В. Сукачёв (Шпрингер)
XI
Обедают долго и молчаливо. Лишь Сан Саныч о чем-то тихо переговаривается с Варварой, да Нина Петровна дважды спрашивала, не нужна ли кому добавка. Добавку никто не захотел, и это было тем более странно, что картофель, потушенный с молодой свининой, сегодня особенно удался. Нина Петровна, безусловно обиженная, негромко спросила:
— Неужели так невкусно?
Сразу несколько человек начали уверять ее в противном, а Сан Саныч и Сережа Журавлев согласились на добавку.
Федор Иванович все подливал в рюмки, хотя Виктор Степанович отказался от водки уже после второй. Зоя Георгиевна с деланным безучастием ни во что не вмешивалась, отказалась от горячего и пила лишь чай. Было немного странно, что она так ни слова и не сказала Севе, и за столом упорно «не замечала» его.
Между тем разговор завели о политике. Немного поплутав по второстепенным стежкам-дорожкам, очень скоро вышли на магистральную тему, и тут заговорили все, исключая Зою Георгиевну. Ругали правительство, новых русских, президента, высокие налоги и американское лицемерие. Неожиданно для всех высказался и Сан Саныч:
— А что бы вы хотели? — спросил он, поглаживая пальцем пышные усы. — Тут ведь арифметика простая: если они не будут выпускать новые ракеты — их миллионеры не получат новые прибыли... Так? А ради прибылей он, американец, еще десять президентов перестреляет, но своего добьется... И еще он думает как, американец-то этот...
— Мне плевать, как он думает! — перебил Федор Иванович.
— Тише! Пусть человек скажет, — зашикали на него. — Не все тебе высказываться.
— Говори, Сан Саныч.
И Сан Саныч продолжил:
— И вот он думает: если я сто новых ракет не построю, я, допустим, дохода в сто миллиардов долларов не получу, а русские эти же сто миллиардов на улучшение жилищной проблемы пустят. Или людей своих наконец накормят, да зарплату выдадут.. И это что же получается? А получается так, что я дважды в проигрыше остаюсь: прибыли упускаю и русским лучше жить даю.
— А ведь действительно так, — говорит Виктор Степанович.
— Ох, Гос-споди, до какого времени мы дожили, — вздыхает Анна Ивановна.
— А детям нашим что предстоит? — спрашивает Нина Петровна. — Им-то каково жить при капитализме?
— Ерунда все это! — рубит воздух Федор Иванович. — Полнейшая ерунда...
— Ну как же, Федор Иванович, ерунда? — не соглашается с ним супруга. — Все так и есть.
— А я говорю — е-рун-да! Вон и Сева вам это подтвердит.
— Нет, я не согласен с вами, Федор Иванович, — вдруг возражает Сева.
— Ну и черт с вами! А только потому это ерунда, что Сан Саныч привык у себя в кооперативе прибыли подсчитывать... Он их так удачно подсчитал, что старшему сыну трехэтажный особняк отгрохал… А вы все на американцев валите — тут и свои не хуже...
— Федор Иванович, перестань! — дернула его Анна Ивановна.
— Мы же говорим о политике, — не унимался и никого не слушал Федор Иванович, — мы о проблемах века речь завели, а он и тут все из своего приватизированного за гроши склада видит... Все через прибыль меряет.
— Началось, — с упреком взглянула на Виктора Степановича супруга, — как это уже всем надоело...
— А чего ему, Сан Санычу, он, знай, самопальной водочкой в розницу и оптом торгует — травитесь, дорогие сограждане, это ваши проблемы, а мои — барыши подсчитывать. К нему никакая комиссия не прикопается, он всех на корню скупил: торговый отдел, налоговую полицию, санитарный надзор — всех подряд...
— Федор Иванович, прекрати сейчас же! — повысил голос растерянный Кравцов.
— Да заткнуть ему рот, говоруну! — вдруг подал голос Мишель.
— Это кому — рот заткнуть? — вскочил Федор Иванович.
— Тебе, дураку безмозглому, — глаза у Мишеля побелели, мышцы на руках вздулись буграми.
— А ты попробуй, заткни!
— Мужчины, мужчины, вы это что?! — испугалась Нина Петровна.
Сан Саныч, слегка побледнев, что-то быстро говорил Варваре.
— С удовольствием, — Мишель привстал и, перегнувшись через стол, схватил Федора Ивановича за ворот, — с большим удовольствием
Мышцы на его правой руке закаменели, он медленно, с силой, пригнул Федора Ивановича к столу, и, положив левую руку ему на затылок, ткнул несколько раз лицом в тарелку с салатом. И тут произошло самое странное, чего никто потом толком объяснить не мог. Сан Саныч, неуловимым движением развернув Мишеля к себе, коротко ударил его в подбородок, и Мишель, как куль с зерном, рухнул на пол. Несколько секунд стояла изумленная тишина, которую затем прорезал пронзительный вопль Люси Синицыной:
— Гад! Ты что делаешь? За что?!
