В. Сукачёв (Шпрингер)

I

— Посторонись, дяденька! — рослый парень небрежно потеснил Ивана Семеновича Сквознякова, удобнее перехватил ящик с подвесным лодочным мотором и вразвалку пошел в магазин.

«Вихрь», — уважительно отметил Иван Семенович, с любопытством разглядывая несколько оставшихся в кузове грузовика ящиков. — Это — машина! На таком и недоступные озера — рядом».

Он и еще постоял возле грузовика, невольно перенеся уважение к моторам на парня, который неторопливо уносил их в магазин охотничьих товаров. И уже представлялось ему, как прилаживает он этот самый мотор к своей казанке первого выпуска, как мягко и плавно дергает на себя стартер, и внимательно прислушивается к ровному холостому урчанию машины. Это была мечта, давняя и любимая мечта Ивана Семеновича — мотор в тридцать лошадиных сил.

— Э-э, парень, — робко обратился он к грузчику,— а моторы как, в кредит или только за наличные?

Парень внимательно осмотрел его, задержал взгляд на пустом левом рукаве и небрежно ответил:

— На твою пенсию, дяденька, и в кредит не возьмешь. Не потянет...

Иван Семенович Сквозняков не обиделся и не огорчился. Он понимал, что грубоватость парня идет от великого уважения к мотору, который вздумал обратать какой-то там инвалид, человек без руки, а мотор-то — тридцать лошадей! Не шутка!

— Да я просто интересуюсь, — попытался оправдаться Иван Семенович. — А деньги у меня есть, на него хватило бы…

— Ну? — притворно удивился грузчик. — Непьющий, что ли?

— Почему?

— Раз деньги водятся — значит, не пьешь.

Наконец-то Иван Семенович проникся иронией парня и опечалился. Он грустно посмотрел ему в глаза, улыбнулся и пошел было дальше, но парень окликнул его:

— Эй, дяденька!

Иван Семенович оглянулся и вопросительно уставился на грузчика.

— Ты что же, рассердился на меня?

— Да нет, — Иван Семенович пожал плечами.

— Хочешь посмотреть?

— Что?

— Ну, мотор. Я там один ящик уже разбил.

— А можно?

— Раз я говорю, — парень выплюнул папиросу и пошел в магазин.

II

В подсобном помещении магазина пахло оружейным маслом, бензином и кожей.

— Ну, чего встал-то на пороге? Проходи, садись.

— Пахнет, — Иван Семенович потер большой палец об указательный, — непривычно.

— Ты и не куришь, что ли? — поинтересовался парень.

— Нет... А как ты догадался?

— Табак-то, он нюх отбивает.

Иван Семенович изумился сообразительности грузчика, но виду не подал.

— Вот, любуйся, — парень кивнул на голубенький мотор, стоявший у стенки. — Для себя отобрал.

Иван Семенович полюбовался, вздохнул, тронул румпель и даже зажмурился:

— Что и говорить, машина! А у меня «Ветерок», восемь сил...

— Миша, четвертый номер дроби принеси, ни грамма не осталось, — в дверь подсобки просунулась опрятная белокурая головка продавщицы. — А это что за посторонние? — удивилась головка.

— Ко мне, — коротко ответил Миша и пошел за дробью.

— Вы мотор покупаете? — поинтересовалась продавщица, переступая порог и внимательно разглядывая Ивана Семеновича.

Иван Семенович хотел было ответить отрицательно, но что-то вдруг взыграло в нем, выпятило его грудь, сладко шевельнулось под сердцем, и он с неожиданной важностью сказал:

— Да вот, присматриваю…

— В этом году последняя партия, больше не будет, — предупредила обладательница опрятной, хорошенькой головки и скрылась за дверью.

— Та-ак, — протянул Иван Семенович Сквозняков, глядя на пустой дверной проем, и почему-то еще раз повторил: — Та-ак…

Вернулся Миша, закурил и, косясь на мотор, сказал:

— А электростартер! Нажал на кнопочку и — готово. Пусть дураки за шнурок дергают, а у меня — кнопочка…

— На «казанку» его ставить рискованно.

