Н. Косско

Послесловие

С полюса на полюс

– Господи! Ну сколько можно? – подруга Эммы Эльвира, заплаканная и вся какая-то расхристанная, стремительным вихрем врывается в гостиную и в отчаянии падает на диван. Уткнувшись в диванную подушку, она безуспешно пытается справиться со слезами, а потом переходит на громкий плач. – Ну почему, почему я должна доказывать каждому идиоту, что я не рууусскаая… – конец фразы тонет в её душераздирающих рыданиях.

Всё ясно! Эльвира в своей стихии – вероятно, опять устроила разборки с кем-то из соседей, из тех, кто утверждает, что все эти, из России, никакие не немцы, а чистой воды русские. Или казахи! Они же, дескать, приехали из России и Казахстана! Для многих российских немцев, в одночасье оказавшихся чужими среди своих, это кровная, жгучая обида, нестерпимое оскорбление. Но приходится – и тут уж ничего не поделаешь – разговаривать и с такими, доказывать, что ты не верблюд. Для этого требуются крепкие нервы и выдержка, но усилия не напрасны: переубедить удаётся порой даже самых «бетонноголовых». Но не всякий, как в данном случае Эльвира, способен выдержать этот прессинг: она не умеет выслушать оппонентов, слишком эмоционально, порой даже истерично, ведёт себя в дискуссиях. Однако главное всё же не в этом. Главная беда Эльвиры, как и многих переселенцев, – слабое знание немецкого языка, поэтому оппонентам не составляет никакого труда уложить её в спорах на обе лопатки – это ли не доказательство их правоты?

…Родители Эльвиры погибли в трудармии, поэтому выросла она в детдоме и практически не знала родного языка. Когда её в более спокойные времена разыскала бабушка, она попыталась научить внучку родному диалекту, но дело продвигалось туго. Однако успеха бабушка Эльвиры достигла в другом: ей удалось заинтересовать девушку рассказами о матери и об отце, об истории российско-немецкого народа. Эльвира была счастлива, она включилась в движение за восстановление немецкой государственности на Волге, обрела большую сплочённую семью единомышленников, была одним из самых ярых защитников интересов российских немцев. И вот теперь она стала русской…

– Слушай, Эльвира, – осторожно начала Эмма, – ты прости меня, если я тебя обижу своей прямотой, даже, может быть, резкостью, но давай откровенно… – она помолчала, раздумывая, стоит ли делать этот безжалостный шаг. Затем заговорила решительно. – Я не могу видеть, как ты мучаешься, но давай посмотрим правде в глаза, какой бы жестокой она ни была. Вот скажи, только честно: что ты лично сделала за эти три года в Германии, чтобы укорениться здесь? Ты хоть пальцем пошевелила, чтобы выучить язык? Может, ты попыталась изменить образ жизни, немного приспособить его к «местным условиям»? А может, роешь носом землю, чтобы получить профессию? Нет! Ничегошеньки ты не сделала! Живёшь здесь как на другой планете, как иждивенка, полностью полагаясь на государство и общество. Но подумай, какие у нас могут быть претензии к местным немцам? Какие? Думаю, скорее у них могут быть вопросы к нам! Вот взять тебя, к примеру: что ты знаешь о стране, в которой живёшь, о её людях, культуре? Не надо изворачиваться, ничего ты не знаешь, – Эмма устало машет рукой. – Но вот почему-то ты возмущаешься: «Они о нас ничего не знают!» А ты? Ты-то что знаешь о них?! Так что не надо валить с больной головы на здоровую! Для полноценной жизни тебе не хватает знания немецкого языка: ты не можешь самостоятельно принимать решения, не можешь защититься, ничего ты не можешь, и как журналисту без знания языка тебе остаётся выбор между шваброй и конвейером. А потом, скажи на милость, почему среднестатистический немец, какой-то там завсегдатай пивного бара, должен вдумываться в твои невнятные доводы на исковерканном немецком языке?

– Тебе хорошо говорить, – взвивается Эльвира, – конечно, сытый голодного не разумеет! Да ты даже представить себе не можешь, в каком мы все безвыходном положении! У вас же всё о’кей – семья, дом, работа… Вам, когда вы 30 лет назад сюда приехали, было проще: и «Добро пожаловать, дорогие!», и цветы, и помощь всякая… Ах, да ну вас всех… – с этими словами Эльвира, красная и взъерошенная, выбежала из дома.

– Кажется, я немного переборщила, – с досадой вздыхает Эмма, – но как же ещё доказать таким, как Эльвира, всю опасность стремления искать вину только в других, но не в себе? Так никогда не встанешь на ноги, не говоря уже о том, чтобы сохранить чувство собственного достоинства и обрести уважение новых сограждан к себе.

– Цветы! – раздражённо фыркает Эмма. – Придумают тоже! Слышала про эти разговоры, но сама букетов приветственных в глаза не видела.

