Н. Косско

Персона нон грата

Время шло, а в жизни Соколовых ничего не менялось. Поездка в Москву ничего не дала, а скорее усугубила их положение. Теперь, куда бы Эмма ни пришла с «челобитной», на неё накидывались с грубыми ругательствами и бранью за то, что она посмела жаловаться в Москву:

– Ну и чего ты добилась? Теперь мы тебя тем более не выпустим, уж поверь, здесь и сдохнешь, сгноим тебя, и никто не заметит, никто даже не вспомнит, что ты такая была…

Жить становится всё труднее, особенно в моральном плане. В городе искусственно и весьма умело нагнетаются и направляются в нужное русло страсти вокруг потенциальных эмигрантов. Обстановка накаляется до такой степени, что потенциальные обладатели израильских или западногерманских паспортов оказываются как бы вне закона: их можно унижать на работе, осыпать бранью на улицах, на базаре и в магазинах, можно безнаказанно орать: «Убирайтесь в свой Израиль!», «Фашисты, вон в свой фатерлянд!» Эмма старается избегать конфликтных ситуаций, опасаясь, что таким оскорбительным нападкам могут подвергнуться и её дочки. С самого начала их печальной одиссеи она делает всё, что только может, чтобы ни они, ни учителя в школе не знали ничего о её с Сашей «предательских» делах. На счастье, Эмма в своё время не стала брать фамилию мужа и числилась в институте как Эмма Эдуардовна Вагнер, так что установить в школе какую-либо связь между ней и Леной с Ирой Соколовыми было трудно. Но сколь верёвочке ни виться…

На родительском собрании 5-го «А» класса кто-то затрагивает проблему выезда советских граждан, который, естественно, вызывает единогласное осуждение (и нездоровый интерес, кстати, тоже). Но неожиданно классная руководительница обращает внимание присутствующих на новый аспект проблемы.

– Ну, то, что евреи валом валят в Израиль, неудивительно: они всегда ищут, где можно получше устроиться, но вот, говорят, в пединституте немка на кафедре немецкого языка подала заявление на выезд в ФРГ! – возмущённо сообщает она аудитории. – Подумать только: а этой-то чего не хватало у нас? Ведь страна её вырастила, выучила, высшее образование дала, работу какую доверила, а она? Истинно говорят: сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит! – патетически восклицает классная.

У Эммы замирает сердце: попалась! Но никто не замечает её замешательства, как, впрочем, и «фрейдовской» оговорки классной, которая, сама того не заметив, косвенно подтвердила, что в Израиле всё же лучше, чем в СССР! Все заняты обсуждением деталей, при этом правда бледнеет перед вымыслом, родители чуть не впадают в экстаз в своём рвении осудить, уничтожить, раздавить… И тут Эмма не выдерживает и встаёт, резко хлопнув крышкой парты:

– Ну всё! Хватит кричать, как на базаре! И пока вы не слишком углубились в тот лес, в который я гляжу, хочу заявить, что немка эта – я!

Дальше следует сцена, достойная кисти художника: присутствующие, только что старавшиеся перекричать друг друга, чтобы выразить своё возмущение, враз замолкают и с открытыми ртами таращатся на Эмму. «Как в немой сцене в „Ревизоре“», – усмехается про себя Эмма, не ожидавшая такой реакции. Она поворачивается, чтобы уйти, но её догоняют и упрашивают остаться:

– Вы извините, это же не серьёзно, а так, просто разговоры… Не обращайте внимания… Мы же понимаем, что каждому человеку хочется жить на своей родине… а не на чужбине, правда, товарищи? – товарищи молча кивают, ещё до конца не понимая, что же всё-таки произошло.

А Эмма не может простить себе своей несдержанности: оказавшись на обочине жизни, она старалась оградить от всех этих проблем и бед дочерей, чтобы они не пострадали… И вот теперь не сдержалась и поставила их под удар… Но удивительным образом всё обошлось, и эксцессов не последовало.

А дети есть дети, они свято верят в то, что им внушают в школе. Первоклассница Леночка, в частности, верит в то, что «дедушка Ленин» – самый, самый!..