— Ерунда! С булями-то? Пойдет за милую душу. Хотя, конечно, ему нужен «Прогресс»...

Так они говорили, хлопали мотор по колпаку, оглаживали «сапог», и уже вскоре можно было подумать, что их знакомству лет двадцать. Постепенно разговор с мотора перешел на рыбалку, на рыбные протоки и заводи, а там уже и на охоту. Иван Семенович настаивал на том, что встречную утку бить влет почти бесполезно, Миша утверждал, что только так утку и можно добыть. В общем, разговор затеялся нешуточный и к обеденному перерыву вошел в самый разгар.

— Ми-иша! — крикнули из магазина. — Ты суп разогревать думаешь?

— Сейчас.

Миша включил электроплитку, поставил на нее кастрюлю и, заметив движение Ивана Семеновича, категорически заявил:

— Обедать будем.

— А она кто? — кивнул Иван Семенович в сторону двери.

— Продавец, — Миша в первый раз засмеялся. — Я у нее на половине ставки вкалываю. А так на пристани грузчиком, мешки с пряниками таскаю.

— С пряниками? — удивился Иван Семенович.

— Ну, это так говорят у нас.

— А-а...

Нет, не хотелось уходить Ивану Семеновичу Сквознякову из подсобки. Вроде бы и надо — люди обедать собрались, — а вот не хотелось. Уютно ему здесь было, интересно и тепло. Ну, словно в свой родной дом вернулся после долгой разлуки. Вот и присел он на опрокинутый ящик, вздохнул облегченно и аккуратно заправил пустой рукав в карман пиджака. «Бывает же так,— удивленно думал Иван Семенович, — совсем незнакомые люди, а поговорить с ними приятно».

— Может, попросим у Лизухи? — подмигнул Миша. — У нее есть.

— Что — есть? — не понял Иван Семенович.

— Ну, это самое, — Миша щелкнул по горлу.

— А можно?

— Чудак-человек, — наконец удивился и Миша, — да почему нельзя-то?

— На работе...

— Да брось ты, — перебил Миша, — нашел работу.

— А у нас вот строго, — вздохнул Иван Семенович, — упаси бог.

— Где это — у вас?

— В страховом агентстве.

— Так ты агент? — Михаил недоверчиво покосился на пустой рукав. — Ну и ну…

— Страховой, — на всякий случай уточнил Иван Семенович.

— Ну, что у вас тут с обедом-то? — появилась Лиза.

— Полный порядок.

— Тогда сходи двери закрой.

Михаил ушел, а Иван Семенович почему-то оробел и беспокойно заерзал на ящике.

— Выбрали мотор-то? — спросила Лиза, снимая кастрюлю с плитки.

— Пока нет, — Иван Семенович прокашлялся, — все больше разговаривали.

— Тоже мне — мужики! Хуже баб треплетесь. Подайте мне чайник, вон, возле ваших ног стоит.

Иван Семенович бросился подавать чайник, запнулся и неожиданно больно ударился культей о ящик с мотором. Он непроизвольно охнул, поморщился и виновато посмотрел на Лизу. А она, только теперь заметив его пустой рукав, жалостливо удивилась, молча приняла чайник и поставила на плитку. Ничего не случилось, ровным счетом ничего, но у Ивана Семеновича Сквознякова как-то сладко и тревожно заныло в груди, он осторожно кашлянул и тоже в молчании вернулся на свое место. Казалось, он не смотрел на Лизу, в крайнем случае — старался не смотреть, но как-то так получилось, что они несколько раз встретились взглядом, причем после второго раза оба смутились, поспешно отвернулись и хранили напряженное, сковывающее молчание до самого прихода Михаила.

III

— Без мотора, Иван Семенович, нынче туго. Это я верно говорю. Раньше, батенька, как: две версты от города отошел, и бей утку в свое удовольствие. А нынче — шалишь! Пока тридцать верст не отмотаешь, живой утки не встретишь. Это я тебе верно говорю.