Может, где-то кого-то и встречали с букетами, только вот Эмма и её семья, прибыв в Германию, как и большинство переселенцев, вступили на тернистый путь людей, попавших в совершенно новый и чужой мир – да, да, чужой, хотя Эмма и полагала, что уж она-то хорошо знает Германию и быстро во всём разберётся. Но встреча с родиной предков была для неё потрясающим событием – радостным и пугающим одновременно. Красочный, сверкающий, переливающийся всеми цветами радуги мир с его оживлёнными пешеходными зонами и ярко освещёнными витринами магазинов, в которые она первое время и зайти-то не решалась, всюду раскованные, приветливые люди, порядок, чистота… Всё это ей показалось настоящим раем, тем самым, который тщетно пытаются построить в СССР!

Всё это привлекало, увлекало, завораживало, но больше всего, прямо до слёз, Эмму тронула «встреча» с родным языком. Нет, она была отличным специалистом в своей области и в совершенстве владела немецким языком, но это был другой, не книжный язык Гёте и Шиллера, а живой разговорный, как сказала бы Мария Вагнер, «настоящий германский язык» (A richtige deitschländische Sproch).

Но при всей эйфории Эмму не покидало тревожное чувство, что её отделяет от этого сказочного мира невидимая стеклянная стена: она слышала, понимала, воспринимала всё вокруг, но ей никак не удавалось установить контакт, духовную связь с жителями этой чужой планеты. И всё это несмотря на то, что она понимала каждое слово, каждый слог, каждый звук! Казалось, звуковая оболочка слова и его смысл существуют сами по себе, независимо друг от друга. Эмма пыталась пробиться сквозь эту стеклянную стену, но тщетно. А потом поняла, что это чисто психологическая проблема, обусловленная разным мировосприятием, умонастроением, различными культурными особенностями и общественными навыками, то есть тем, что в целом называют менталитетом. Признание, что у неё другой, отличный от местных немцев менталитет, а значит – чужой, далось Эмме нелегко, ибо разрушало тот образ Германии, который она старательно лепила годами – сначала под влиянием матери в детстве и потом всю сознательную жизнь. Однако против очевидного не восстала и дала себе зарок учиться, перенимать всё положительное, стать европейкой, но и свой «российско-немецкий» менталитет не сдавать!

А время шло. Упорство, трудолюбие и благоразумие сделали своё дело, и чета Соколовых с каждым днём на один-два шага приближалась к своей цели – обрести здесь место под солнцем. Постигали окружающую действительность, учась на своих ошибках, мирясь с «тяжёлыми потерями». Первый и самый чувствительный удар Эмме нанесла немецкая бюрократия: в Министерстве культуры не признали её диплом преподавателя, приравняв его к аттестату зрелости. Оказалось, что немецкая бюрократия, так же как и советская, не приемлет никаких логических доводов и требует одного – бумажек! Так что надежда Эммы на то, что она сможет преподавать здесь русский язык, рассеялась уже в первые месяцы: у неё, видите ли, в дипломе указаны всего две специальности – преподаватель немецкого и английского языков, но не русского. Ну а если немецкий чиновник однажды вынес вердикт, исправить уже ничего нельзя. Довод Эммы, что она всё-таки знает русский лучше английского и даже немецкого, услышан не был, и ей пришлось – после 15 лет работы в вузе! – снова идти учиться, чтобы добиться официального признания своего диплома и дополнительно получить диплом преподавателя славистики. Для Соколовых это была настоящая катастрофа! Как студентка Эмма перестала получать пособие по безработице, ей не полагалась и социальная помощь, на стипендию она тоже не могла рассчитывать по возрасту, а Сашиного «довольствия» хватало только на квартплату и скудное питание. Неожиданно для самих себя Соколовы умудрились снова оказаться на дне – в бедности и крайней нужде. А рядом никого, к кому можно было бы обратиться за помощью.

– Как в России, – попытался было провести параллель Саша, но осёкся. – Да нет, пожалуй, ещё хуже: быть бедным в такой богатой стране… – он не договорил и отправился искать работу – любую работу за любую плату.

Но Эмма, наверное, родилась в рубашке: каждый раз, когда казалось, что всё, тупик и нет никакого выхода, в конце тоннеля зажигался свет, и в последнюю минуту приходило спасение. Так и на этот раз: после интервью корреспонденту «Немецкой волны» её спросили, не хочет ли она поработать переводчиком и диктором на гонорарной основе. Не хочет ли?! Господи, да какой тут может быть вопрос? Конечно же, да!

Вскоре Эмму взяли на постоянную работу, и – вот тоже счастливый случай! – новая профессия стала делом, любовью её жизни. К тому же, работая на «Немецкой волне», она получила реальную возможность помочь советским немцам, остро нуждавшимся в такой поддержке. Созданный ею радиомост между Германией и немцами в СССР пережил конец холодной войны и падение железного занавеса.

