Мирной, полусонной, тихой, как штиль перед грозой, жизнью жили потаповцы до июня 1941 года. Колхоз готовился к уборке зерновых, Машинно-тракторная станция (МТС) подтягивала технику к полевым станам, а колхозники готовили временные полевые тока и транспорт для отправки первого хлеба государству. Школьники помогали родителям: одни на кирпичном заводе таскали кирпичи и черепицу, другие на молочно-товарной ферме (МТФ) помогали доить коров и поить телят, третьи трудились на прополке кукурузы и бахчевых – таких было большинство.

Я проходил курсы весовщиков в МТС, Петька готовил телегу для зерна, на ней зерно возили на бригадный ток. Мирно крутился на МТФ ветряк, по селу разносился звонкий перестук колхозных кузнечных молотков, из степи доносились протяжно-печальные немецкие песни возвращающихся со страды женщин. Как всегда на закате, вперемежку с мычанием недоеных коров, возвращающихся с пастбищ, из клуба слышалась задорная музыка духового оркестра, приглашающая молодежь на танцы. И вдруг - то было 22 июня 1941г - остановились, замерли летучие облака. На мгновение как будто померкло жаркое солнце. Потускнели ковыльные степи, точно накрылись серым пеплом.

- Война! В-о-й-н-а-а-а! - раскатами грома разносились по колхозному репродуктору слова Левитана. - Фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз!

Потрясенные сельчане притихли, как на похоронах. Через час послышались вопли молодух вперемежку с воинственными выкриками подвыпивших мужиков.

- А как же договор о ненападении? Вот гады, столько хлеба им отправили! Накормили на свою шею. И куда только смотрело правительство? – шептались, оглядываясь по сторонам, колхозники.

- Да им быстро жопу набьют! - горячились комсомольцы. - Чепуха! - ворчали старые буденовцы. - Финны там на каком-то Манхейме, японцы на Хасане получили по зубам, получат и немцы. Мало им надавали в гражданскую. Еще захотели?

Война... Матовое от перекала июньское солнце стояло над головой. По черным парам, по обочинам полевых дорог, по окрестным, выбитым табунами увалам, по-прежнему кружились пыльные смерчи, поднимаясь до самых облаков. Над степью, высматривая добычу, кружили высоко в небе степные орлы, яростно свистели суслики, предупреждая друг друга о приближающейся опасности! Война войной, а жизнь шла своим чередом. На полях зрел надменный урожай зерновых, наливались сладким живительным соком пузатые арбузы, дыни, сахарный тростник.

Мы продолжали играть в войну. Только теперь ночами напролет расстреливали из самопалов не испанских, а немецких фашистов, превратившихся из друзей в заядлых врагов. Мы верили в непобедимость Красной Армии и мудрость товарища Сталина. С импровизированной трибуны у сельского совета раздавались голоса комсомольцев, коммунистов и бывших буденовцев, активистов колхоза:

- Дайте поскорее оружие! Отправьте на фронт! Шапками забросаем проклятых фашистов!

По колхозному громкоговорителю ежедневно передавались ободряющие сведения, что "непобедимая“ Красная Армия дает отпор зарвавшимся фашистским головорезам. Наши войска после ожесточенных боев оставляли Н-ский населенный пункт, но фашисты несли огромные потери в технике и живой силе... Наши потери были незначительны!

3 июля из выступления Сталина по радио стало известно, что положение катастрофическое. Красная Армия отступала и несла большие потери. В тот же день замолчал колхозный радиоузел.

В июле, в самый разгар уборки, в Потаповке разоблачили и арестовали трёх человек. Обвинённых в шпионаже в пользу Германии расстреляли. Это были бригадиры колхоза и механики МТС. На улицах Потаповки стало тихо. Страх и подозрение охватили сельчан.

Первая мобилизация мужчин прошла первого августа после уборки зерновых. В строю перед сельским советом стояло 105 человек, разных по возрасту, в том числе мой и Петькин отец, дядя Александр, продавец Карло Нусс и наш любимец, колхозный пастух Андрей Темпель. Женщины, предчувствуя недоброе, плакали и кричали в истерике, а мы с Петькой бегали вокруг и радовались, что наши отцы будут, наконец, бить проклятых фашистов! Мы гордились и завидовали им. «Как жаль, что мы еще несовершеннолетние. Мы бы дали им прикурить! - думал я, глазея на счастливчиков, стоявших в строю.

- Петька, а Петька, давай подадим заявление в военкомат. Если не возьмут, убежим на фронт, как Павка Корчагин! Помнишь, читали "Как закалялась сталь?"

Особенной гордостью для нас с Петькой был мой дядя Александр. Мы знали, что он служил в Москве и ушел в запас кадровым командиром Красной Армии.

- Вот бы повоевать под его командой, - мечтали мы с Петькой.

Этот молодой, стройный командир стоял в строю с гордо поднятой головой и выпяченной вперед грудью. Наши отцы стояли рядом. Петькин отец, высокий стройный мужчина лет сорока с черной кучерявой шевелюрой растерянно смотрел на провожающих. Толстый, пузатый продавец сельмага, справлявший каждый понедельник шумными гулянками свой день рождения, пыхтел, как кипящий самовар, и стирал полотенцем с лица обильный пот. Наш любимец, пастух Андрей Темпель, виноватой улыбкой давал нам понять: мол, видите, опять пригодился! Мой отец после перенесенной болезни двигательного аппарата стоял в строю, опираясь на палочку. Он год пролежал в постели. Сельские врачи не могли поставить его на ноги, а в больницу он ложиться НЕ хотел. Мать по совету соседей три месяца парила его в деревянном срубе разнотравьем. Он только-только начал передвигаться. Встать в строй на костылях, как ему советовали мать и соседи, он категорически отказался. Взял трость и, прихрамывая, встал в строй с другими. Провожающие в толпе меж собой толковали:

- Да вернут его из военкомата после первой же медкомиссии!

Они просчитались. Через много лет мы узнали, что их без медкомиссии, без оружия и обмундирования высадили из вагона за городом Ростовом и тысячами погнали навстречу наступающим моторизированным частям вермахта. Приказ был до наивности прост: оружие добыть в бою! В харьковском котле попали в окружение и плен миллионы отступающих красноармейцев. Но вернемся к строю у сельского совета. Из дверей в воинской форме с пистолетом на боку выбежал работник военкомата и, пробежав по строю, закричал:

- Смир-н-о-о! Р-р-ра-авня-и-и-сь! На-а-прево! По че-е-тыре-е строй-са-а-а! Прямо перед со-бо-ой а-а-рш!

Колонна тронулась неуверенно, вразнобой, наступая друг другу на пятки. Заголосили бабы, дети, матери. Толпа провожающих долго еще махала платками, руками и, всхлипывая, вытирала слезы. Мы, пацаны и девчата, шагали рядом по степи, подражая мобилизованным. Отец начал было отставать, его тут же усадили в одну из телег, следовавшей за колонной.

- А где вам выдадут воинскую одежду, винтовки, пулеметы? - засыпали мы его с Петькой вопросами, забравшись к нему в кузов.

- Эх, милые вы мои, я оружия никогда в руках не держал, и не собираюсь убивать людей! И вам не советую. Все перед Богом равны и имеют право жить до тех пор, пока их Он сам не заберет!

- А если это враг, контра, или вот сейчас на нас напали и убивают фашисты?- выпалил покрасневший Петька.

- Они перед Богом сами в ответе, а мы кажен по себе! - сказал он и нежно погладил нас по взъерошенным, выгоревшим на солнце, волосам. - В святом писании написано: ни убий, а если тебя кто ударит по щеке, то вместо сдачи лучше подставь другую. Да-да-да! Только так можно сохранить мир между людьми! - поспешил он добавить, видя наше замешательство и грозный воинственный вид. - Запомните: зло порождает зло, жестокость порождает ответную, еще более жестокую жестокость! А теперь прощайте, мои милые. Чует мое сердце, что расстаемся надолго. Свидимся ли еще раз, знает один Всевышний!

Он прижал нас обоих своими могучими мозолистыми руками к груди, и слезы потекли по его исхудалым щекам. "Папа, папочка, милый! Как же я без тебя?" - заплакал я, вдруг поняв всю трагедию и беспомощность человеческого бытия.

- А теперь марш домой! Держитесь друг друга, дружитесь так, как мы, Петька, с твоим отцом!

Лошади рванули, и под грохот колес сквозь пыльную завесу мы услышали его последние слова:

- Берегите своих матерей!

2

Август был насыщен событиями одно тревожнее другого. Не успели прийти в себя от проводов на фронт мужчин, как в село привезли и расселили 20 семей немцев из Крыма. Их подняли с насиженных мест и за два часа погрузили в вагоны. Многие не успели даже переодеться и сели в вагон, в чем были на работе.

