиора Цвейг, работал на общем хозяйстве. «С таким хозяином, — решили супруги Цвейг, — семья голодать не будет. Пусть живут вместе и детей рожают. Приданое Кристине соберём богатое; успели стать богатыми крестьянами за недолгое время пользования объединённой землёй. Так что надо сходить и поговорить с Рональдом и его супругой, как им свести их сына и дочь Мельхиора.

Обычно родители жениха ходят сватать невесту сыну, но тут случай был особый: хозяйство Рональда Баль было настолько бедным, что вряд ли в обозримом будущем могло выдержать конкуренцию. Поэтому младшего сына родители отправили в жизнь, ничего не дав ему, потому что всё, что у них имелось, завещали старшему сыну. Не рискнули бы супруги Баль сватать невесту из богатой семьи! Ясно, как Божий день, что откажут сватам в невесте! Хотя и слышали уже, что Рихард пощипывает Кристину ниже пояса, а та хоть и возмущается непристойными поступками батрака, но хитро улыбается и позволяет ему продолжать делать недвусмысленное намёки. Что касается Мельхиора, крестьянин помнил, что происходил он из батраков: батрачил на хозяйстве старшего брата и отца. Так что будущий тесть свысока на Рихарда не смотрел; он ценил его за трудолюбие и крестьянскую сноровку.

— Если руки у парня есть, и он не лентяй, то семейная жизнь наладится, — убеждал Мельхиор Веронику, рассматривая кандидата в зятья. — Немного для начала жизни мы им дадим, а там пусть сами стараются, накапливают богатство.

Вероника не спорила с мужем: дочь его, пусть о ней и беспокоится. Её дочь Розалинда ещё не подросла для замужества, а уж о ней-то мать позаботится, жениха ей выберет богатого! Её же кровиночка! Жить дочь должна счастливо, что, по мнению матери, означало богато!

Разумеется, ведя речь о Кристине, возник вопрос: где будет жить семья? Мельхиор предложил отдать молодым пустующий дом Вероники, в настоящее время никем не занятый. И вдруг натолкнулся на жёсткое противодействие покладистой при решении других вопросов супруги:

— Жить вместе, Мельхиор, мы с тобой договаривались, это так. Но чтобы отдавать моё добро в твои руки согласия я не давала! Куда я поселю мою Розалинду, когда придёт время выдавать её замуж, не скажешь ли? Если раздавать хозяйство в порядке взросления детей, то моя Розалинда останется последней в этой очереди. Что останется ей на приданое? Нет, мой дом я оставлю для моей дочери! И не отступлюсь от этого!

Столь жёсткий разговор у Мельхиора с Вероникой вёлся впервые, и благоразумный в выборе хозяйственной жены муж удивился: как он не разглядел в покладистой, всегда и во всём соглашавшейся с ним женщине такую бескомпромиссную твёрдость? «Впрочем, Розалинда — её дочь, и разумно с её стороны для единственного ребёнка приготовить хорошее приданое. У меня трое детей: дочь и два сына. И впрямь, пока дойдёт очередь отделять приданое Розалинде, в хозяйстве ничего не останется. Куда же мне поселить мою Кристину? У Рихарда, очевидно, ничего за душой нет. Он и ночует-то не в отцовском доме, отданном старшему брату. Вот незадача!»

— Послушай, Вероника! А что, если мы сдадим им твой дом в аренду, пока они будут строить дом для своей семьи? Не жить же им с нами под одной крышей?! Ты прекрасно знаешь, что отец Рихарда ни копейки не даст молодым на жизнь! Что это значит, не надо рассказывать — сам в годы юности был в такой ситуации. Рихард мужик трудолюбивый. Рихард поднимет хозяйство, если будет иметь что-то для начала. Хотя бы дом, в котором можно будет жить.

Вероника задумалась. «Запустить в дом несложно, но потом метлой не выгонишь! Хотя можно сразу строго оговорить срок аренды. С другой стороны, не впустую будет простаивать дом, заваленный зерном и прочими сельскохозяйственными продуктами. Что за аренду ни заплатят жильцы — всё доход».