– …Мам, а мам, дай мне рубль! – Леночка, бросив портфель на стул и нетерпеливо переступая с ноги на ногу, поясняет непонятливой Эмме, что сегодня день рождения «дедушки Ленина» и вся школа идёт возлагать цветы к его памятнику. Безработная Эмма, вынужденная трижды пересчитывать каждую копейку, с каменным лицом отдаёт дочери рубль, проклиная в душе «доброго дедушку». Но дело этим не кончается: примерно через час, вернувшись домой, Леночка снова просит дать ей рубль – она не успела рассказать свой стишок, когда они всем классом ходили к «дедушке Ленину», так что придётся снова идти, а без цветов никак нельзя. – Мне нужен один рубль, – требовательно повторяет она, уверенная в своей правоте. Эмма молча протягивает девочке рубль и в отчаянии опускается на стул. Дело, конечно же, не в рубле, хотя в их ситуации и это деньги; дело в её абсолютной беспомощности, в том, что она не может оградить своих детей от тлетворного влияния идеологии, навязывающей им ложные идеалы!

Тем временем по городу ползут слухи, один невероятней другого, и самый упорный – о том, что Эмму и её семью никто не удерживает в СССР, что она вольна уехать, когда захочет. Всё дело в том, что её не хочет принимать ФРГ, мотивируя тем, что у них, дескать, своих безработных предостаточно. Но тут комбинаторы из известной конторы просчитались: грубо состряпанная ложь не срабатывает, и в эту версию не верят даже идейно подкованные граждане.

Но Эмма на такие инциденты уже не обращает внимания – ей приходится решать куда более важные и сложные вопросы. Почти полное отсутствие средств к существованию, острая нужда заставляют заниматься каждодневными проблемами, чтобы на небольшую Сашину зарплату обеспечить семье более или менее сносное существование.

Однажды знакомая рассказала Эмме, будто в ОВИРе берут взятки и что уже несколько семей сумели выехать, заплатив выкуп.

– Но на это нужны деньги, и деньги немалые, – Саша раздражённо шагает взад и вперёд по маленькой комнате, – и как нам собрать такую огромную сумму, не ограбив кого-либо на большой дороге? Нам едва хватает на еду, а ты про взятки… И потом, ты хоть имеешь мало-мальское представление о том, как это делается? Нет? Просто придёшь к ним и скажешь: вот вам пять тысяч рублей – отпустите меня? Нет, Эмма, это пустопорожние разговоры, давай не будем строить замки на песке…

– Ну во-первых, я тебе просто рассказала, а не предлагала дать взятку, да и вообще это уже не актуально, – говорит Эмма с обидой в голосе, – кто-то из отъезжающих проговорился, и в ОВИРе за сутки сменили всех сотрудников. Ну, а новая метла, как известно, всегда чисто метёт.

Эту народную мудрость «невыездные» немцы почувствовали сразу: порядки стали ещё строже; обращение, и до этого хамское и грубое, стало просто бесчеловечным; отказы сыпались за отказами, а особенно настырных вообще не принимали. Отчаявшись, люди выходили на улицу, устраивали демонстрации, требуя соблюдения своих конституционных прав и в первую очередь – права на свободу передвижения и воссоединение семей.

…В этот раз колонны демонстрантов идут от Министерства внутренних дел к зданию ЦК КП Молдавии, оттуда к Верховному Совету Республики и, ничего не добившись, направляются дальше – к зданию всемогущего КГБ. Там с ними церемониться не собираются и требуют немедленно разойтись. Но никто из протестующих и не думает подчиниться приказу: им нечего терять, у них нет другого выхода – только стоять до конца. Сотрудникам КГБ ситуация явно не по душе: мало того, что здесь происходит нечто из ряда вон выходящее – демонстрация протеста, которой в социалистической стране просто по природе быть не должно, – так ещё следует опасаться, что эта немчура устроит беспорядки, а они могут привлечь внимание общественности. Наконец, к демонстрантам выходит представитель КГБ, явно какой-то высокий чин, и тщетно пытается успокоить протестующих. Но, видя бесперспективность своих усилий и опасаясь нежелательных эксцессов, он идёт на компромисс и обещает, что все желающие будут приняты, однако только по одному, то есть каждый по отдельности. Бурлящая, клокочущая и шумная толпа сразу сжимается, как воздушный шар, из которого выпустили воздух, и в страхе откатывается назад: никто не готов один на один без поддержки единомышленников разговаривать со своим врагом. Над шумной и многолюдной площадью воцаряется гробовая тишина, наполненная паническим, животным страхом сотен людей. Никто не рискует первым войти в логово тирана, а уверенные в собственном превосходстве гэбисты, понимая это, наблюдают за своими жертвами с самодовольными и презрительными ухмылками.