В конце августа выловили еще троих "немецких шпионов," теперь уже среди приезжих немцев. Среди сельчан чувствовалась тревожная, порой нервозная атмосфера. И было от чего. Радио не работало, газеты и журналы исчезли, радиоприемники (детекторы) изъяты, приезжие крымчане молчали, как рыбы. Полная информационная блокада! Первого сентября пошли в школу: я в седьмой, Петька в шестой. Занятия шли вяло, только и было разговоров о предателях-шпионах и диверсантах.

15 сентября 1941 года на рассвете к сельскому совету, поднимая пыль деревенских улиц, подъехали два автомобиля с вооруженными красноармейцами. Срочно были созваны руководители колхоза и сельского совета. Тут же заговорил молчавший колхозный громкоговоритель:

- Всем гражданам немецкой национальности села Нем- Потаповка прекратить работу и срочно собраться у сельского совета! - вещал репродуктор на все село, повторяя объявление по несколько раз. Ошарашенные колхозники, бросая дела в домашнем хозяйстве, спешили к центру. Автомобили с красноармейцами разъехались в оба конца села. У сельсовета с винтовками наперевес осталось шестеро. Собравшиеся с тревогой спрашивали друг друга:

- Что случилось? Почему военные? Наверное, опять "шпиёнов" нашли? Ну и ну! - мучились в догадках люди.

Мы с Петькой примчались на сход, когда из дверей сельского совета выходили работники НКВД, а за ними - растерянное руководство колхоза. Работая локтями, ногами, бочком, получая подзатыльники, мы пробрались вперед. Красноармейцы, заняв полукругом оборону у крыльца и выставив примкнутые штыки, отодвигали толпу на безопасное расстояние, "исполняя свой долг перед родиной".

"Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года,"- начал с расстановкой читать, посматривая в толпу через очки один из приезжих в кожанке с пистолетом на поясе. За ним стояли сельские активисты и смахивали платочками с лиц и лысин обильный пот. Переводчиком выступал председатель колхоза Андрей Андреевич: « О выселении немцев»... - смакуя каждое слово, читал НКВДшник.

Собравшиеся молча перебрасывали любопытные взгляды с бумаги читающего на рот переводчика.

- По достоверным данным, полученными военными властями, среди немецкого населения в районах Поволжья имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, заселенных немцами. Дальше он уже не останавливался, голос его становился громче и тверже. Перечислив указанные в Указе всевозможные последствия, которые могут возникнуть в связи с этим, он прочитал заключение:

- Во избежания таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население в... - ничего не поняв, люди ждут перевода, и что скажет их вожак председатель колхоза.

- Дорогие мои соотечественники! Все немцы, проживающие на Европейской территории СССР, согласно указу, переселяются за Урал в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию. Вопросы и сопротивления бесполезны! Мы, большевики-буденовцы связались с Москвой по телефону. Маршал Буденный ответил, что Указ распространяется на всех немцев без исключения. Великий полярник, 0тто Шмидт, Герой полярного перелета Кренкель и все руководство АССР Поволжья уже находятся там. Счастливого пути!

Голос его дрожал от обиды и волнения за своих людей, которых он еще вчера вел за собой строить"светлое будущее"

- На сборы 24 часа! - перевел он команду НКВДшника. Брать разрешено только необходимое, не более 200 кг на нос. Запаса продуктов иметь на две недели. За уклонение будут приниматься...

Толпа вдруг загудела. Красноармейцы выставили штыки и щелкнули затворами. По репродуктору по-русски прозвучало:

- Р-р-разойти-и-ись!

Вдали сверкнула молния и раздался запоздалый раскат грома. Председатель колхоза одиноко стаял на опустевшем крыльце и беспомощно смотрел вслед расходившимся колхозникам: «Сколько же горя, страдания и насилия перенесли эти люди. Перенесут ли это?" - с горестью думал их вожак. - Что уготовила им судьба на этот раз?"

Мы с Петькой, еще не осознав произошедшее, носились по селу, как ошалелые. Сельчане со сходки расходились медленно, останавливаясь перед каждым встречным и обсуждая услышанное, размахивали руками. Они не знали, верить или не верить. Они не понимали всей трагедии происходящего:

- Как это бросить родное село, дома и все нажитое? Не может быть такого! Не имеют права! А кто коров доить будет? А как же наши партийцы и хвастуны-буденновцы? - шумели люди, собираясь группами в разных концах села.

Все это казалось нереальным, кошмарным сном, который вот-вот кончится! Только в полдень опустели улицы, село притихло, как в ненастье перед грозой. Как ни в чем не бывало, светило ласковое солнце, чирикали вездесущие воробьи, тревожно каркали вороны.

- Где тебя черти носят? - накричала на меня мать, когда я, наконец, появился во дворе. - Гони скотину со двора, она только мешает. И курей налови на зажарку.

Петьке тоже влетело от матери. Сестренка и трехлетний Витька, братишка Петьки, ревели на весь двор и мешали собираться. Сутки гудела, как развороченный улей, Немпотаповка. По улицам бродили недоеные коровы, телята, стада гусей и уток, собаки, кошки, свиньи с поросятами, Все это мычало, хрюкало, хлопало крыльями в страхе, бегая за хозяевами. Оно враз стало ненужным и чужим. Во дворах не гасли костры. потаповцы день и ночь варили, жарили, парили, пекли хлеб, готовясь в дорогу. По селу стелился дым, пахло жареным мясом и свежеиспеченным хлебом. Люди бегали от дома к дому, советуясь, что и сколько брать, как быть с неходячими стариками и инвалидами. Мужчины помогали соседним вдовам, семьям фронтовиков, "врагам народа и немецким шпионам." Всех их выровняли политические мракобесы, обвинив в пособничестве немецким фашистам. Тревога и неизвестность объединяла и сближала. Их всех одинаково волновало теперь одно: Что их ждет? Куда забросит их этот гнусный и лживый указ? Коммунисты, комсомольские активисты, бывшие командиры и бойцы Первой Конной еще ждали чуда, что там, наверху, разберутся и вдруг позвонят:

- Отставить, потаповцев не трогать!

Но сколько бывший ординарец Буденного, председатель сельпо Шван, не пытался дозвониться до своего бывшего главкома в Москве, ничего не получалось, телефоны молчали. Чуда не дождались!

3

17 сентября 1941 го года богатейшее по тем временам зерновое хозяйство Азово Черноморского края было ликвидировано. Его создатели: немецкие трудяги, включая глубоких стариков, женщин и не рожденных детей - сидели на телегах и двинулись в неизвестность. На рассвете их провожали русские семьи Тычко, Либутскины, Малдованко, Качергины, наши преподаватели и мои школьные друзья Марейка, Мария и Нюра. С недоумием, молча, со слезами на глазах, провожали своих друзей и подруг, жалкой кучкой стоя на придорожном кургане. Вина этих честных трудолюбивых людей, с которыми они жили, дружили, делили поровну горе и радости, была для них также непонятна. Они не могли поверить, что эти хорошо знакомые им люди представляли какую-то угрозу такому мощному государству, как Советский Союз. Махая платками, они кричали вслед: «Возвращайтесь, мы вас ждем!» Кто из нас тогда мог себе представить, что расстаемся навсегда? Что война разбросает нас по свету, как пшено по асфальту?!

Первые лучи восходящего солнца освещали село наискось. Длинные косые тени скрывали хвост колонны. Голова колонны, поднимая пыль, медленно поднималась на желтый яр. Председатель всматривался в до боли знакомые окрестные поля: бескрайнее жнивье; ровные стожки соломы, отливающие бронзой; зеленеющий ворс недавно посеянной озими и недопаханные клинья зяби. Оглядываясь на километровую змею колонны, он вспоминал, как эти законопослушные трудяги вступали в колхоз десять лет назад. Одни осторожно, с оглядками, приноравливаясь к иному укладу жизни, мало-помалу втягиваясь в гуртовую работу. Другие с опаской смотрели на эту полуновую, полуясную на общих началах работу. А потом свыклись с не своими, и вроде бы и не чужими быками, лошаденками, с общей упряжью, худым инвентарем, с перебранками на собраниях, с ворчливыми бригадирами, с артельным варевом на полевых станах. Свыклись и зажили хоть и не сразу на широкую ногу, но не хуже, чем в до колхозные времена. Он знал каждого по имени, знал характер, повадки, способности и с недоумением воспринимал сообщения о выявленных "врагах народа и немецких шпионах" среди своих односельчан. В трех километрах от села он попросил извозчика свернуть на господствующую над степью высокую сопку. Обоз медленно подтягивался к ее подножью. Способные ходить поднимались наверх - туда, откуда их вожак осматривал окрестности родного края. Мы с Петькой, покинув свои подводы, бросились к сопке напрямую через степь и встали рядом со взрослыми.