— Хорошо, — согласилась она. — Пусть арендуют и платят за аренду, пока дом будут строить. Но срок аренды оговорим, ограничим тремя … ладно, четырьмя годами! К тому времени Петер жениться будет, так чтобы и ему было где первое время жить. Твой дом, я полагаю, он в наследство не получит, так как ко времени женитьбы Петера в доме останется много жильцов. Не выгонять же их на улицу?! А в моём доме нам будет тесно.

«Ну, прижимистая баба! Никак не ожидал я от неё жадности! Сейчас-то за её дом ни копейки не платится, и ничего, терпим! А так на родном дитё доход делать будет! Впрочем, её можно понять: четыре года самой хозяйство вести пришлось, вот и научилась деньги добывать. Даром ей ничто не давалось. За всё платить надо было. «Ordnung ist Ordnung2», — вспомнил он первые дни жизни в колонии, когда и с него за услуги брали по полной цене! — А Кристина не её ребёнок, и заботиться о ней ей не к чему. У Кристины есть отец, пусть он о ней и заботится! Скажи ты, как быстро на аренду-то согласилась! Интересно, сколько запросит? Мне-то влезать в это дело не резон; дом, как ни крути, ей принадлежит, и тут, как говорится, «на чужой каравай рот не разевай», не твоё! Хорошо, что моего Петера вспомнила. Тоже вопрос с жильём решать придётся. Дом-то конкретно для её дочери Розалинды предназначен. И дочери не в аренду сдавать, а в счёт приданого, видимо».

— Ладно! Четыре так четыре! Будет стимул поторопиться со строительством дома, чтобы за аренду не платить. А мы им в этом поможем ... не сверх сил напрягаясь, конечно — добавил хозяин дома сразу, заметив, как Вероника нахмурила брови.

Так и решили. И поселилась семья Рихарда Баль в доме Вероники. Тесть передал им лошадь с телегой, чтобы могли эффективно вести своё хозяйство, сказав, впрочем, что это Рихарду плата за его многолетнюю работу батраком у него на хозяйстве. Но сказал более для того, чтобы Вероника не стала бранить, обвинив мужа в разбазаривании семейного добра. А если плата за работу — это понятно. За работу надо платить.

И потекла жизнь неспешно дальше. Рихард взял в аренду не только дом, но и часть земель тестя, а дополнительно к ней и у богатых землевладельцев, ибо были в колонии крестьяне, что вовремя приехали в Крым и воспользовались моментом, частью получив землю от государства, а частью купив у людей за бесценок. Теперь сдают не используемую ими землю малоземельным и безземельным землякам в аренду, получая стабильную прибыль без приложения труда; земля постепенно становилась объектом купли-продажи. Семья Баль становилась на ноги, понемногу покупая земли у тех колонистов, кто покидал Россию навсегда или переезжал в другую местность, где земля была дешевле. Цель колонистов — приобрести землю для содержания семьи.

Настала пора определяться с семьёй Петеру Цвейг, старшему сыну Мельхиора, и он вспомнил о законе, согласно которому отец обязан передать хозяйство старшему сыну в качестве наследства. С этим вопросом Петер приступал к отцу, ещё не имея невесты. Не терпелось определиться, получит ли он в наследство хозяйство отца. Определиться загодя вынуждали его и обстоятельства: отец принялся раздавать частями, что по праву наследования должно было принадлежать старшему сыну. Лошадь с телегой, например, передал семье старшей сестры, якобы за работу её мужа Рихарда батраком у них в хозяйстве, хотя этого можно было не делать, ведь Рихард получал за работу регулярно. Или деньги, переданные сестре для жилья, которое они собирались строить, начав самостоятельную жизнь. И это только первые шаги по растаскиванию семейного добра, законно принадлежащего ему, Петеру, старшему сыну, по праву наследования! Мачеха Вероника защищает своё имущество в пользу дочери, хотя всем известно, что после выхода замуж всё её имущество перешло во владение мужа, то есть, его отца, и тоже должно быть передано по наследству старшему сыну.

Отец вначале отмахивался от Петера, как от назойливой мухи, а потом разъяснил текущее положение дел просто:

— Этот закон был отменён в России ещё в 1871 году, задолго до нашего переезда в Крым; на родине он, кажется, ещё в силе. Но, памятуя моё нищенское положение в семье отца, где закон о наследовании хозяйства предписывал передачу земли и имущества старшему сыну, я хотел бы оставить с чем-то всех моих детей! Хайнрих тоже получит часть моего хозяйства! И не по закону о наследовании, а по закону справедливости!