— Ох, и надоел же ты мне с этими разговорами, — вздохнула Лиза, — скоро помешаешься.

— Это лучше, чем хулиганить на улице, — резонно заметил Иван Семенович.

— Он ведь и в магазин пошел работать из-за мотора. — Лиза улыбнулась, очень хорошо улыбнулась, как показалось Ивану Семеновичу. — Просто любовь какая-то. Так бы нас кто-нибудь любил. — В последних словах Лизы промелькнула невольная горечь.

— Ва-ас, — поморщился Михаил. — Мотор - это друг, а вы кто? Он выручит, он увезет, он накормит, а с вами дорожка известная: на регистрацию да в суд…

— Ну, почему же, — счел нужным возразить Иван Семенович, — бывают и счастливые браки. Я ведь много хожу по квартирам, работа такая, вижу. Знаете, через порог переступишь, и тебе сразу понятно, мир здесь или война. Чаще случается видеть хорошие семьи...

— А сам-то ты женат? — перебил Михаил.

Иван Семенович смешался, обронил вилку и конфузливо ответил:

— Нет.

— Вроде бы пора, — усмехнулся Михаил.

— Да нет, подожду еще, — серьезно ответил Иван Семенович.

— Прождешь всех невест. Их нынче быстро к рукам прибирают, — предупредил Михаил.

Ну вот, пристал к человеку, — вступилась за Сквознякова Лиза. — Вначале сам бы женился, а потом и людям советовал. А то учитель нашелся...

Так ты берешь мотор-то? — спросил на прощание Михаил.

Подумаю, — Иван Семенович украдкой наблюдал за Лизой, убирающей посуду со стола.

Михаил, перехватив его взгляд, удивленно приподнял широкие брови, засмеялся и доверительным шепотом спросил:

— Что, нравится?

Иван Семенович раскашлялся, замахал рукой и поспешно выскочил из подсобки.

— Приходи, — крикнул вслед Михаил, — всегда рады будем!

IV

Так вот и получилось, что Иван Семенович Сквозняков зачастил в охотничий магазин. Не то чтобы он каждый день туда ходил, нет, а вот мимо пройтись, понаблюдать на расстоянии — в этом он себе не отказывал. Бог знает, какие мысли посещали в это время его, но вдруг он обнаруживал, что идет по улице с широченной улыбкой, легкомысленно распахнув ворот рубахи и высоко вскинув голову. Иван Семенович поспешно одергивал себя, делал серьезное внушение, но уже через минуту его глаза подергивались мечтательной дымкой, губы размыкались и...

А уже был на исходе август. Притомленная за лето земля переходила в более спокойные, нейтральные тона. Правда, еще далековато было до холодов, но уже чувствовалось их приближение и в высоком, ясном небе, и в мутно-свинцовой глади воды, и в тихом мерцании желтых листьев.

Однажды Иван Семенович застал Лизу одну. Сидела она на стуле, облокотившись на прилавок, и задумчиво смотрела перед собой, и какая-то беззащитная печаль была во всей ее маленькой фигурке. Словно бы пережила она только что большое горе, оравнодушнела, смирилась с ним и теперь отдыхала за прилавком. Иван Семенович хотел было незамеченным уйти из магазина, но Лиза тихо окликнула его:

— А, это вы, Иван Семенович? Здравствуйте…

— Здравствуйте. — Сквозняков робко подошел к прилавку. — Я, собственно, на минутку...

— Торопитесь куда-нибудь?

— Не то чтобы... Да и куда мне торопиться? Я, вообще-то, чтобы вам не мешать, — путано объяснил Иван Семенович.

— Да вы мне и не мешаете, — удивилась Лиза. — С чего вы взяли? Я всегда рада вам. За день тут столько шаромыг бывает, что хоть убегай, а с вами нормально поговорить можно.