Середина сентября - осень по календарю. Но совсем еще, пожалуй, по-летнему пылает над степью голубой огонь неба и плывут по нему, как белые лебеди, одинокие облака. Ненастье и непогодь не за горами. Об этом напоминает невесомая паутина бабьего лета и чуть слышное курлыканье пролетающей на большой высоте стае журавлей. Мужчины сурово и сосредоточенно смотрят вдаль, словно запоминают…

Внизу за Потапой, как на ладони, виднеются квадраты сельских подворий. За селом МТФ с огромным ветряком, на южной окраине возвышаются корпуса ремонтных мастерских и сверкают белизной огромные емкости нефтепродуктов. Извилистое русло Потапы, не доходя до крайней улицы, сворачивает вправо, уходит под желтую кручу и впадает в реку Сал. Кругом, насколько хватает человеческий глаз, бескрайние, разбитые лесополосами четырехсотгектарные зерновые массивы. Все это создавалось их мозолистыми руками не за один год. За эту землю, за родное село пролито море пота и крови при царизме, в гражданскую, при коллективизации. Наивные, они верили в светлое будущее… Не сбылись их надежды и на Советскую власть. Большевики ровно через двадцать пять лет довершили задуманную еще царем депортацию немцев за Урал. Методы те же - геноцид!

На возвышенности скоплялось все больше людей. Они в суровом молчании прощаются с родными местами. По селу, поднимая пыль, носятся на автомобилях военные и чекисты. Они прочесывают дома, дворы и улицы, чтобы никто не улизнул, не спрятался. Заметив на сопке большое скопление, они направились туда. Не доехав до сопки пятьсот метров, они выпрыгнули из кузовов автомобилей, развернулись в цепь и двинули в наступление.

- Смотри, смотри! - заметил кто то. - Как в кино "Чапаев!"

Красноармейцы, как игрушечные, приближались медленно, но уверенно. Никто не дрогнул, не побежал... Только когда с заехавшего с тыла автомобиля раздалась команда: Р-р-разойдись! - мужчины медленно, молча, тронулись с места.

Мы, молодежь, с удивлением и страхом продолжали смотреть то на приближающуюся цепь, то на растерянных "героев гражданской войны", молча покидавших сопку.

У меня в голове не укладывалось: "На своих пионеров, комсомольцев, героев Первой Конной, которыми мы так гордились, наступает цепь своих, родных красноармейцев!"

- Петька, а Петька! Неужели будут стрелять в своих?

- Дядя Андрей! Дядя Егор, дядя Федя, ну, почему-у? - спрашивали мы старших со слезами на глазах, но ответа не было. - Неужели будут стрелять? Это же наша родная Рабоче-крестьянская Красная армия!

Что могли ответить на наши стоны и плач наши измученные, истрепанные и обманутые родители? Мы, школьная молодежь, воспитанники ленинского комсомола, тогда еще не знали, что каждый четвертый советский гражданин вольно или невольно был стукачом и провокатором НКВД. Что каждый простой смертный, услышав подозрительное слово, спешил донести, куда следует, чтобы его самого не арестовали как соучастника или сочувствующего врагам народа. Их молчание я понял много лет спустя...

Вечернее солнце догорало на западе большим кроваво-красным шаром, закатываясь за черными грозовыми тучами. Над станцией Куберле стоял легкий туман от пыли возвращающегося с выпасов стада коров. Вечернюю тишину нарушали свистки и шипение пара маневрирующих на станции локомотивов, матерки извозчиков да скрип несмазанных колес бричек с потаповцами.

Состав с двадцатью товарными вагонами стоял в тупике. Кругом ни одной живой души. Жители были предупреждены, что к месту погрузки немцев нельзя приближаться, что за нарушение приказа будут приняты соответствующие меры

Мы с Петькой и нашими матерями прибыли в числе первых на закате солнца. Железнодорожная милиция, не давая опомниться с дороги, требовала немедленной погрузки. Вагоны заполнялись до отказа. На крики, стоны стариков и плач детей никто не обращал внимания. Службистам важно было в срок загрузить и отправить состав. Обоз, растянувшийся на несколько километров, подтягивался медленно. Разгруженные телеги, мобилизованные НКВДшниками из соседних русских и калмыцких сел; тут же отправлялись обратно. Они бросали свои развалюхи и клячи, садились на наши добротные колхозные брички, быков и исчезали в темноте ночи.

Последние два вагона загружались при свете фонарей, конфискованных милицией у путейщиков. Мы, пацаны, не теряя времени, пополняли запасы воды, бегая с чайниками на вокзал. Наш вагон в эшелоне был третьим от края. Мы еще не знали, будет он в голове или хвосте состава. Пока мы с Петькой бегали за водой и помогали другим подъезжающим грузить вещи, наши жильцы обживали свой вагон. В нем оказалось десять семей общим числом около сорока человек, из них трое не ходячих старика и четыре грудных ребенка, кричавших на весь вагон. У кого-то нашелся керосиновый фонарь, его подвесили в центре вагона. Места катастрофически не хватало. Вещи перекладывались с места на место. Постель стелить негде. Порядком намаявшись, люди засыпали, как придется, в разных причудливых позах. Набегавшись за день, мы с Петькой уснули беспечным юношеским сном, укрывшись отцовским овчинным тулупом.

Разбудили нас еще до рассвета и попросили затемно сбегать по нужде. Вчерашнего тепла как не бывало, дул холодный пронизывающий ветер. Пахло дождем. Вдали сверкала молния и рокотал гром. Из приоткрытых вагонов выбегали и возвращались люди, наталкиваясь друг на друга. Справа, вдоль состава, виднелось освещенное приземистое здание, похожее на вокзал.

Мы с Петькой рванули туда. Добежав, не поверили своим глазам: СТАНЦИЯ КУБЕРЛЕ... Состав, как мы поняли, проделал за ночь лишь путь из тупика, где грузились. Так как мы с Петькой хорошо знали русский, дежурный по станции принял нас за куберлинских бродяг и на вопрос: "Когда будет отправка немцев?" - безразлично ответил: через час.

В вагоне, куда мы прибежали запыхавшись, было шумно: орали младенцы, кряхтели старики. С верхней полки кто-то неосторожно наступил кому-то на руку, кто-то не мог вытянуть ноги. Одним словом, проблемы... проблемы... проблемы! Наконец все накопившееся выместили на дяде Андрее, который на сапоге принес с улицы чей-то кал. Его под общее улюлюканье, свист и ругань выставили за дверь. Примерно через час, как и сказал дежурный вокзала, в приоткрытой двери вагона мелькнула голова и фонарь пробежавшего мимо дежурного по эшелону.

- По вагонам, по вагонам! Отправка-а! - кричал он в рупор.

Вздрогнул состав от толчка прицепившегося паровоза. Прозвучала сирена, и состав тронулся. Несмотря на утреннюю свежесть и пронизывающий ветер потаповцы прилипли к открытым дверям вагонов.

- Прощай, родина! Прощай, Потаповка!

- Прощай колхоз несбывшихся надежд! – кричали они со слезами на глазах

Справа по ходу состава загорался рассвет. Слева надвигалась гроза. Мерно постукивали колеса вагонов, натужно пыхтел паровоз, ускоряя свой бег. Всех их, от мала до велика, увозили под вооруженной охраной в неизвестность, как заядлых преступников. У разоренных, несчастных трудяг теплилась надежда на скорое возвращение к родным очагам. Но... Реальность была неумолима. Впереди, надрываясь могучей сиреной, ревел паровоз, эшелон мчал их куда-то, ускоряя и ускоряя ход. Колеса сердито постукивали о рельсы, унося их все дальше и дальше от родных берегов.