Хайнрих бросал неприязненные взгляды на старшего брата, понимая, что ему, как претенденту на отцовское хозяйство, следующему за Петером, лучше не встревать в разговор. Пусть отец распоряжается хозяйством, а он будет довольствоваться тем, что отец соизволит отделить ему на жизнь. Даже если ничто не даст — и то, слава Богу! Тогда он осуществит давнюю мечту, станет духовным лицом, пастором. В этом случае ему не нужно будет заботиться о домашнем хозяйстве, так как жить он будет от приношений паствы. Ему с малых лет нравилось помогать пастору в кирхе в проведении служб. Занятие привлекало его. Все знания и способности в ведении хозяйства он, не колеблясь, отдал бы взамен за службу Богу, ибо службу считал главной целью жизни человека на земле. Так учила его богобоязненная мать, и это же он прочёл в священной Библии, когда научился читать.

Но мать неожиданно умерла, а отец склонял его к мирской жизни и земным заботам. В стремлении юноши посвятить жизнь служению Богу отец усмотрел угрозу продолжению рода Цвейг, ведь служители католической церкви не имели права жениться и заводить семью! О каком продолжении фамилии могла идти речь, если Хайнриху будет запрещено касаться женского тела?! С фантазиями сына надо было что-то делать. Чтобы сбить стремление юноши стать церковным служителем и в надежде на здравый рассудок, появляющийся у людей в зрелом возрасте, он обещал младшему сыну поездку по местам обетованным. После этого сын мог бы при желании проводить службу в кирхе в отсутствие духовного лица, или помогать пастору в проведении службы, не являясь лицом духовным, а занимаясь хозяйством, женой и детьми. Этим шагом отец хотел склонить сына к образованию семьи, чтобы произвести на свет божий детей, продолжателей фамилии Цвейг.

Хайнрих с восторгом встретил предложение отца посетить места обетованные. Молодой и здоровый юноша легко перенёс поездку по святым местам и по возвращении в колонию стал помогать старому пастору, заменяя его во время болезни или отъездов по церковным делам. Юноша убедил себя в том, что имеет право проводить церковную службу и религиозные таинства, ибо он совершил паломничество по святым местам и за этот подвиг получил право от самого Господа служить Ему.

Осуществив первый шаг по отстранению сына от служения Господу Богу профессионально, отец приступил ко второй части задуманного плана, то есть решил принудить Хайнриха продолжить род центуриона Рудиса Цвигус.

В отличие от старшего брата, Хайнрих рос неглупым человеком. Он видел мир не так материально однобоко, как старший брат. Петер же, не отличившийся умственными способностями, вырос ушлым юношей и мог, используя это качество, оттяпать у брата часть, а то и всё нажитое отцом богатство, выставив его вон нищим.

Чтобы предотвратить бедную жизнь младшего сына, а также следуя соображениям более широкого порядка, отец отправил Хайнриха в город на курсы по составлению деловых бумаг, мотивируя это тем, что бумаг становится всё больше, и надо разбираться в них, чтобы не попасть впросак или залезть в невозвратные долги. Для учёбы он выделил Хайнриху деньги, что вызвало возмущение не только Петера, считавшего себя наследником всего хозяйства отца, но и Вероники, считавшей обучение разбазариванием денег, которых и так не хватает. Конечно, мать думала о единственной дочери, о том, как собрать для неё хорошее приданое, благодаря чему отхватить богатого жениха. «Богатый муж — это счастливая семья», — была убеждена Вероника.

Позже, однако, она изменила отношение к «разбазариванию денег» на учёбу, когда по окончании курсов Хайнрих не только привёл в порядок запущенные семейные дела, но и стал оказывать платные услуги малограмотным колонистам в оформлении деловой документации. Колонисты уважали юного Хайнриха и даже приглашали его в суд при решении спорных вопросов меж собой.