Иван Семенович растерялся. Он не только слышал Лизины слова, он еще и глаза ее видел, а в тех глазах... А вот о том, что он в ее глазах увидел, Иван Семенович даже думать побоялся.

— Знаете что, Иван Семенович, — неожиданно оживилась Лиза, — давайте мы с вами сегодня погуляем? В парк сходим, по набережной... Вы не заняты? — спохватилась Лиза. — А то и не надо...

— Нет-нет, — живо возразил Иван Семенович, — у меня, собственно, все вечера свободны.

V

Вечер удался мягкий, теплый, с обилием света от медленно заходящего солнца и плавным кружением тихо опадающих листьев. В такие-то вот вечера томится душа человека легкой печалью по уходящему времени, проникаясь бренностью жизненного пути... Где-то на марях, приглушенные расстоянием, часто ухали выстрелы — началась вечерняя зорька. Десятки птиц, все лето готовивших себя к полету, тяжело и бескрыло проваливались в воздухе, безжалостно ударяясь о землю. И сколько было среди них тех, что так и не познали далеких просторов, не ощутили настоящей высоты, родившись и сгинув над голубичной марью…

— Стреляют, — вздохнул Иван Семенович, осторожно ступая рядом с Лизой.

— Все папковые патроны раскупили, — откликнулась Лиза. — Я уже два месячных плана сделала. И все идут, все идут...

— А я вот не поехал. — Иван Семенович сощурился на заходящее солнце.

— Почему?

— Собирался, а потом что-то расхотелось. Не знаю…

— А как вы, — Лиза запнулась и неуверенно закончила, — стреляете?

— Приловчился. Цевье кладу вот сюда, на сгиб, — Иван Семенович показал, — получается удобно... Я ведь еще в детстве, мальчонкой, руку-то потерял, на пилораме городки выпиливал. Так что за это время многому и одной обучился... — Иван Семенович оживился. — Даже картошку чищу...

Лиза с уважением покосилась на здоровую руку Ивана Семеновича, с трудом представляя, как это можно одной рукой картошку чистить.

— Вы что же, совсем один живете?

— Один.

— А родственники?

— Они у меня в деревне.

В это время солнце ударилось о землю, сплющилось и стало медленно оплавляться, густо выкрасив багровым светом легкое облако над горизонтом.

Иван Семенович Сквозняков разговорился и неожиданно рассказал Лизе почти всю свою жизнь, начиная с того момента, когда на красном лоскуте кожи обессилено повисла половина его левой руки. Конечно, беды своей он вначале не постиг, детским умом не дошел, а вот как в возраст втянулся... Одно хорошо: к учению был прилежен. Сверстники его озоровали, за курево принимались, а он в это время над учебниками сидел — знания постигал. А они, знания, туго ему давались, в великих, многотерпеливых трудах. Мать, спасибо ей, наставляла: «Ванюшка, ты за удовольствиями не гонись. Тебе, с одной рученькой-тo, образование надо иметь, тогда и об удовольствиях можно будет помыслить. Кому ты, однорукой-то, ума не наживши, нужен будешь? Никому! А грамоту осилишь — и женушка сыщется, и друзья обретутся». И он учился. Десять классов окончил, в сельскохозяйственный техникум поступил. Ничего, и там помаленьку учился. Но на последнем курсе случилась беда — влюбился. И так это крепко втюрился, что все учение забросил, закурил и попивать начал. Тут бы ему и каюк, потому как влюбился он безответно, безнадежно, но к этому времени случилась производственная практика, он уехал в дальнее село и там, в одиночку, выгоревал свою любовь. С тех пор женщин уважает, но и побаивается. Пять лет работал в управлении «Сельхозтехники», а потом подвернулась работа в госстрахе, да еще и с квартирой. Ничего, жить можно, хотя годы и уходят...

Здесь Иван Семенович споткнулся и умолк. Жаловаться на судьбу он не хотел. Лиза, внимательно слушавшая его, вопросительно взглянула на Ивана Семеновича и почему-то вздохнула.