4

Гроза, увлекая тучи пыли и океаны перекати-поля, пронеслась над степью и скрылась на востоке, закрыв всходившее солнце. Ветер продувал вагоны насквозь. Мы задыхались в пыли, песок хрустел на зубах. Над степью раздавались оглушительные раскаты последнего осеннего грома. Вслед за ним на землю обрушился проливной дождь. Поезд, рассекая дождевую завесу, увозил нас в северном направлении. Мимо проплывали грязные, серые, богом забытые деревушки. С мазаных крыш стекали мутные ручьи. Бушевали переполненные мутной водой окрестные балки. Поезд часами стоял на полустанках, пропуская встречные поезда. Дождь лил с переменным усердием. Из вагонов никто не выходил. Мы, пацаны, под руководством старших ножами и вилками затыкали и законопачивали щели, через которые свистел ветер и просачивалась вода, стекавшая с крыши. Вагон для большей вместимости был предусмотрительно оборудован двухъярусными полками, сколоченными из старых досок и горбыля. Двери на запор закрывались только с наружной стороны. Затыкать щели «ворот» была пустой затеей. Военизированная охрана открывала «ворота» по своему усмотрению в зависимости от расположения станции: то справа, то слева. В первые дни в вагоне царил полный беспорядок. Каждая семья старалась устроиться поуютней. Вещи перетаскивались с места на место. Возникали споры, недовольства, обиды. Не привыкшие к общежитию люди сторонились. Каждый старался свое имущество держать рядом. Дети несмышленыши лазили по вагону по чужим вещам, ища забавы. Крик грудных младенцев заглушал перестук чугунных колес о стальные рельсы. Реальность бытия диктовала свое. Через несколько часов заговорили естественные потребности: А куда?.. Мы, пацаны да мужчины, сливали в дверную щель... А женщинам?

После перенесенных неудобств появился первый предмет общежития -"параша." Кто-то не пожалел новое оцинкованное ведро. Его поставили с правой стороны у входа. Проблема легкой нужды была решена удивительно просто. Мужчинам проще - женщинам посложнее. Но что не придумаешь, когда "приспичит"! Они просили всех отвернуться и, перекинув широкие юбки, садились на ведро. Это ведро, куда теперь сливались испражнения от детей и неходячих стариков, пару дней кочевало по вагону из угла в угол. Никто не хотел добровольно нюхать эти "прелести"... Наконец, дядя Федя Гокк, не выдержав, заявил, заикаясь:

- П-п-п-поставим это ч-ч-чудо в-в-в середину вагона. Это наше общее достояние, б-б-будем все понемногу нюхать! Эй, мужики, помогите же!

"Парашу" гуртом перетащили в центр вагона, из полок вырвали горбыль для стоек и, обив их старыми мешками, соорудили что-то, похожее на сортир, стоявший у нас в огороде.

Я не стану перечислять всех попутчиков этого злополучного вагона. Это было бы долго и неинтересно. Назову лишь тех, с кем в дальнейшем пришлось шагать рядом, учиться у них жить, работать и преодолевать все испытания, выпавшие на мой жизненный отрезок в Казахстане. Это были кузнец МТС Яков Каист с женой Розой. Детей у них не было. Кузнец колхоза, Федор Гокк с женой Юлией, 80-летней матерью и двумя детьми - Людой и Толиком. При нём были две семьи родных братьев - Андрея и Карла. Один из них был мобилизован на фронт с моим отцом, другой исчез в лабиринтах НКВД. Все три брата были знаменитыми музыкантами. Баян и сейчас был при дяде Феде, бывший ординарец командарма Первой Конной армии Буденного Давид Экк с женой Лизой и тремя детьми, мой друг Петька Крузе с матерью, сестренкой и братишкою Виктором. Кроме перечисленных, вагон был набит его многочисленной родней - отцы многих ушли на фронт или исчезли в застенках ГУЛАГА. Борьба за выживание только начиналась!

Шла вторая неделя нашей жизни на колесах. Мы болтаемся на железнодорожных путях где-то между Волгой и Доном. Состав наш - красные товарные вагоны без опознавательных знаков. Вагон охранки в голове состава. В каждом тамбуре - вооруженный НКВДшник. Вагоны, предусмотрительности ради, открывались два раза в день: утром и вечером, и только в степи, на разъездах и глухих полустанках, где мы шумной толпой выпрыгивали из вагонов и, как скот, долгое время находившийся взаперти, устремлялись в степь. Пожилые под зорким оком охранки разминались у вагонов. Старики и дети скоплялись в открытых дверях и с тоской посматривали на свое резвящееся и разминающееся потомство. Сойти они не могли из-за отсутствия хотя бы примитивной ступеньки. По поручению старших мне и Петьке вменялось в обязанность добывать воду, наблюдать за названиями станций и разъездов, через которые проезжали. И вдруг нам дали новое важное поручение:

- Охранка уверена, что в составе никто не знает русский. Вот вам двоим и поручается подслушивать их разговор....

- Я не хочу быть шпионом! - категорически заявил Петька.

- И я не буду шпионить! Их, гадов, вон сколько арестовали в Потаповке! Они наши враги, их расстреливать надо! - выпалил я гордо.

- Вот дурачки… - зашипели на нас, отворачиваясь.

- Да вы же не шпионами, а разведчиками будете! - сказал дядя Давид.- У нас в Первой Конной в каждом взводе были свои разведчики. Иначе как бы мы узнавали о расположении и продвижении противника. А там подслушивать некогда! Нужно было добыть живого врага. Однажды по личному заданию главкома Сергея Мироныча я был в разведке целой ротой. Глухой темной ночью мы пробрались в расположение махновцев. Оставив лошадей под охраной за селом, тайком добрались до крайней хаты и разбудили хозяев. Под дулами револьверов хозяин сообщил, что в селе у своей любовницы находится сам батька Махно. Он же рассказал, в каком он доме и вероятное расположение охраны. Пьяную полусонную охрану мы сняли бесшумно, набросив на головы мешки. Но, когда стали ломиться в двери и окна, изнутри начали палить его телохранители. Мы отбежали за стволы деревьев. Из окон полетели одна за другой гранаты и, пока мы чухались, мимо промелькнули трое в подштанниках. Один из них был сам Махно! Удрал в панталонах! Когда мы об этом доложили Буденному, он рассвирепел, что упустили такую птицу, но потом смеялся от души! Вот вы двое и будете нашей разведкой. Мы должны знать, куда нас везут? - обратился он к нам.

- Ну, если так, то можно, - согласились мы, посматривая друг на друга.

По названиям станций дядя Федя, который не раз ездил по этой дороге в Саратов, безошибочно определял, где мы находимся на данный период. Однажды он заявил, что нас везут не на саратовский мост, а куда-то на запад, в сторону фронта. И действительно, запасные пути при станциях были забиты эшелонами с техникой, покрытой брезентами, санитарными поездами и эшелонами с красноармейцами. Режим нашей охраны усиливался с каждым днем. Двери вагонов открывались теперь только раз в сутки - на полчаса. Люди задыхались в собственных испражнениях, не умывались, пеленки не стирались, экономился каждый глоток воды для питья. Не вытерпев все это, дядя Федя, заикаясь, дал команду Каисту:

- Неси т-т-топор, р-рубим дыру в полу под "парашей"!

- Да ты что? Охрана увидит, что тогда? - волновались женщины.

- Р-р-рубите г-г-говорю! Я б-буду отвечать!

Через минуту в полу вагона на том месте, где стояла "параша", зияло продолговатое отверстие, в котором виднелись шпалы железной дороги. Над ней поставили табуретку с вырезанным дном, и мучения дедушек и бабушек прекратились.. Ожили и остальные. Одной проблемой стало меньше...

Вспомнив, как мы с Петькой дома лазили через оконные форточки, я внес предложение попробовать через окно вагона выбраться на крышу.

- Давайте пробовать! - настаивал я, отводя истерику матери. - Ведь лазили же мы в форточки. Главное, голова проходит, - настаивал я. - Как только поезд остановится, вы поддерживайте, а я полезу!

С первой попытки не удалось, мешала темнота ночи. Днем, высунувшись по пояс, я высмотрел, за что уцепиться и, поддерживаемый старшими, выбрался на крышу вагона. Мне подали заранее подготовленную веревку, конец которой я привязал за противоположный окну угольник-ползунок, по которому скользил навес ворот вагона. Вытащить Петьку на крышу теперь не составляло труда. Мы тут же, не обращая внимание на охи и ахи матерей, принялись за тренировку в скалолазании. Для большего удобства и безопасности дядя Яша оторвал от своего сундука пару стальных ручек и прибил их в проем окна.

Осваивая крыши вагонов, мы установили полное отсутствие охраны. Заперев нас на засов, они собирались в своем спецвагоне, пили водку и резались в карты. Мы с Петькой очень быстро освоили переправу с вагона на вагон и побывали даже на паровозе у машинистов. Услышав, что мы разговариваем по - русски, они удивились:

- Откуда вас черт принес? А ну, марш отсюда! - закричал машинист.

- Дяденька, мы из шалона... Пить хотим! - как можно жалобнее, почти плача произнес я, опустив глаза.

- Там же русских немае! - заговорил второй, захлопнув дверку топки. - Хрицы проклятые! Житья от них нэмае! Гитлера захотилы.....

