А. Госсен (Гизбрехт)

Встречать рассвет – это давнишняя традиция выпускников школ.

Мне тоже запомнилась наша последняя школьная весна и тот рассвет после выпускного вечера, после которого многие из нас разъехались, кто куда.

На последний школьный звонок мы с одноклассницей Ириной чуть не опоздали. Нам было поручено написать письмо выпускникам 2000 года, тем, которые закончат школу тридцать лет спустя. Это письмо надо было заложить в капсулу, которую должны были замуровать в школьной стене. Мы его написали накануне от руки, и мне в последний момент, уже утром, пришло в голову сделать копию. Нам повезло, что кто-то нас подбросил на грузовике до школы, а то бы нам пришлось эти три километра преодолеть пешком, вернее, уже бежать, чтоб не опоздать к такому отвественному моменту.

И вот мы стоим на линейке, взволнованные этим неповторимым моментом, что скоро насовсем уйдем со школьного двора, но надо еще пережить выпускные экзамены.

У меня была очень хорошая память, и я своим подружкам часто подсказывала формулы на контрольных по математике или физике, они приходили к нам домой, и мы вместе чертили какие-то детали в трех измерениях для уроков черчения, которые преподавал Николай Васильевич Несмеянов наряду с рисованием.

Он был ветераном войны и часто организовывал в конце учебного года для нас походы по родному краю с ночевкой в палатках. Мы любили их, распределяли заранее, кто какие продукты возьмет с собой, варили в ведрах на костре супы, кашу и чай, пахуший дымком и листьями дикой вишни и еще каких-то трав, посоветованных нам учителем. Один из наших походов был по следам Второй Чапаевской, потом Самарской дивизии. Мы встречались с ветеранами, записывали их рассказы, особенно мне запомнилось, что после одного боя река в этом месте была красной от крови...

Пели песни у костра, вели дневниковые записи, описывали самое интересное, что случилось за день. А учитель делал фотографии и, наверное, его домашний архив способствовал тому, что в школе позже был открыт музей. Мы только с годами поняли, как нам с ним повезло, каким он был замечательным педагогом и человеком. Ему сейчас уже за 90, как хорошо, что ему дарована воможность жить и творить добро за себя и за тех друзей-фронтовиков, которым это не было дано.

Класс у нас был дружный, мы многие праздники встречали вместе, девчата дарили мальчишкам маленькие подарки на 23 февраля, а они как-то устроили нам на 8 Марта вечер с пельменями и танцами в выпрошенном каким-то образом помещении детского сада, правда, вместе с классным руководителем.

После каждого экзамена мы встречались вечером, шли в кино или просто пели на улице под гитару. Обсуждали сданный экзамен или выясняли неясное к следующему.

Мне запомнился случай с одноклассником Андреем, прекрасным музыкантом, знавшим много песен наизусть, но с литературой он почему-то не очень дружил, сочинение написал на тройку, а накануне устного экзамена попросил меня «что-нибудь» подробнее рассказать из билетов. Я спросила, из какого именно, и мы решили, что лучше всего подходит тринадцатый, которого все боятся. Мы немного отстали от компании, и я разложила ему его по полочкам. Один вопрос был по поэме Блока «Двенадцать», другой я уже не помню...

На следующий день перед экзаменом мы решили оба зайти первыми. Он еще как бы шутя сказал нашей молодой учительнице литературы Любови Афанасьевне, выпускнице Оренбургского пединститута, чтобы та показала ему, где лежит тринадцатый билет. Она отшутилась, перемешала разложенные на учительском столе номера билетов и пригласила первую пятерку выпускников «выбрать» билеты. Каково же было наше изумление, когда Андрей действительно вытянул билет с номером тринадцать и спросил, можно ли ему отвечать без подготовки. Учительница удивленно посмотрела на него, но он, видимо, просто хотел побыстрее рассказать все, что запомнил из рассказанного мной накануне и получил четверку.

Вечером мы опять шли толпой по улице, смеялись, пели, а потом Андрей с другом исчезли и появились с цветами, которые «экспроприировали» в темноте в палисадниках, где цветы росли ближе к тротуару. Мне тоже достался красивый почти расцветший пион.

Я еще сказала, что у меня перед домом тоже уже один такой почти расцвел, они засмеялись, а я только на следующее утро поняла, почему – они сорвали именно мой пион. На разрыхленной земле палисадника я увидела отчетливые следы от их ботинок, а пиона след простыл, вернее, он стоял у меня в комнате в стакане с водой... На выпускном вечере после вручения аттестатов в присутствии родителей мне поручили сказать прощальные слова благодарости для наших учитетелей. Я немного волновалась, что-то говорила про багаж знаний, полученный в школе, и про багажное настроение тех, кто решил поступать в вузы, и про то, что верить в дружбу и спорить с бедами учил нас десятый класс... Некоторые мамы даже немного прослезились. И нам тоже было немного грустно и тревожно.

После выпускного бала мы решили пойти на нашу любимую речку, разожгли там костер, что-то доедали и допивали, пели, делились планами, гадали, какими будем через десять лет, что надо обязательно встретиться на десятилетие. Мы не знали тогда, что половина нашего класса к этому времени разъедется из наших немецких сел в уральских степях не только в разные концы России, но одна треть с берегов речки нашего детства чуть позже переберется к берегам Рейна, Одера идругих германских рек, названия которых мы тогда еще не знали.

Где-то около пяти утра, когда солнце стало подниматься над рекой, мы пошли обратно, усталые, но довольные, что этот этап пройден и сейчас начнется что-то новое, манящее своей неизвестностью. Мы с подругой собирались поехать в Москву, и ее сосед - наш одноклассник - спел на прощание песню про уходяший в наше будущее поезд, про старый мотив железных дорог:

«Поезд уйдет через пятнадцать минут,

Как расставаться нам жаль,

Лишь огоньки на прощанье мелькнут,

В сердце останется даль...»

Эта заманчивая даль, о которой мы мечтали тогда на рассвете, где нас ждало столько новых дорог со многими встречами и расставаниями, открытиями и камнями преткновения, теперь мне часто снится. Позади столько хорошего и трудного, жизнь разбросала нас, но мы встречались в Германии на двадцатилетие, двадцатипятилетие и сорок лет спустя после нашего выпускного вечера и бессонной ночи с прохладным рассветом и звенящей тишиной, в которой слышен был только плеск мелких, набегавших на берег реки волн, с дрожашим маревом легкого тумана над ней.

Мы тогда притихли, и любовались молча красным шаром солнца над еще полусонной степью, над бескрайними пшеничными полями и синим ковром цветущего льна за грейдером в поле за школой.