Н. Третьякова

Мамины руки были всегда заняты то штопкой одежды, то вязанием тёплых носков, то стиркой, то приготовлением пищи. Праздного безделья у неё не было. Очень редко я видела её унылой. Когда умер Вальдемар, грусть и боль на какое-то время завладели Амалией. Я запомнила, когда мама однажды вязала носки, она тихонько запела грустную и протяжную русскую песню «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет…». Я прижалась к ней, тёплой и мягкой. Мама Амалия перестала петь и долго молчала, затем её твёрдые тёплые руки обхватили меня, и мы вместе заплакали.

По прошествии многих лет, дорогой читатель, думаю, что она этой песней высказывала боль в связи со смертью 22-летнего сына. А в моей голове появилось множество вопросов: «Почему они были депортированы? Где её Библия с красивым готическим шрифтом? За что всех немцев Сарепты сослали?» Песня выражала душевный протест Амалии.

Руки мамы Амалии умели многое. Однажды около барака я увидела маму, стоявшую на коленях с мастерком в руке, рядом лежали кирпичи и в большой чашке находился цементный раствор. Она ловко укладывала самую нижнюю часть кирпичной кладки. Работа продвигалась быстро. Вот она встала, и я поняла, что это будет печка. Власти разрешили летом пользоваться этой печью на улице. Она соорудила поддувало, положила колосники и продолжала кладку. А мы, дети, да и многие взрослые смотрели с удивлением, как руки мамы Амалии берут очередной кирпич и печка от земли растёт всё выше и выше. Нашлись помощники. Кто-то подносил кирпич, кто-то воду и, наконец, чугунная плита с двумя конфорками ложится наверх. Все радостно захлопали, а Амалия продолжает выкладывать трубу. Эта печь была необходима всем жильцам барака, так как в комнатах на маленьких площадках были выложены маленькие печурки. Власти долгое время не разрешали строить печь на улице, но потом решили назначить ответственных за пожарную безопасность. Так на печке Амалии, что требовала меньше дров и угля, но при этом отдавала хороший жар, стали приготавливать незатейливую, но спасавшую от голода пищу. Ею пользовались все жильцы. Она всегда стояла опрятно побелённая.

Амалия бралась за любую работу. Одно время она работала в детском саду, готовила детям изделия из теста. Это она умела с ранней юности. Её руки за всю жизнь вымесили столько теста, что можно было бы весь год, а может и подольше, кормить жильцов нашего барака. В детский сад мама брала меня с собой, я помню травяные куклы, с которыми дети играли. На куклах были цветные бумажные платья. А на тумбочке сидели настоящие, красиво одетые гуттаперчевые куклы. Это были Олег Кошевой и Зоя Космодемьянская, но трогать их не позволяли. Плюшки, которые пекла мама в детском саду, были самым любимым лакомством в моём детстве, а запах от выпечки разносился по всему зданию. Это был праздник для всех детей. Мама брала из столовой ещё работу домой – стирку грязных халатов. Стирала их вручную, а затем чинила и гладила эти белые халаты. Мама возвращала их заведующей хозяйственной частью столовой, и та в знак благодарности за этот нелёгкий труд наливала ей бидончик супа.

Сколько помню, мама относилась к хлебу очень бережно и приучала нас, детей, уважать этот главный продукт питания. Прожив долгую (97 лет) жизнь, она к любой еде добавляла хлеб. И поэтому, может быть, её руки были такими крепкими. В ссылке я не видела в её руках Библии: во время депортации и конфискации имущества их запрещалось брать с собой, однако мама многое из Библии и церковного песенника знала наизусть, например:

“Lass unser Haus gegründet sein auf deine Gnade ganz allein und deine grosse Güte”. “Ach halt mich fest mit deiner Hand, das ich nicht fall noch weiche; zeuch weiter durch der Liebe Band, bis ich mein Ziel erreiche!”