- Ну, ты даешь, Грыцко. Это же наши советские немцы. Их товарищ Сталин за Урал отправляет, чтобы Гитлеру не достались. Ты знаешь, какие они работяги! Они там быстро построят фабрики и заводы.

- Ты чаво, Василич, рехнулся, нябось? Урал-то там, - показал он в обратном направлении. - В сторону хронта их волокем-то... к Балашову...

- Ладно, Грицко, дай ребятам воды. И лопаты дай, пусть угольку побросают в топку... А ты отдохни малость. Политика для нас - темный лес!

Напившись, мы позабыли обо всем на свете, взялись за видавшие виды лопату и тачку с одним колесом. Петька сбегал за чайниками, и мы продолжали по очереди швырять уголь в ненасытную топку паровоза. Через час Грыцко уже хвалил нас и угощал хлебом и салом.

- Ай да, хрицынята! ... Да якы ж воны хрицы? По-нашему, по-русски балакають! И шож воны такого натворылы?... - сокрушался он.

- Можно, дяденьки, мы еще придем помогать?

- Грыцко, ты как думаешь?

- Приходьте, ридненьки. Тилько своих пастухив бэрэгитесь!

Теперь нас родители не ругали. Еще бы, мы ведь на время решили проблему с водой. Питания, приготовленного еще дома, хватало, а кипяток, который мы таскали от машинистов, поднял настроение всему вагону. Дяде Феде я сообщил, что нас везут в сторону фронта, что подъезжаем к Балашову. Новость быстро облетела обитателей вагона. Мужчины сосредоточенно молчали. Женщины со страхом и надеждой смотрели на них и покорно ждали, что они скажут.

- Да-а-а, - загадочно протянул дядя Давид. - Это направление на Воронеж, на запад в сторону войны! Интересно... Зачем мы там понадобились?!

Все это было, действительно, загадочно и интересно. "Если, как сказал машинист паровоза, товарищ Сталин хочет, чтобы мы не попали в лапы Гитлеру, то зачем нас везут в сторону фронта?" - думал я, всматриваясь в хмурые лица старших.

Все обитатели вагона молча, по одному, расползлись по своим куткам и затянули занавеси из старых одеял и простыней.

- За мной! - махнул я Петьке, и мы полезли на крышу.

Солнца уже не было. На горизонте догорали вечерние зори.. Поезд двигался медленно, осторожно, как бы нащупывая полотно дороги. Впереди, отсвечивая тусклыми фонарями, двигалось два состава теплушек с красноармейцами. Позади, извергая клубы пара и дыма, надрывался паровоз - тянул огромный состав с военной техникой. Мы двое, дрожа от вечерней прохлады, как кукушки, сидели на крыше вагона и всматривались в проплывающие мимо жалкие деревеньки. На одном из разъездов наш состав затолкали в тупик, а другие пошли дальше на запад, исчезая в темноте надвигающейся ночи. Из спецвагона вывалили НКВДшники и, матерясь, пошли вдоль состава. Мы распластались на крыше. Двое поднялись в тамбур нашего вагона. До нас доносился едкий запах махорки и приглушенные отрывки их разговора. Пнув друг друга, мы по-пластунски подползли ближе.

- Замолчи, как друга, прошу. Миша, опомнись! - слышим пьяный шепот.

- Не-е-нави-жу-у! - выдавил из себя Миша. - Вань а Вань, это же палачи, убийцы, их всех судить надо! Там, на Каспии, целую баржу затопили, женщин и детей не пожалели! Тебя не было с нами, ты не видел! Я все видел своими глазами и слышал все команды! "Снять с баржи всех наших... Открыть кингстоны... Рубить концы-ы-ы!" Капитан буксира отказывался исполнять приказ, так эта сволочь хотела его застрелить. Я тогда заступился, поэтому он, гад, меня и ненавидит.

Мне показалось, что Ваня зажимал Мише рот. Через минуту они, тяжело дыша, вновь заговорили: "Вот что скажу тебе, Миша! Ты этим ничего не изменишь. Мы всего-навсего - пешки, исполнители воли тех, что наверху! Вот сейчас этих ни в чем не повинных держим среди военных составов и зачем, ты думаешь? Да немцы же точно знают, где находятся их сородичи.. Видишь: ни одной бомбы на нас не упало.

- Но ведь это же варварство! Зало-жн-и-к-ии! - громко почти крича, выдавил из себя Миша..

- Откуда нам знать, может, прикажут и этих бедолаг сбросить в Волгу. Такой разговор есть среди наших товарищей, - мирно сказал Ваня.

- Застрелю-у-у! - закричал Миша, покрывая неизвестно кого матом.

- Взять их обоих! - раздалась команда. Внизу прогремело несколько выстрелов. Короткая возня, и все стихло.

Ошарашенные происшедшим, мы долго и молча, уцепившись друг за друга, сидели на холодной крыше. Очнулись, когда нам начали подавать сигналы, дергая за веревку.

- Что там за стрельба была? - посыпались вопросы, когда мы вернулись.

Рассказанное нами ошеломило. Вагон гудел, как улей. Нас заставляли рассказывать еще и еще раз, не веря своим ушам.

- Так вот зачем мы им понадобились? Под нашим прикрытием, под нашими юбками воевать собрались! - разводили руками, хватаясь за головы женщины.

- Наверно, нас перед собой поведут в атаку? Вот как!

- История повторяется. Царь тоже хотел уничтожить всех российских немцев - помешала революция. Самого уничтожили на Урале, куда он хотел выселить всех нас. Не зря в народе говорят, "не копай яму другим, сам туда угодишь!" - ворчал буденовец, поправляя буденовку, с которой не расставался со времен службы в Первой Конной. - Только поэтому мы, немцы, и поддержали большевиков! А они теперь творят с нами то же самое.

- Т-т-с! - прошипел дядя Яша, приложив палец к губам, а другой рукой показывая, что нас могут подслушать. Он потушил фонарь, и все, как хорьки, расползлись по своим закуткам.

Ночь прошла в тревоге. Почти никто не спал. В вагоне стояла напряженная тишина. Каждый молча переживал услышанное, думал о постигшем его горе и о том, что будет с ним дальше. Моя мама тихо плакала, прижавшись ко мне и дрожа всем телом. У меня из головы не выходила баржа, потопленная чекистами на Каспии вместе с такими же, как мы, немцами. "Кто они, эти гады и убийцы, которых ругал Миша? Кто их командир, с которым он поругался? Кто тот добрый капитан, что отказывался выполнять преступный приказ? Где сейчас Миша и Ваня, что с ними произошло?"... Все это крутилось у меня в голове и не давало покоя. Мерещилась эта короткая схватка, выстрелы, стоны, матерки.... "Сумел ли Миша выстрелить первым или его уложили чекисты?"

С улицы слышался металлический стук и голоса путейщиков, проверявших исправность сцепок и смазку колес. "Им нет дела до нас, до чекистов, до этой проклятой войны, им бы побыстрее выполнить свою службу и вовремя отправить состав," - думал я, прислушиваясь к коротким свисткам паровозов маневрирования. Мои мысли оборвал знакомый лязг вагонных буферов. Легкий толчок, и все стихло. Через минуту состав осторожно тронулся.

Я мысленно прослеживаю путь до стрелки, выводящей состав из тупика. "Теперь маневровый должен остановиться, а другой зацепиться, и продолжится наш путь в сторону фронта. Но что это?" Я вскочил и прилип к окну. Состав мчался в обратном направлении, да с такой скоростью, что я не успевал считать перестук колес о стыки рельс. Ветер врывался в окно и обдувал прохладой ночи. Большая скорость и темнота мешали выбраться на крышу. Только на рассвете, вывалившись до пояса из окна, я увидел, что наш состав стал вдвое длиннее, и тащили его теперь два спаренных паровоза. На одном из крупных разъездов, где машинисты пополнялись углем и водой, двери вагонов открылись и послышалась команда:

- Стоянка три часа! Всем выйти из вагонов. Вода у здания вокзала. Посадка будет объявлена за десять минут до отправки!

На исходе дня нас отцепили от санитарного состава, протянув через город Саратов, и на подходе к мосту через Волгу остановили. Красноармейцы обошли состав и задвинули засовы на всех дверях. В вагонах поднялась паника. Послышались крики, плач, стоны и стуки в двери... Только, когда состав тронулся, все обреченно притихли. Мы с Петькой рванули на крышу. Позади нас до самого горизонта лежал огромный город. Из труб котельных заводов и фабрик высоко в небо тянулись шлейфы дыма и пара. Город начинался с правобережной возвышенности, где мы стояли, и обрывался у водной глади реки. Противоположный пологий берег скрывался в сизой дымке вечернего неба. Прямо на нас надвигалась стальная пасть огромного моста. Распластавшись на крыше вагона, я прислушивался к глухому гулу стальной громадины. Перекладины со свистом проносились над головой. Там, где-то внизу, рябила широкая водная гладь. "Куда тут прыгнешь?" - думал я, вспоминая, как мы, пацаны, хвастались, что в случае чего будем прыгать в Волгу. Петька лежал рядом и широко раскрытыми глазами смотрел на это величие творения природы и человеческих рук. Я в ужасе сознавал себя песчинкой в этом огромном загадочном мире! Длина моста казалась бесконечной, а время - вечностью.