Эмма чувствует, как холодный, липкий страх сковал всё её тело, удавкой сдавил горло. Она не способна ни думать, ни чувствовать, ни слышать, а тем более говорить. Женщина пытается стряхнуть с себя это наваждение, шагнуть вперёд, но тщетно – ноги не слушаются. Но потом, обмирая от страха, она всё-таки отделяется от толпы демонстрантов и неуверенными шагами направляется к зданию – за спиной всё то же гробовое молчание.

Зловещее молчание встречает её и в просторном кабинете. Четверо мужчин за длинным столом выжидающе смотрят на Эмму, на лицах немой вопрос: «Ну, что скажете?»

Эмма молчит, стараясь скрыть предательское подрагивание губ, но потом берёт себя в руки и кратко излагает суть дела.

– Только не надо думать, что я удовлетворюсь вашим типичным «Мы сообщим наше решение», – предостерегающе заключает она, – мне ответ нужен здесь и сейчас.

Тон Эммы, кажется, удивил их, а она, повысив голос, продолжала:

– Вы меня довели до самого края пропасти, не даёте жить, дышать, вы перекрыли мне все краны, так что уже дышать нечем. И жить незачем…

Она уже не думала, что говорит, ей было всё равно, хотелось рассчитаться со своими обидчиками сполна, а потом – будь что будет, ведь терять ей уже нечего.

– Я всё сказала и хочу, чтобы вы запомнили: я буду биться, драться до последнего вздоха за право покинуть эту страну, я твёрдо обещаю, что жить здесь я не буду – ни за что и никогда, слышите – никогда! У вас – не буду! Ни за что! – уже кричала она. – Даже если мне придётся пойти на крайние меры…

Увидев издевательскую улыбку на лице одного из чинов за столом, Эмма резко повернулась к нему:

– Зря, между прочим, смеётесь! Я вам не советую не верить мне, очень не советую! Вы загнали меня в угол, не оставив выбора. Поэтому я готова ответить за каждое своё слово! И если вы действительно такие отменные психологи, как о вас говорят, то должны понимать, на что способны люди в таких ситуациях.

Сделав короткую паузу, чтобы перевести дух, Эмма спокойно, но твёрдо сказала:

– Но если вы обязательно хотите, чтобы на центральной площади молдавской столицы случился акт самосожжения, вы его получите. Но только запомните: о нём узнает весь мир – мои родственники в Германии позаботятся об этом.

Бедная, наивная мечтательница Эмма! Если бы ты только знала, сколь беспочвенны твои иллюзии и надежды, если б ты знала, как опасна твоя безусловная, слепая вера в торжество справедливости, в идеалы!

К счастью, об этом ничего не знали и четверо мужчин за столом. Поэтому не исключено, что угрозы и категоричность Эммы возымели действие и решили исход этого поединка с властями – уже через три дня её и Сашу вызвали в паспортный стол и сообщили, что они должны покинуть СССР в течение десяти дней и ни днём позже.

– Не уложитесь в десять дней – ваш поезд отправится в противоположном направлении, – язвительно напутствовал их работник паспортного стола.

Наперегонки со временем

Десять дней! Только десять дней на всё про всё! Десять дней на то, чтобы уладить дела, собрать все справки и бумажки, заверить и легализовать копии всех документов! Десять дней на то, чтобы подвести черту под почти сорокалетним отрезком жизни!

Больше всего Соколовым досаждает бюрократия: оригиналы документов с собой брать запрещено, даже школьные табели девочек, не говоря уже о трудовых книжках, дипломах и всяких свидетельствах, – все остаётся в стране. На руках остаются лишь легализованные копии, но чтобы завладеть ими, нужно преодолеть бесконечный марафон по инстанциям – изматывающий и, как шутит Саша, дорогостоящий бег с препятствиями, потому что теперь без взяток вообще никуда. Уезжающие становятся надёжным источником дохода чиновников разных мастей, а их бессловесные жертвы покорно дают себя обворовывать, да и попробуй возрази – все эти мелкие и крупные воры могут и передумать, и тогда ты уж точно останешься тут куковать…

Для Соколовых это настоящая катастрофа. По мелочи ещё можно что-то собрать, занять у друзей и родственников, но ведь предстоит оплатить паспорта, а это 400 рублей за каждый! Сумма при их постоянном безденежье просто неподъёмная.