Пришло время Петеру жениться, и надо было решать: дать ли ему часть хозяйства, или оставить при нём отца, передав хозяйство новому хозяину. Споры разгорелись ещё до свадьбы: семья Карлы Биссен, будущей супруги Петера, настаивала на решении материальных вопросов до венчания дочери, чтобы потом, вследствие неправильного понимания или отказа от своих слов, не остаться у разбитого корыта. Мельхиор же и Вероника настаивали на решении вопроса о наследстве после свадьбы, до свадьбы решив вопросы в общем целом. Жених на совете родителей обеих сторон присутствовать не мог — не положено по обычаю, но будущую родню предупредил, что отец передавать ему всё хозяйство не намерен, и рекомендовал тестю настаивать на полном наследовании хозяйства в пользу старшего сына. На родине мол такой закон до сих пор в силе, и мы, российские немцы, должны сохранять приверженность старым обычаям, а не следовать глупым указаниям русского царя. Герр Биссен поблагодарил будущего зятя за вовремя сообщённое предупреждение, и решил добиваться решения вопроса по наследству по законам родины, то есть в пользу Петера, планируя и сам нагреть руки на хозяйстве зятя.

— Как вы считаете, что я должен передать Петеру? — ровным голосом спросил Мельхиор будущих родственников, обсуждая проведение свадьбы детей, хотя внутри него всё кипело от негодования по поводу наглых претензий со стороны будущей родни. С их претензиями он предварительно был знаком и намеревался не отступать от решения передать часть своего хозяйства младшему сыну. «Надо же: кто они мне, что будут диктовать, как я должен поступить с моим хозяйством!?»

Вспомнилось письмо, присланное ему отцом из Германии. В нём отец напомнил, что за ним числится долг с процентами за деньги, полученные при переезде в Крым, ибо был договор, что долг будет погашен, если ему не удастся укрепиться на новом месте, и придётся вернуться назад. Домой Мельхиор не вернулся и деньги, полученные от отца со старшим братом, до сих пор не вернул. «Вернуть деньги отцу придётся, факт, — прочитав письмо, заключил Мельхиор. — Но откуда взялись проценты, о которых не было речи? Ведь если выплатить проценты по долгу, то это будет чуть ли не половина от взятой суммы! Нет, от выплаты процентов по долгу придётся отказаться, иначе я разорю с трудом налаженное хозяйство. Хорошо, что я посылал Хайнриха на учёбу по составлению документов. А сын сказал, что нет такого суда, что примет иск к рассмотрению без подтверждающих документов. А я точно знаю, что письменного договора заключено не было. Всё было сделано в устной форме, а это значит, что можно и долги не возвращать, не говоря уже о процентах по ним. Нет, проценты по долгу отец с братом не получат! Решено твёрдо!»

Мельхиор отвлёкся от содержания письма, полученного от отца и старшего брата, и вернулся к обсуждаемой теме.

— Да здесь и говорить-то не о чём! — ответил герр Биссен напористо. — Передать Петеру всё по наследству! Так законом предписано. А законы надо исполнять! Иначе, какие же мы немцы, если не будем следовать законам?

«Получил инструкцию от Петера, — догадался Мельхиор. — Сейчас начнёт говорить о патриотизме и верности родине, о национальных традициях, которые надо сохранять, где бы немцы ни находились». Но для уточнения позиции новых родственников, задал дополнительный вопрос:

— А как быть с хозяйством Вероники? Его что, тоже передать Петеру? Оно же на мне числится!

— Всё правильно, Мельхиор! Раз на тебе числится, значит, так и следует поступить: всё передать сыну — подтвердил герр Биссен.

Лицо Вероники густо покраснело и, забыв, что она является воспитанной немкой, фрау Цвейг хлопнула по столу кулаком:

— Может, и меня вместе с дочерью передать вашему зятю? Мы ведь тоже на хозяйстве мужа числимся! Я требую хозяйство, принадлежавшее прежде мне, исключить из наследства мужа. Петер — сын Мельхиора, а не мой сын. Вот пусть муж от своего хозяйства сыну отделяет или всё отдаёт! А меня увольте!

— Как ты можешь такое говорить, фрау Цвейг!? По закону твоё хозяйство является приданым к свадьбе с Мельхиором, и принадлежит ему! — не унимался герр Биссен, в надежде отхватить для семьи дочери жирный кусок.

— Как ты, Вероника, можешь нарушить закон?! — выпучив испуганно глаза, призвала к законопослушанию фрау Биссен.

— Тогда я до согласования дня свадьбы фрейлейн Биссен и герр Петера Цвейг проведу раздел имущества с мужем. Кроме моего приданого я потребую от Мельхиора ещё и половину от его хозяйства за работу при совместном ведении жизни. После этого можете обсуждать с ним, что он передаст вашему будущему зятю! Я принимать участия в этом дележе не буду!