Наконец-то все страхи и подозрения остались позади. На полустанке перед городом Энгельс, столицей АССР немцев Поволжья (мы тогда не знали, что она уже не существует) состав остановился, и люди перед дверьми вагонов увидели улыбающихся красноармейцев. Шок прошел, и все облегчённо вздохнули. Богомольные старики и старухи объясняли спасение своими молитвами, которые, якобы, дошли до Бога.

За ночь наш эшелон проталкивали по многочисленным запасным путям и тупикам и к утру вывели на транссибирскую магистраль. То была первая ночь, когда люди спали спокойно. Комфорта, конечно, не было. В конце сентября в тех широтах по утрам уже подмораживало. Иней на кустарниках и деревьях не таял почти до обеда. Днем грелись кипятком, которым снабжали теперь на каждой станции вдоволь. Ночью пялили на себя все, что попадало под руки. Мы с Петькой прятались в моем отцовском тулупе. Двери больше не контролировались. Опасность, что мы можем разбежаться, наверно, миновала. Волга была позади, продукты - на исходе, а зима не за горами. Торопиться было теперь не за чем: бескрайние просторы Сибири и Средней Азии все равно примут нас рано или поздно, живыми или мертвыми! О нас все позабыли.

Обещанного правительством питания в пути не оказалось. Правда, на двух станциях в наш вагон удалось получить несколько буханок черного, как ночь, и тяжелого, как свинец, хлеба. Но человек живуч, и голова дана ему не шапку носить! Приспосабливались ко всему. На стоянках пекли пышки, варили галушки. Для этого еще на ходу готовили в поезде тесто и другие компоненты, а на остановках разжигали костры, и все это варили, пекли в котелках, сковородках и даже в ведрах. Съестное часто не доваривалось или подгорало, но - на голодный желудок все сходило. Было не до комфорта. Чем дальше, тем больше опыта. Люди удивительно быстро приспосабливались к жизни на колесах. Все способные двигаться стали поварами. У меня с Петькой появилась новая обязанность: добывать топливо. В ход шли пристанционные кустарники, деревья, а потом и деревянные щиты для снегозадержания. Путейщики вначале ругались, прогоняли нас, потом махнули рукой. Во время продолжительных стоянок люди бегали по нужде подальше в степь, а потом садились все ближе и ближе и, наконец, ступить негде было. Один немецкий умник по этому поводу сказал:

- А вы знаете, братцы, что мы попадем туда, где хорошо!

- А ты как узнал?

- Всем же известно, что когда снится много говна, это к добру! Посмотрите - его тут море!

Только поэтому железнодорожниками планировались в степи и на глухих полустанках продолжительные стоянки. Людей волновало и другое. Куда их их направят?

- Если на Оренбург, угодим в Сибирь, - говорил дядя Давид. - Там морозы сейчас под -20. Пока доедем, все перемерзнем! Если на Уральск, попадем в Среднюю Азию. Там до декабря тепло, и зимы теплые! Я там с буденовцами почти год за басмачами гонялся.

- Ах Гот, ах Гот! - молились измученные неизвестностью люди.

- О господи! Спаси и сохрани! - умоляли они со слезами на глазах давно позабытого Бога. - Помоги нам великодушно! Сделай так, чтобы мы не попали в Сибирь!

Когда страсти немного улеглись, дядя Яша Каист спросил:

- Слушай, Давид, ты что-то толковал про Махно, Перекоп. Это же Украина! А как буденовцы попали в Среднюю Азию? Ты что-то напутал?

- Ничего я и не напутал! Ты же, Яков, да и ты, Федор, хорошо знаете, что я демобилизовался только в тридцать первом. После окончания гражданской, вы думаете, Советская власть везде была? Не-ет! Кто так думает, тот далеко ошибается! На Украине, в болотах Белоруссии, польские паны, на Кавказе чеченцы, грузины, азербайджанцы еще долго стреляли. Вот поэтому Первая Конная и не распускалась, а держалась в боевой готовности.

- Про Легендарную, про д-д-ивизию наших потаповских буденовцев в книгах много написано, но что-то не слыхал, что она была в Средней Азии и громила б-б-басмачей! - удивился дядя Федя, заикаясь.

- Дядь Давид, а дядь Давид! Расскажи нам что-нибудь про басмачей. Чапаев тоже здесь где-то воевал! Мы стихотворение в школе учили "Урал, Урал-река, вода твоя глубока". Ну, расскажи? - умоляли мы, усаживаясь вокруг него.

- Не могу разглашать тайну! Я подписку дал. За разглашение государственной тайны знаете что бывает?

- А что с тобой еще хуже могут сделать? В скотских вагонах, под вооруженной охраной, разоренных, униженных, обосранных с ног до головы везут нас, как преступников, неизвестно куда! Может, к твоим басмачам на расправу?. А ты - тайна... Что будет?... Уж хуже некуда! Расскажи детям. Сдохнешь, и никто правды не узнает! - горячился дядя Яша, сжимая и разжимая огромные кулаки.

- Ну, хорошо... Я точные дислокации армии называть не буду. Начну с мест высадки в Казахстане. А вас прошу держать язык за зубами. Мы еще не знаем, что нас ждет впереди. А у чекистов уши длинные! - сказал он, поправляя буденовку и подозрительно озираясь по сторонам.

В апреле 192... года Первую Конную срочно перебросили из европейской части союза в азиатскую. Да-да, через Волгу, как и нас на днях. Вся армия в полной боевой готовности на десятках эшелонах в строгой секретности двигалась на восток. Нашу дивизию под командованием полковника Г... высадили под Акмолой на разъезде Ш... Разъезд имел километровый тупик и четыре линии маневрирования. Станция состояла из пяти кирпичных зданий и около тридцати приземистых азиатских мазанок, до половины занесенных снегом. Несмотря на то, что снег в степи растаял, они еще крепко сидели в плену снежных сугробов. Население, в основном казахи, были похожи на наших калмыков. Русские почему-то называли их киргизами. Одеты они были во все самодельное из выделанных овечьих шкур. На ногах сапоги с длинными, выше колен, голяшками. На голове лисья шапка с широким длинным хвостом, закрывавшим шею и полспины. За губу закладывали из бутылочки какую-то дрянь и сплевывали слюну, цвиркая через зубы. Женщины также ходили в кожаных штанах, завязанных на животе веревкой, а на головах носили какие-то белые мешки с дыркой для лица. Все они были какие-то кривоногие, неповоротливые. Только, как сядет на коня или ишака, уже не стащишь!

Командование расквартировалось в станционных зданиях. Мы, младший комсостав и красноармейцы, оставались в вагонах-теплушках, оборудованных печами из железных бочек. Уголь брали на паровозах. Лошадей держали на привязи, кормили привезенным запасом сена и фуражом.

Через неделю комиссары провели политбеседу, рассказали, что степь кишит басмачами и недобитой контрой, мешающей строить пролетариям светлое будущее человечества, что задача Первой Конной, как и в гражданскую - внезапность и решительность действий. Что пересекать пустыню Бетпак-Дала придется без карт и ориентиров, что на имеющихся проводников, местных казахов, почти нет надежды. Товарищ Сталин очень надеется, что буденовцы не подведут своего командарма Маршала Советского Союза Буденного и в скором будущем очистят Казахстан и всю Среднюю Азию от этих "подонков." За день до выступления была выслана разведка во всех направлениях дивизии. Взвод, которым я командовал, прочесывал близлежащие аулы и зимовки. Нигде никакого подозрения. Кругом обнищавшие, измученные и оборванные люди. Они со страхом посматривали на нас или уползали в свое полуразвалившееся жилье

Зима кончалась, а вместе с ней и наш скудный запас кормов. Всюду валялись трупы животных, поломанные телеги, изодранные кошмы и поломанные детали юрт. К нам эти люди не проявляли ни любопытства, ни радости, ни ненависти. Царило полное безразличие к происходящему. На вопросы наших переводчиков, линейных казаков, они отчаянно отмахивались или, махнув рукой, кричали: " Булай!" (Туда!)