– 1600 рублей! – сокрушается Саша. – Да это же треть автомобиля! Даже если мы продадим всё до нитки, мы соберём в лучшем случае 300 рублей, в лучшем случае! А остальные деньги где прикажете взять?

Но выезду Эммы и её семьи это обстоятельство не должно помешать, решает Мария Вагнер. Она не может допустить, чтобы её родная кровь осталась в этой тюрьме народов. Да и Эдуард, старший брат Эммы, зарабатывающий на севере неплохие деньги, тоже считает, что Эмме надо уехать в Германию: пусть хотя бы для неё осуществится мечта всех Вагнеров – живых и мёртвых. И он готов ей помочь.

Мария Вагнер достала из «чулка» все свои сбережения – их вместе с переводом от Эдуарда хватило не только на паспорта, но и на три золотые цепочки с кулонами для Эммы и девочек. Мария очень хотела, чтобы у них осталась хоть какая-то память о матери и бабушке, с которой им вряд ли придётся ещё раз встретиться в этой жизни.

…Аэропорт Шереметьево-2 напоминает гигантский улей: горы чемоданов, баулов, тюков с домашним скарбом; рядом на полу на одеялах и надувных матрасах расположились дети и старики, а вокруг – море людей: они стоят, сидят на корточках, складных стульчиках и просто на голом полу возле своих пожитков. Пугливо озираясь, они сбиваются в группки, словно ища друг у друга поддержки, и со страхом и насторожённостью наблюдают за происходящим в зале вылета.

Эмма сразу поняла, кто эти люди, – по платкам женщин, по сапогам и кепкам мужчин. Но больше всего её поразили отрешённость, покорность судьбе на их лицах, фатализм и такая безысходность, что у неё поползли мурашки по спине. Эти люди, пройдя через лишения и невзгоды, решились, сделали шаг в неизвестность и теперь со страхом гадают, что же их ждёт впереди. «Их позабыл Гёте, бросил в беде Рильке», – напишет о них позднее поэтесса Вероника Долина в своей трагической по содержанию и тональности песне «Этот воздушный транспорт».

По всему было видно, что эти люди провели в пути не одни сутки, что, уставшие, измотанные, запуганные, они близки к отчаянию.

– Вы откуда? – участливо спросила Эмма у паренька возле целой горы багажа.

– Из Казахстана, – неохотно ответил парень. Он явно не был расположен к разговору, а когда Эмма спросила, куда они летят, он молча встал и отошёл в сторонку, недоверчиво наблюдая оттуда за Соколовыми.

А у стойки регистрации рядом толпилась номенклатура – привилегированные граждане СССР, баловни судьбы и советской власти. Дипломаты, корреспонденты, артисты и высокопоставленные чиновники улетали за рубеж с семьями – беспечные, весёлые, возбуждённо-радостные, с осознанием своего особого положения, довольные собой и собственной жизнью. И нет им никакого дела до страхов и мучений этих деревенских работяг, которых они, впрочем, даже не замечали.

Соколовых направляют в зал для лиц, вылетающих за границу на постоянное место жительства. Он до отказа забит пассажирами и, кажется, вот-вот взорвётся от достигшего критической точки ощущения страха и опасности. Здесь довольно тихо, лишь редкий смех детей да команды таможенников, выкликающих очередного пассажира на досмотр багажа, нарушают эту напряжённую тишину. Таможенники придирчиво проверяют каждый чемодан и каждую сумку на предмет её содержимого, которое выкладывается на огромный стол, – для вылетающих наступает последний этап обираловки таможенной и пограничной служб:

– Это кольцо с драгоценным камнем вывозу не подлежит, разрешены только обручальные кольца!

– Серёжки нельзя!

– Никаких шуб, мех только как оторочка или манжеты!

– Вывоз предметов, имеющих художественную ценность, запрещён!

– Это – антиквариат, нельзя!

– Эта шкатулка останется здесь, она представляет собой большую ценность!

Запрещено… Запрещено… Нельзя… Подлежит изъятию…

При этом всё, что не подлежит вывозу за границу, перемещается в правый угол стола.