Почти одновременно с Эммой работу в крупном автоконцерне получил Саша, но и ему пришлось забыть о дипломе инженера и начать с электрика. Несмотря на слабое знание языка, девочек отправили в гимназию, а потом – была не была! – Соколовы сняли просторную четырёхкомнатную квартиру со всеми удобствами: первая в жизни квартира – и сразу 100 квадратных метров!

Эмме приходилось нелегко: работа, учёба, дом, семья, рефераты, экзамены, занятия с детьми, спринтерские забеги по учреждениям… Откуда только силы брались? Но это было новое начало, за которое они заплатили высокую цену, и они были счастливы, что могли наконец жить полной, счастливой, достойной человека жизнью.

Была, однако, одна, но весьма значительная ложка дёгтя в бочке германского мёда, которая омрачала её эйфорию: значительная часть общества воспринимала немцев-переселенцев из СССР как нахлебников, с поразительным упорством и завидным постоянством отказывая выходцам из России в праве считать себя немцами и пренебрежительно называя их «русскими». Парадоксально, но это были именно те бюргеры, кто особенно рьяно демонстрировал свою терпимость, даже любовь к иностранцам и проповедовал мультикультурные ценности.

Многого не понимала и не принимала Эмма. Взять хотя бы отношение немцев к своей родине, происхождению, родному языку: если об этих ценностях заходила речь, они старались уклониться от разговора и весьма неохотно вступали в дискуссии на подобные темы – не дай бог обвинят в национализме! А о чувстве национальной гордости и говорить не приходилось! Чего стоила только проведённая в масштабах всей страны дискуссия о том, можно ли гордиться тем, что ты немец, сразившая Эмму наповал чудовищной для всякого нормального человека постановкой вопроса. Итог дискуссии и вовсе поверг её в уныние: значительная часть опрошенных не хотели (стеснялись? боялись?) признавать себя немцами, а считали себя кто гражданином мира, кто европейцем, кто вообще жителем планеты Земля или Вселенной.

И вот в это аморфное общество, отказавшееся от целого ряда национальных ценностей, врываются «бедные родственники», да ещё и требуют признать себя немцами, требуют от тех, кто немцами вовсе не хочет быть, но вместе с тем не желает, чтобы ими становились «пришельцы с Востока». Неприглядную роль играют в этом деле западногерманские СМИ, которые пестрят негативными сообщениями о «русских», так что можно подумать, будто Германию наводнили криминальные элементы и авторитеты. Разжигая недоверие и нагнетая страх, они исподволь внушают обывателю мысль, будто всё зло в Германии от них, «от русских». И если до этого козлами отпущения были гастарбайтеры – турки и другие иноземцы, то теперь их оставили в покое и взялись за переселенцев, выходцев из России. Переселенцы отчаянно сопротивляются, но их силы слабы, им опять приходится опасаться за своё будущее уже здесь, на земле обетованной… Что же им остаётся? Искать дальше место под солнцем? Но где?

– Все мы творенья Божьи, – раз и навсегда решила для себя Эмма, закрывая эту главу своих исканий, – и если люди придут к этой мысли, они обретут покой.

Обрела покой в своё время и Эмма, хотя и ей понадобилось немало времени и сил, чтобы принять это кредо. Она научилась спокойно реагировать, когда её воспринимали как русскую; это иногда звучало даже как комплимент не только ей, но и великой стране, великому народу, которого сейчас уже не надо стыдиться, а можно им с полным правом гордиться.

Но где-то глубоко в сердце жила боль и не утихала тоска по родине. Какой и где? Даже самой себе она вряд ли смогла бы ответить на это.

…Эмма открывает глаза и, ослеплённая лучами заходящего солнца, с беспокойством оглядывается вокруг: ей кажется, что она совершила слишком далёкое и долгое по времени путешествие в прошлое.

Но в её раю ничего не изменилось: внуки всё так же бегают и громко кричат, играя в саду, дочери Ирина и Елена, перекидываясь шутками, накрывают стол на террасе и пытаются сдержать натиск нетерпеливых мужчин, а те советуют им поторопиться, иначе шашлыки окажутся в опасности. И эта шумная, весёлая, счастливая компания – её СЕМЬЯ! Эмма готова часами наблюдать за этой кутерьмой, за весёлой суматохой своих близких – больших и малых, мальчиков и девочек, красавиц дочерей и «приобретённых с их помощью» замечательных сыновей!

– О Господи! – Эмма вдруг резко распрямляется в своём кресле. – Ну конечно же, конечно! – торжествующе восклицает она. – Да, да, конечно, – повторяет она, – как же мне раньше-то это в голову не приходило… ведь это так просто, а я? Мечусь по белу свету, гоняюсь за какими-то призраками, миражами, ищу мою страну, мою родину, мой дом! А он… да вот же он, я просто из-за деревьев не разглядела леса, не поняла, не распознала самого ГЛАВНОГО… а они… вот они, тут, вокруг меня, мои такие близкие и родные, единственные и любимые, моя семья, моя родина, моё место под солнцем!!!