Ускоренному продвижению дивизии мешала весенняя распутица. Громоздкий обоз с продуктами питания, сеном, фуражом и боеприпасами застревал в жидком месиве бездорожья. Вторую неделю мы наступаем развернутым строем непонятно на кого. Сено и фураж таяли на глазах, как весенний снег. На подножный корм надежда лопнула, как мыльный пузырь. Под ногами лошадей шуршала щебенка, или они утопали по колено в солонцах бесконечных такиров. Земля, прогреваемая весенним солнцем, кое-где на южных склонах сопок покрылась редкой прозеленью. Но это не спасало. Наши европейские лошади, привыкшие к стойловому содержанию, не находили в этой страшной пустыне съедобного и тощали на глазах. Продвижение усложнялось. Нас обгоняли кочевники на верблюдах, ишаках и неказистых лошадках. Они с овцами кочевали на юг в какую-то Сары Арху. Их животные в этой голой степи находили себе корм, а верблюды на ходу нагибали длинные шеи и хватали любую колючку.

Чем дальше на юг, тем теплей и зеленей становилась степь. Добравшись, наконец, до Сары Архи мы ожили. Это оказался благодатный край невысоких гор и тысячей родников. Здесь мы откармливали лошадей у кочевников, в их кошмяных кибитках пили чай, кислое молоко, кумыс, и уже готовились к продвижению на юг, как вдруг поступил приказ:

Все кочевники, находящиеся в Бетпак-Дале - враги Советской власти! Они мешают успешной коллективизации и укрывают басмаческие группировки, связанные с контрреволюцией из-за границы. Немедленно приступить к ликвидации.

Дядя Давид смолк на минуту и, прикурив трубку, продолжил:

- Мы почти весь июнь месяц в бескрайней пустыне, простирающейся с севера на юг на тысячи, а с востока на запад - более полторы тысячи километров, разгоняли и забирали скот у этой голытьбы. Измученные бесконечными гонениями и притеснениями, они бросали все: скот, юрты, садились на верблюдов, ишаков и целыми аулами исчезали в пустыне.

В начале июня дивизия получила новое задание: преследовать"басмачей" с таким расчетом, чтобы они не закрепились в низовьях реки Чу, пойма которой шириной в 15-20 километров, тянется от Балхаша почти до Аральского моря. Сюда собирались на водопой миллионные стада сайгаков, заросли кишели фазанами и дикими кабанами, в воздухе носились тучи водоплавающих, а рыбу - хоть лопатой греби. Здесь, на этой площади, равной Украине, по мнению политиков, могли закрепиться и выжить "басмачи".

Разорив и разогнав "басмачей" в Сары Архе, мы бросились преследовать их по безводным степям между нагорьями тысяч родников (Мынбулак) и низовий р. Чу. Жаркое солнце нещадно палило, степь высохла, трава пожелтела. Смешавшись с тысячами преследуемых нами обездоленных людей, мы, наконец, достигли северного побережья поймы. Наша дивизия, занимавшая левый восточный фланг всей армии, вышла на самое узкое место низовья у двух возвышенностей стеснивших русло реки Чу.

- А называлось это место… дайте немного подумать, братцы, - сказал дядя Давид и попросил воды.

Он долго чистил вонючую трубку, постукивая о каблук кирзового сапога, вытряхивая остатки не сгоревшего табака. Медленно постукивая колесами, поезд прорезал темноту ночи. Фонарь, висевший в центре вагона, покачивался и тускло освещал наши любопытные лица. На грязных стенах вагона медленно раскачивались косые искаженные тени. Тишину нарушал храп спящих да изредка отчаянные крики младенцев. Пахло потом давно не мытых людей и развешанными детскими пеленками.

- Но где басмачи, которых вы должны были громить? - спросили мы у молчавшего почему-то буденовца.

- Больше недели мы приводили себя в порядок, подкармливали лошадей, подтягивали отставшие тыловые части. Днем овод, ночью комары поедали нас поедом. От них не было спасенья. Они тучами кружили над нами, закрывая солнце. Лошади истекали кровью, красноармейцы потирали отекшие лица, - продолжал дядя Давид, посасывая трубку. Затягиваясь, он выпускал из рта струю голубоватого терпкого махорочного дыма. - Нам было не до басмачей, нам самим нужна была помощь. Бойцов трясла малярия, от которой то мерзли, как в зимнюю стужу, то сгорали от жара. Колодцев не было, воду пили из пахнувших тиной болотистых озер и проток. Появилась дизентерия, по-нашему - понос. Против этих болезней наши армейские доктора были бессильны. И наша Легендарная теряла боевой свой дух в этой огромной, богом проклятой пустыне! Толпы тех, что назывались басмачами, мирно проходили наши позиции и скрывались в диких зарослях камыша и колючего кустарника - голодные, оборванные, с навьюченными на верблюдов и ишаков домашними вещами. Они, как нам казалось, не замечали ни раскаленного солнца в зените, ни душного зноя, ни горячего песка, обжигавшего голые пятки, ни наши позиции, растянувшиеся вдоль северного побережья поймы на сотню километров. Их влекла одним им понятная неведомая сила инстинкта далеких предков.

Наступление в низовьях Чу началось на рассвете после короткой артподготовки. Снаряды рвались, поднимая одинокие фонтаны из грязи, песка и белой солончаковой пыли по всему низовью. Наша дивизионная артиллерия сделала несколько залпов по видневшейся на противоположном берегу старинной, времен Чингисхана, глиняной крепости. Снаряды подняли вокруг фонтаны красной, как кровь, пыли, - он помолчал, попыхтел трубкой и вдруг воскликнул:

- Я вспомнил, крепость называлась Кызылкорган (красная крепость), а место, где мы переправлялись через реку Чу, Уланбель или красный перевал.

- В Уламбеле тогда стояли две мазанки азиатского типа и сооружалась метеостанция. От прибывших туда на Плавсредствах русских работников наше командование получило пакет-приказ о дальнейшем направлении оперативных действий. От них узнали, что перед нами до самой железной дороги в предгорьях Алатау лежат 400-километровые непроходимые сыпучие пески.

Переправившись в Уламбеле через реку, наша дивизия двинулась левой южной стороной низовья на запад. Измотанные неимоверной жарой, бездорожьем, плохой водой, преследуемые тучами комаров и овода, задыхаясь в пыли, мы на четвертые сутки достигли переправы под названием Тасты. Это 250 км западнее Уланбеля. Здесь проходил древний торговый караванный путь, связывавший Среднюю Азию с центром пустыни Бетпак-Дала. И здесь, спасаясь от преследований, брели толпы обездоленных людей. С тоской обреченных они смотрели нам вслед.

Торговый городишка Сузак, первый попавший нам на этом пути, принял нас дружелюбно. От протекавшей через город горной речушки веяло прохладой. Многочисленные постоялые дворы, чаевни под открытым небом, обширные узбекские чайханы и гостеприимство жителей поражало Нас кормили, поили, помогали ухаживать за лошадьми. Кругом улыбки, улыбки и улыбки! Здесь мы впервые увидели многочисленных женщин в паранджах. Нам объяснили, что это узбечки. Им не положено показывать лица чужим мужчинам под страхом смерти.

Через неделю, насытившись гостеприимством, ничего не подозревавшие буденовцы выступили из Сузака по направлению на Туркестан. Растянувшись колонной в несколько километров, наша дивизия попала в глубокую засаду. Хорошо вооруженные узбекские, таджикские и туркменские басмаческие формирования, пропустив нашу колонну в горное ущелье, расстреливали нас в упор из всех видов оружия. Только слаженные действия командования и бесстрашие кадровиков предотвратило полный разгром дивизии. Два полка еще на выходе из города, развернувшись боевым порядком, понеслись слева и справа в обход невысоких отрогов Каратау. К ночи удалось при помощи артиллерии рассеять засевших в горах басмачей. Беспечность командования дорого обошлась дивизии. Пало более трехсот красноармейцев и несколько командиров рот. Всю неделю буденовцы гонялись по горам и степям вокруг Сузака, рассеивая и добивая прорвавшиеся из окружения небольшие группы басмачей. В окруженном городе производились обыски, и все подозрительные лица расстреливались на месте. Кто-то заметил, что под паранджами скрываются мужчины. Со всех начали срывать накидки, под которыми скрывались вооруженные басмачи. Завязавшиеся на улицах бои привели к полному разрушению города Сузак. Жители, в основном женщины, старики и дети, покидали город. С близлежащей сопки город представлял печальное зрелище. С ненавистью поворачиваясь в седлах, мы смотрели на разрушенные и дымящиеся руины. Вырвавшись на просторные предгорья Каратау в степи Туркестана и испытав жестокость басмачей, мы были беспощадны ко всем, кто попадался на пути. На могилах павших красноармейцев мы клялись мстить за погибших товарищей!