А солнце уже скрылось за горизонтом, и поутихла оружейная пальба на марях. Легкие сумерки опустились на землю, и река, лежавшая у их ног, свинцово отсвечивала, лениво накатывая на песок мелкие волны. И сумерки, и Лиза, кажется, чего-то ожидали от Ивана Семеновича, каких-то новых его слов, а может быть, и поступков, но он ничего не сказал и тем более — не сделал. С наступлением сумерек робость Ивана Семеновича значительно прибавилась, и он мучительно переживал ее, эту робость, не находя никаких слов для продолжения разговора.

— Холодно, — поежилась Лиза, — от реки, наверное.

— Разве? — удивился Иван Семенович. — А я что-то не замечаю.

— Пойдемте в парк?

— В парк? Конечно! — Иван Семенович обрадовался. — Знаете, я очень люблю наш парк, люблю аллеи, особенно ночью, когда луна...

И в парке их сразу обступила темнота, плотно сомкнулась над ними, и Иван Семенович, пару раз наткнувшись на теплый Лизин локоток, окончательно сомлел, затаил дыхание, бережно вышагивая рядом с белокурой женщиной из магазина охотничьих товаров.

VI

В эту ночь Ивану Семеновичу Сквознякову не спалось. И не спалось-то ведь как-то радостно, облегченно, словно ночь стала для него продолжением дня, в котором ему предстояла веселая и счастливая жизнь. Мимо отдернутой шторы, сквозь шибку окна он ловил взглядом блуждающие звезды, но не мог остановиться мыслями на них, а все возвращался под сумрачный покров вечернего парка, где так темно и тревожно вспыхивало короткое дыхание Лизы. «Как же все это так получается? — расслабленно мыслил Иван Семенович. — Где-то, в совершенно разных местах, родились два человека. Они жили, посещали разные школы, разные люди воспитывали их, и никогда не думали друг о друге. Они даже влюблялись и тайно намечали себе суженых, желая оставить после себя новых людей. И вот однажды, случайно, эти два человека встретились, чтобы быть самыми близкими на земле. Как же это так? — Иван Семенович изумленно поморщился и медленно продолжил свою мысль. — Вот уже пять лет я работаю в хорошем коллективе. Пять лет я знаю Веру Семеновну, Нину Григорьевну, Владимира Сергеевича, но они не стали мне близкими и родными. Они просто товарищи по работе, и я им тоже товарищ по работе. А Лизу я знаю только месяц, но она уже ближе для меня, чем все работники госстраха вместе. Чудно все это как-то. Непонятно».

Иван Семенович повернулся на другой бок, протяжно вздохнул и опять задумался. Конечно, жизнь его не баловала, не одарила какой-то там особенной судьбой, но и жаловаться грех. Жив-здоров, квартиру имеет, работа приличная, что еще надо-то? «Вихрь» хоть сейчас может взять, за наличные. Так бы вот и жить: спокойно, уверенно, не пытаясь обогнать чужое счастье. Но вот иногда, вечерами особенно, вдруг вспоминаются дети, играющие в песочнице во дворе, и рядом их мамы с каким-то особенным выражением на лицах. И в один миг все вокруг начинает казаться пустым и бессмысленным, словно он, Иван Семенович, случайно живет на земле.

Сквозняков сел в постели, потом пошел на кухню и напился из чайника. Сна не было, и даже предчувствие сна не приходило. И тогда он подумал: «Завтра пойду и все скажу. А что? Ведь не убьют меня за это. Все так делают, а я чем хуже? Так и скажу: простите меня, Лиза, я пришел сказать вам, что...» Тут Иван Семенович споткнулся, поискал подходящее слово, не нашел и не опечалился: они, слова эти, были в его взволнованности, в глазах его и мыслях. И, что самое главное, Иван Семенович каким-то шестым чувством догадывался, что Лиза ждет и желает тех слов, которые он только что не смог найти, и что слова эти завтра отыщутся.