И в подтверждение сказанных слов, Вероника, повернувшись к дверям в соседнюю комнату, за которой в ожидании решения находились будущие молодожёны, их брат и сестра, тоже имеющие интерес в результатах переговоров, крикнула: Хайнрих! Герр Цвейг! Зайди-ка к нам на минутку! Мне надо составить заявление на раздел имущества с твоим отцом!

Герр Биссен с супругой замахали руками, не надо мол звать Хайнриха. Как-нибудь без раздела имущества договоримся!

— Зачем вы заговорили о законе наследования имущества, которого в России не существует? — задал встречный вопрос Мельхиор. — Мой Хайнрих смотрел законы. Этот закон потерял силу ещё до нашего приезда в Крым, и вы об этом прекрасно знаете, потому что приехали раньше нас. Решили на моём труде нагреть руки? Не бывать этому! Кроме Петера у нас с Вероникой есть ещё сын Хайнрих и дочь Розалинда! Им тоже надо что-то оставить! В общем, выбирайте: либо землю, которую я получил по приезду в Крым и больше ничего сверх того — и это будет по закону, как вы говорите, либо половину земли, лошадь с комплектом основных принадлежностей к ней и деньги на небольшой домик, который молодая чета построит своими силами по своему разумению. Я сказал своё мнение!

В комнате наступила тишина. Тихо было и за дверью, за которой находились трое наследников. Петер знал, если отец произнёс «Я всё сказал», от своего решения он не отступится. Но отец оставил выбор за родителями невесты, … хотя, что тут выбирать? Жить-то где-то молодым надо! А ну как дети сразу пойдут! Нет, придётся у тестя с тёщей пожить, пока домик построится. А может, отец позволит пожить у него под крышей, пока домик строится? Нет, не разрешит. Он и так сыт по горло разговорами о старом законе, который, якобы, надо соблюдать, потому что мы, истинные немцы и должны жить по законам, существующим в Германии. Где та Германия, и какие в ней законы сегодня, кто знает?

Итак, материальный вопрос был решён окончательно, обе семьи стали готовиться к свадьбе, и в скором времени свадьбу сыграли, проведя обязательное венчание в сельской кирхе. На свадьбу собрались немногочисленные родственники с обеих сторон, да ещё семьи друзей пригласили. На столе стояла крестьянская закуска Speck und Wurst3, а также фрукты и овощи, что растут в Крыму, да вино, изготовленное в своём хозяйстве; (небольшой участок земли Мельхиор отвёл под виноградник). Семья Цвейг делала немного молодого вина, в основном для собственного потребления. На продажу настроены не были.

Прошло немного лет, и подошло время жениться Хайнриху. Хайнрих жениться в скором времени не собирался, а потому невесту не искал. Это фрау Вероника, мать Розалинды, стала ощущать недомогание, и в страхе за будущее дочери, решила ускорить осуществления плана, вынашиваемого ею с тех пор, как женился Петер, старший сын мужа. План родился в голове неожиданно и был основан на земле, оставшейся у них с Мельхиором после передачи половины его земли старшему сыну. Как быть с землёй? Самое простое решение — поделить её между оставшимися детьми: половину земли отдать сыну Хайнриху, а половину — дочери Розалинде. При этом раскладе двум образованным семьям на пропитание хватит. После замужества Розалинды Вероника пойдёт жить в семью дочери, а Мельхиор — в семью Хайнриха. Но что будет за жизнь на двух клочках земли? Вероника хотя и жила несколько лет одна без мужа, но земли у неё хватало не только на жизнь, но и что-то прикупить для дома и души, хотя для обработки земли ей приходилось приглашать на работу батраков. Земли стало почти вдвое больше после того, как она сошлась с Мельхиором. Для обработки земли супруги прибегли к помощи батраков. Но после женитьбы Петера земли стало в полтора раза меньше, и приглашать в помощь батраков они не стали, так как в доме находились два мужика, и они справлялись со всеми работами сами. А если поделить землю наполовину, сколько её осталось после женитьбы старшего сына, раздав половинки последним претендентам на неё, то и смотреть станет не на что; с полевыми работами вполне справится один мужик. Однако обидно: был добрый кусок земли, а после делёжки в каждом из хозяйств останется пшик да маленько.