Буденовец смолк. Керосин в фонаре кончался. Пламя его вздрагивало, тускнело, умирало. По углам вагона собирались тени, становилось сумрачно. От услышанного тоскливо раздваивались мысли. "Из школьных учебников по истории СССР, из радиопередач, газет и журналов мы знали о зажиточной жизни людей в Средней Азии и Казахстане, об их добровольном присоединении к Советскому Союзу. То, что я сегодня услышал, казалось мне неправдоподобным, даже провокационным.

- Все, на сегодня хватит! - сказал дядя Давид. - Будем спать!

Укрывшись тулупом, Мы с Петькой долго ещё шептались - делились впечатлениями, но пришли к выводу, что «набрехал старик»!

Мы не могли знать, что судьба сведет нас в Бетпак-Дале с теми, кого тогда «покоряли» буденовцы...

***

Огромный, дрожащий в холодных струях вечернего воздуха диск низкого солнца касался дальних бурых гребней увалов. Весь запад горел в огне, красный свет грозно и мрачно освещал снизу редкие крупные облака, что, как раскаленные угли, казались живыми существами, отчаянно сопротивлявшимися наступлению тьмы. Тьма неотвратимо наступала и брала в плен весь окружавший нас мир. Мы сидели на крышах и поглядывали на холодную вечернюю зарю. Вспомнилась вычитанная где-то фраза: "Свет и мрак - это как смерть и жизнь." И действительно, неотвратимый рок царит над каждой жизнью и над светом. Пробьет его час, и нависнет мрак. Точно так же уходит в ночь и окутанная черным саваном покорная и печальная земля.

Позади остались степные станции Журын, Эмба, Челкар, как две капли воды похожие друг на друга. Пристанционные здания из кирпича, крытые кровельным железом, гордо возвышались над приземистыми азиатскими мазанками с камышовыми и соломо-глиняными крышами. Во дворах и на крышах домов сидели остроконечные скирды и копны сена.

У железной дороги одиноко возвышалась водонапорная башня - единственный водоисточник этих схожих поселков, жителями которых, за исключением руководства станции, были казахами. По улицам без единого деревца бродили козы, бараны, ишаки и тощие, как лещ, собаки. Но самым удивительным было то, что на нас никто не обращал внимания. Для них мы были всего лишь следующим через станцию товарным составом под номером...

Порядком промерзнув, мы с Петькой покинули крышу и забрались под тулуп. Я долго не мог уснуть из-за подслушанного разговора наших матерей:

- Мария, как у тебя с продуктами? - шепотом спросила моя мать.

- Если на неделю хватит, то хорошо, - заплакала тетя Мария. - Нас четверо. Тебе хорошо, вас только двое!

- Не плачь, поделимся. Только мне кажется, надо что-то делать. Сообща больше десяти дней не продержимся!

- А что мы можем делать? В соседних вагонах уже голодают!

- Давай попробуем на станциях менять барахлишко на хлеб, зерно, посмотрим, что дадут. А поручим это нашим мальчишкам, все равно носятся по станциям! - шептала моя мама. - Подумай, что у тебя есть на продажу. Я отправлю свой праздничный цветной платок! Утром поговорим с ними. Они уже не маленькие.

Утром я проснулся от громких возгласов.

- Море, море! Сколько воды!

Я протер глаза, толкнул Петьку и рванул к левому окну. Кругом все та же надоевшая угрюмая степь. Те, кто успел пристроиться пораньше, закрыли правые два окна. В промежутках между их головами виднелась синяя гладь воды. Три секунды - и мы испытанным методом оказались на крыше. Встречный ветер обдавал прохладой осеннего утра. Мерзли руки. Слезились глаза. Но мы этого не замечали. Перед нами до самого горизонта простиралось никогда не виданное нами море, что сливалось с опрокинутым на него голубым небосводом. Ветер с запада гнал огромные волны. Накатываясь на берег, они промывали гальку и прибрежный песок белой пеной. Железная дорога, проходя по возвышенному берегу, правым поворотом огибала огромный залив. Состав приближался к городу Аральску. В воздухе носились чайки. Пахло соленой рыбой.

Город встретил шумными азиатскими базарами. Можно было купить, что хочешь, но у колхозников не было денег. Хлеб, мясо, картошка, подсолнечное масло и все, что было получено на трудодни, брошено там, в Потаповке, на произвол судьбы. А здесь всего завались. Особенно привлекала разных сортов и размеров рыба - свежая, соленая, вяленая, копченая. Ее предлагали поштучно, килограммами в связках или просто в мешках. По городу разносились громкие голоса местных торгашей:

- Кому-у рыба! Шашлык, шашлык из баранины, подходи, кунак* будешь! Пирожки, пирожки с мясом! Горячие лепешки! Молоко-о, айран, курт!

Все кричали, предлагали и разрешали пробовать. Голодные, носились мы, облизываясь, среди огромного количества съестного, не зная, что предпринять. Все было необычно, интересно и приятно пахло. Но... в кармане гулял ветер.

- Как в сказке "Тысяча и одна ночь," - сказал Петька,.

- Или "Волшебная лампа Аладдина!" - поддержал я Петьку. - Только скатерти-самобранки не хватает!

Состав стоял в тупике, в километре от вокзала, стоянку объявили четырехчасовую. Охрана почти нас не тревожила. Опасно было, когда состав снимался раньше объявленного срока. Тогда отставшим приходилось догонять свое "жилье" на попутных поездах. Это удавалось не всем. По путям, вокзалам и поездам рыскала железнодорожная милиция с многочисленными облавами. Попавшие в их лапы к поезду уже не возвращались. Подозрительных судила и отправляла в лагеря НКВД «тройка». Многие из нашего состава уже оплакивали своих случайно отставших членов семьи, поэтому мы с Петькой с опаской посматривали в сторону тупика, где стоял состав.

На материн цветной платок и тети Марусины теплые шерстяные носки мы выменяли ведро муки, полмешка вяленой рыбы и помчались "домой". У состава набрели на одноклассниц - Милю Бадт, Марию и Катю Шван, Эмму Геффель, Фогель Марию, Милю Неб. Они небольшой, жалкой стайкой стояли в стороне и поджидали нас. Петька, заметив среди них свою соседку, рыжую Марию, попробовал улизнуть, но, опередив нас, девчата преградили нам путь. Разговор не клеился. Того школьного задора, безотчетного веселья и гордой девичьей красоты в них уже не было. Они выглядели усталыми и потрёпанными. Их исхудавшие лица были неподвижны и мрачны. Мы встретились в этом огромном чужом мире, с надеждой и тревогой посматривая друг на друга. Что нас ждет? Какие новые испытания преподнесет нам эта жизнь - счастье или несчастье?.. Месяц назад мы строили планы на будущее. Все лопнуло враз, как мыльный пузырь. Я не опускаю глаза под неподкупными взглядами девчат, они смотрят недопонимающими, широко раскрытыми глазами.

- Что нового? Куда нас везут? Сколько еще будем мучиться в этих вонючих вагонах? - сыпались вопросы, на которые мы с Петькой не знали ответа. - Вы же хорошо разговариваете по-русски, бегаете по крышам, по базарам, встречаетесь с машинистами паровозов!

- Знаем только, что состав движется на юг, на Туркестан. Там начинается Турксиб, - сказал я. - Турксиб ведет через Алма-Ату в Сибирь... А может на Ташкент?

- А что такое Турксиб?

- Туркестано-Сибирская железная дорога. Её строительство начали еще до революции, а закончили в 1929 году. Уже при Советской власти.

- А ты откуда знаешь?

- Мой дедушка с бабушкой были сосланы туда еще в 1930году. Отец получил письмо от брата, моего дяди Адама. Он писал, что их высадили за Алматой, на станции Сарозек. Я этот путь изучал тайком.

- Значит ты, Яша, кулацкий сынок? - защебетали девчата. - Да и Петька тоже. Они не зря держатся вместе! Это враги Советской Власти!

- Сама ты враг! - заорал Петька и бросился с кулаками на Марию Шван. - Наверно, твой отец помогал отправлять безвинных людей в тюрьму!

Я был ошарашен Петькой. Вначале подумал, что он шутит, но когда увидел, как он начал раздавать тумаки влево и вправо, бросился на выручку. Девчата убежали, а я принялся ругать Петьку:

- Разве можно так, это же девушки! А ты с кулаками.

- Ну, какие мы с тобою враги? - горячился он, взваливая на спину мешок с рыбой. - И эта рыжая, конопатая дура туда же!

(продолжение следует)