И еще долго думал Иван Семенович о завтрашнем дне, и что-то ласковое и светлое брезжило ему впереди, и жизнь казалась бесконечной, как путь до тех звезд, что заглядывали к нему через шибку окна мимо приотдернутых штор.

VII

Утром, пока Иван Семенович гладил костюм, чистил ботинки и вообще с особенным тщанием приводил себя в порядок, набежали невесть откуда тучи, низко покрыли город и медленно и безмолвно просыпались холодным дождем. Асфальт загустел темнотою, зашумела вода в колодцах, унося в царство подземных труб первые желтые листья, оброненные осенью. Но Иван Семенович ничего этого не заметил, увлеченный сборами и предстоящим разговором с Лизой, о котором он, правда, думал уже не столь уверенно, как ночью. Теперь он усиленно сожалел о том, что был слишком нерешителен минувшим вечером, что будь он немного смелее, все бы тут же и выяснилось, и не надо было сейчас мучиться в напрасных сомнениях. И медлил Иван Семенович, бестолково кружил по квартире, все отыскивая какие-то причины для задержки. Наконец, никаких причин не осталось, Иван Семенович погрустнел и вышел из дому. И здесь, на улице, он заметил, что тучи в город пришли вместе с неожиданно крепким, промозглым ветром, безжалостно секущим листья деревьев, что люди надели плащи, но и в них торопились укрыться в дома от пронизывающего напора ветра. Иван Семенович поежился, растерянно оглядел свой выходной костюм, но в дом возвращаться не решился (пути не будет) и заспешил по опустевшему тротуару...

— Здорово, агент! — Михаил сидел на крыльце магазина под высоким, крытым гофрированной жестью деревянным козырьком. Он сидел и насмешливо смотрел на промокшего Ивана Семеновича, в нерешительности замершего у крыльца. — Ты это куда собрался?

— Здравствуй, Михаил, — глухо ответил Иван Семенович, почувствовав легкий зуд в культе.

— Куда собрался, говорю?

— Никуда. — Иван Семенович почему-то оробел перед Михаилом.

— А чего в костюм нарядился? Дождь шпарит, а ты в костюме шляешься…

Грубый тон Михаила покоробил Ивана Семеновича, ему было как-то стыдно и неловко перед ним, в то же время хотелось ответить с достоинством, самую чуточку приструнить Михаила. Сквозняков зябко передернул узкими плечами, откашлялся и тихо спросил:

— А что, собственно, в этом плохого?

— В чем?

— Ну, в моем костюме. Суббота. У меня выходной день...

— Так и иди в ресторан в своем костюме, — грубо перебил Михаил, — чего сюда-то припёрся? К Лизке? Она на работе, при исполнении, так сказать, своих обязанностей.

Иван Семенович окончательно растерялся и от растерянности вымучил из себя жалкую улыбку:

— Что-нибудь случилось, Михаил?

— Чего случилось, ничего не случилось. — Михаил поднялся и насмешливо оглядел съежившегося под дождем Ивана Семеновича. — Случилось... Слишком часто ты стал сюда наведываться, вот и случилось. А мне это не по душе, понял? Пошутили — и будя! Привет! — Михаил вытянул руку, указывая направление дальнейшего пути Сквознякова.

Иван Семенович послушно посмотрел в этом направлении, потом на Михаила, и на его лице все еще умирала жалкая улыбка. Он ничего не понимал, он только чувствовал все усиливающийся зуд в культе и непреодолимое желание сейчас же, у этого вот крыльца, умереть. Ему казалось, что вместе со смертью исчезнут Михаил, дождь, болезненный зуд в культе, стыд и собственная беспомощность, и где-то там, бог знает где, останутся только он и Лиза.

— Так что ступай, агент, своей дорогой, — усмехнулся Михаил, — Тоже мне, любитель парков и аллей…

И по косо секущему дождю, по мокро взбугрившемуся асфальту, сквозь редко падающие листья тихо и грустно ушел человек.