Раздумья на тему деления земли привели к возникновению в голове хозяйки дома крамольной, но, вне всякого сомнения, практичной мысли: а не соединить ли Розалинду с Хайнрихом? Почему, собственно говоря, нет? Что этому мешает? Ну и что с того, что сестра и брат? Не кровные же они, а сводные! Кирха богоотступничества в таком браке не увидит и для сведения молодых людей препятствий строить не станет. Это главное! Выгода же от сведения детей огромная: не надо делить землю! Вся земля в одном хозяйстве останется!

Мысль появилась, и Вероника носила её в себе, не делясь ни с кем. Всё же от неё попахивало аморальностью. Хотя предосудительного в таком браке не виделось, если бы она жила с дочерью отдельно, а не в доме Мельхиора.

Спустя время, женщина настолько свыклась с этой мыслью, что ничего крамольного или аморального в браке детей не видела. Более того, считала, что лучшего мужа, чем Хайнрих, для Розалинды ей не найти. Высокий, крепкий юноша, к тому же превосходно разбирается в деловых бумагах. Такого голыми руками не возьмёшь! Значит, хозяйство их видится крепким, а жена счастливой, потому что при богатом и умном муже живёт.

Принятие решения ускорила дочь, вошедшая в пору зрелости и строившая глазки молодым немцам, в то время как Хайнрих к девушкам был холоден, а к Розалинде относился как к сестре, не более. Надо было торопиться со свадьбой; как бы своенравная дочь ни привела в дом случайного отца ребёнка, поставив мать перед фактом в связи с ожиданием рождения ребёнка. Единственная дочь, Розалинда послушанием не отличалась; жалея сиротинушку, мать баловала её.

Вероника стала обрабатывать мужа, начав прежде разговоры о земле: дескать, делить её придётся, как начнут дети определяться семьями! Жаль! Когда ещё обретут дети столько земли. Подорожала она, и цены продолжают расти. Вот если бы не разделять хозяйство, то было бы хорошо: вся земля осталась бы! На ней можно было бы крепкое крестьянское хозяйство создать и счастливо жить!

После долгого хождения вокруг да около Вероника, наконец, выразила мысль конкретно:

— А не женить ли нам наших детей, Мельхиор? Дело говорю! Пастор не воспротивится, а это в нашем деле главное. Пусть владеют дети землёй и всем, что осталось после двух разделов хозяйства. И нам проблем меньше: свадьбу сыграем, вот и все заботы!

Мельхиор вначале воспротивился мысли о сведении детей: неудобно мол, что люди скажут, всё же брат и сестра, хотя и не кровные. Но потом привык к мысли и нашёл её лучшим решением, какое могло быть в распоряжении землёй и хозяйством. Главное, ничего переделывать не надо, а жить по-прежнему в одном доме, под одной крышей, прежним составом! Дело оставалось за малым: как бы им уговорить детей сойтись и жить вместе? Да не просто жить, а детей рожать. И вот начались уговоры.

Предложение показалось детям несуразным и диким: как это жить вместе? Это что же, и спать придётся вместе? Так ведь стыдно! Жили как брат и сестра, и вдруг прыг в одну кровать!

— Так ведь иначе Бог детей не даёт, как через кровать, — убеждали детей опытные в этом деле родители. — Чтобы были дети, надо спать вместе! Так Богом завещано, и значит, не предосудительно!

Но детям было стыдно даже думать об этом! Родители ходили отдельно с каждым из отпрысков в сельскую кирху для бесед с пастором. Священнослужитель ничего предосудительного в этом не видел. Приходите мол в кирху, ответил, как придёте к согласию, обвенчаю, как полагается. Но, ни дочь, ни сын не соглашались. Тогда родители заперли непокорных детей в комнате, оставив им еды и воды на три дня, а также ведро для отправления нужды. Через три дня их выпустили и объявили, что теперь придётся им обвенчаться, иначе Господь Бог расценит это как блуд, дело богопротивное. Бога в доме боялись все и против него никогда не шли. Поэтому вскоре сыграли свадьбу, на которой молодые сидели с пунцовыми лицами и краснели ещё больше, когда их понуждали целоваться. Но свадьба была весёлая, не хуже, чем в других крестьянских семьях. Были на ней песни, танцы и шутки, включая и скабрёзные. На свадьбе присутствовал и священник, не отказывавшийся поднимать бокалы с молодым виноградным вином за молодых, за их родителей и проч., как полагается на свадьбах. К искренней радости молодых, со свадьбой уложились в один день, так что на следующее утро они могли бы уже ходить по селу под руку, когда б ни работы по хозяйству. Работы разводили молодых до позднего вечера, давая возможность постепенно привыкать к новым, теперь уже семейным отношениям.