Всё это напоминает восточный базар, а таможенники – шумных торгашей, которые при виде ценных вещей вошли в раж и, забыв всякую осторожность, торопятся обогатиться за счёт уезжающих. Нагло и бессовестно государственные служащие обирают людей, каждую минуту расширяя перечень вещей, не подлежащих вывозу за рубеж, причём фантазии нет границ. А посему правый угол стола стремительно заполняется: бусы, кольца, дорогие сервизы, бабушкины брошка и серьги, старые книги и ценные картины, шубы, музыкальные инструменты… Всего не перечесть, да и не получится: каждые полчаса таможенники уносят вещи с правой части стола, а в левой остаются жалкие пожитки – то, что не понадобилось ворам в униформе.

– Вы можете передать эти вещи родным, – великодушно разрешают таможенники, прекрасно понимая, что большинство их клиентов прибыли со всех концов страны без провожающих.

Соколовых тоже никто не провожает. Поэтому все три цепочки вместе с кулонами приземляются в правом углу стола таможенников. Из страха никто не смеет не то что возмутиться, но даже выказать недовольство по поводу этого разбоя средь бела дня – ОНИ ведь могли… да, ОНИ всё могли!

– Ничего, мама, ничего, – Эмма незаметно вытирает слёзы, – мы тебя и так будем помнить всегда…

Она уверена, что теперь-то уж всё позади, – ан нет! Оказывается, нужно пройти ещё личный досмотр:

– Женщины – в кабинки налево, мужчины – направо!

– Неужели этому кошмару не будет конца?! – не сдерживается Эмма после унизительной процедуры обыска и в истерике кричит: – Да как же вы смеете?!

– Да так и смеем, – спокойно говорит женщина в белом халате, – нам что велят, то мы и делаем. Следующий!

Эмме, как, вероятно, и многим другим её товарищам по несчастью, этот эпизод значительно облегчил расставание с родиной – хотелось как можно скорее сесть в самолёт и покинуть эту страну.

Но не обошлось и без курьёзов: перед самой посадкой неожиданно из транзистора молодого паренька грянула громкая музыка. Весело, звонко и задорно хор юных пионеров пел о своей любимой родине: «Эх, хорошо в стране советской жить!» Саша, который первым понял всю комичность ситуации, громко захохотал.

– Последняя попытка уговорить нас остаться, – хохочет он, – никак не хотят сдаваться, черти! Последняя попытка, но какая! – не переставая хохотать, он обнимает своих женщин и кричит в зал: Ничего не выйдет, мы не сдадимся!

Пассажиры вокруг сначала ничего не понимают, но, когда до них доходит смысл слов Саши, по залу прокатывается гомерический хохот:

– Точно! Последняя попытка! Последняя, самая последняя!

Да, родина-мать не сдаётся, не хочет просто так отпускать от себя своих непутёвых детей.

Пассажиры в самолёте в основном немцы, равные в своём бесправии и в своей бедности – ни кола, ни двора. Даже денег здесь у всех поровну: обобрав до нитки своих бывших граждан, советские власти пустили их практически голыми в Европу, разрешив обменять по 90 рублей на человека. В результате Саше в банке выдали что-то около 360 дойчемарок! И вот с этим «состоянием» они должны будут начать новую жизнь в новом мире – и с нуля! Есть над чем поразмыслить…

– Бабушка! – раздаётся звонкий детский крик, когда шасси самолёта отрываются от взлётной полосы. – Я боюсь, бабуля! Я боюююсь!

– Ну что ты, что ты, родной, ничего не бойся, ведь здесь мы ближе всего к Господу нашему, – успокаивает внука женщина, – Он не оставит нас, не бойся!

– Не оставит, – тихо и благодарно повторяет Эмма, наблюдая за лицами пассажиров, прильнувших к иллюминаторам: им хочется в последний раз взглянуть на страну, с которой сейчас, в эти секунды, они прощаются навсегда, запечатлеть в памяти её образ, сохранить в сердце.

Слов нет, эта страна не всегда была справедлива к ним, чаще сурова и жестока, но матерей не выбирают. И сейчас этих людей, её пасынков, раздирают противоречивые чувства любви, обиды и горечи – горечи от того, что она так и не сумела стать им матерью.

– Прощай, любимая-нелюбимая страна, отвергнувшая собственных детей, – с горечью шепчет Эмма. Лайнер «Люфтганзы», пробив серый купол облаков, взмыл над Москвой и взял курс на Франкфурт-на-Майне, унося на борту очередной груз сложных человеческих судеб.

продолжение следует