И всё же Хайнриха преследовала мысль, что его семья образовалась не по-божески, то есть, не по любви, и он опасался косых взглядов сельчан, думая, что они тайно смеются над ним. Такой мол «бугай» вымахал, а «бурёнку» сам выбрать не смог! Пришлось родителям с сестрой его сводить! «Эх! Уехать бы подальше, где нас никто не знает, и начать нормальную семейную жизнь», — думал Хайнрих. Но, несмотря на сомнительный в его понимании брак, бросать Розалинду мыслей у него не возникало. «Как это бросить жену, когда мы венчаны пред Богом!? Грех это!»

А тут как по заказу письмо из Оренбурга пришло. «Мыкался я, мыкался, живя в колонии, — писал земляк, живший прежде в их селе, — земли для жизни, однако, мало было. Потом узнал, что на востоке России имеется много дешёвых земель. И вот, польстившись на низкие цены, продал я хозяйство в Крыму и перебрался в оренбургские земли, что лежат в киргизских степях. Всё у меня хорошо, круг друзей из католиков образовался. Да вот беда: духовного лица средь нас нет, и живём мы, «аки овны без пастыря». Зная, что ты, Хайнрих, ходил паломником в земли обетованные, поговорил я с моими единоверцами, и вот, просим мы тебя приехать к нам и собрать беспризорное стадо под своей рукой, пока мы найдём пастора. Но должен тебя предупредить, чтобы позже не было на меня обид: католиков в округе мало, поэтому содержать духовное лицо приношениями прихожан нет возможности. Вот когда подъедут католические семьи, и община расширится, тогда возможность содержать пастора появится. А пока просим тебя возглавить наш приход, и одновременно вести хозяйство для содержания своей семьи. Организовать твоё хозяйство мы тебе с большой охотой поможем …».

Поговорил Хайнрих с Розалиндой, поговорили они с родителями (отцу-то честь: единоверцы его сына приглашают быть у них духовным пастырем!) и дал согласие оставить на какое-то время Крым и переехать в оренбургские степи. Там, мол, жизнь семейную с нуля начнём. Обговорил он с родителями и случай, если на новом месте жизнь не образуется. Тогда, чтобы не остаться с супругой бродягами без крыши, хозяйства и земли, вернутся они в родное село в свой дом, для чего составили с отцом и нотариально заверили документ на наследие всего отцовского хозяйства за младшим сыном, до поры отданное сыном отцу с матерью в аренду.

Родственники остались довольны с таким решением наследования отцовского хозяйства. Не доволен был лишь Петер, оставшийся при мнении, что его незаконно обобрали, так как всё хозяйство отца должно было перейти к нему, а младшему брату не достаться ничто. Затаил Петер зло на Хайнриха и носил его до поры под сердцем. Злоба сжигала его здоровье, укорачивая земную жизнь, а он не изгонял её из сердца, а берёг и лелеял, замышляя отомстить когда-нибудь младшему брату сторицей. Надо было только выбрать для этого подходящий момент, чтобы провернуть злое намерение незаметно для односельчан.

Хайнрих был далёк от мыслей, раскрывать замыслы старшего брата. Да и что мог Петер предпринять, когда всё детально обговорено и нотариально заверено? «Пройдёт время, — думал Хайнрих, — споры забудутся, и мы снова будем по-братски дружны!»

Распродав часть своего хозяйства, молодожёны Цвейг на вырученные деньги отправились в путь, чтобы на новых землях создать хозяйство. Покидая Крым, они не предполагали задерживаться в чужих краях долго. Пару-тройку лет, пока появится пастор, а до тех пор Хайнрих обязался принять паству под свою руку, дабы наставлять на путь истинный. Выполнив почётную миссию служения Господу Богу, молодая пара Цвейг полагала вернуться на родину в Крым.

(продолжение следует)