Между тем Мишель поднимался с пола, и все с ужасом ждали, когда он поднимется. Однако же ничего ужасного не произошло. Мишель потрогал нижнюю челюсть, покачал головой и хрипло сказал Сан Санычу:
— Хороший у вас удар, Сан Саныч, поставленный…
И сразу же все облегченно заулыбались, заговорили, усиленно делая вид, что ничего особенного не произошло, и лишь Федор Иванович тяжело, не мигая, смотрел на Мишеля, да Нина Петровна незаметно убрала со стола оставшуюся в бутылках водку...
— Вы не обращайте внимания и не вмешивайтесь, — шепнула Сереже Журавлеву вновь сидевшая рядом с ним Верочка. — Они уже давно воюют. Все идеи поделить не могут.
— Но...
— Да и какое вам дело до них? Вы после ужина гулять пойдете?
— Не знаю, — встревоженно метнулся глазами Сережа, вновь чувствуя обольстительное тепло Верочкиного колена и ту особенную энергию, которая исходит от возбужденной женщины. — Неудобно как-то...
— Что! Вы сюда отдыхать приехали, — Верочка чувствует, что не убедила Сережу и вкрадчиво добавляет: — Да и докладывать, что мы гулять пошли, совсем необязательно. Я вас подожду за тем вон сарайчиком, хорошо?
— Хорошо, — враз пересохшими губами отвечает Сережа Журавлев и плотнее подвигается к Верочке, теснит ее колено нетерпеливой ногой.
А чуть позже, оставшись один, он уже проклинает себя за слабохарактерность, за неумение противиться Верочке и вообще — женщинам, которые всегда подавляли его своей настырностью и откровенным желанием. Все они говорили ему одно и то же: «Ах, какие у вас глаза! Это же чудо — брюнет с синими глазами...» И Сережа всерьез сердился на свою внешность, которая еще в школе ему покоя не давала. Там к нему учительница пристала, такая вся рыхлая, уточкой переваливавшаяся с ноги на ногу, а вот поди ж ты, Сережу углядела.
XII
Давно уже стемнело. В холодном, осеннем небе зажглись первые звезды. Глядя на них, Виктор Степанович глубоко зевнул и пошел в дом укладываться спать. Нина Петровна, все еще огорченная, до конца не успокоившаяся, на летней кухне домывала посуду. Аленка за столом пила чай с малиновым вареньем. Она смотрела на умелые материны руки и завидовала ей. Чему именно она завидовала — Аленка не смогла бы объяснить и самой себе: просто жило в ней это чувство как бы помимо ее воли.
— Ты чай попила? — спросила мать.
— А что?
— Возьми полотенце и протри посуду.
— Пожалуйста...
Аленка еще некоторое время сидит за столом и смотрит на лениво бродящую по клеенке муху. Легкая тень улыбки набегает на ее лицо, но она тут же хмурится и прихлопывает муху газетой.
— И вечно этот Федор Иванович! — вдруг громко восклицает мать, опуская мокрые руки. — И что ему надо от всех?
— Он добрый, — неожиданно говорит Аленка.
— Что -о? — Нина Петровна удивленно поворачивается к дочери. Что ты сказала?
— Он хочет, чтобы все жили по правде.
— Вон что, — облегченно вздыхает мать и вновь берется за посуду. — А кто, по-твоему, живет не по правде?
— Дядя Саша с тетей Варей, — глухо говорит Аленка.
Нина Петровна резко выпрямляется и через плечо внимательно взглядывает на дочь.
— Думаешь, я не знаю? — смотрит ей в глаза Аленка. — Думаешь, я еще не понимаю ничего...
— Молчи! — кричит Нина Петровна. — Это не твоего ума дело!
— Не кричи на меня, — Аленка тоже повышает голос.
— Ты и в самом деле ничего не понимаешь, — уже тише говорит мать. — Нельзя судить то, чего ты не понимаешь — нельзя!.. Они любят друг друга...
— Тогда пусть женятся, — упрямо поджимает губы Аленка.
— Они тебя забыли спросить.
— Тогда пусть не ездят больше к нам, — Аленка неожиданно всхлипывает. — Я не хочу их больше видеть! Всех обманывают, а сами улыбаются. А теперь еще и Сергей Петрович с Верочкой...
— Что — Сергей Петрович?
— То... Они с Верочкой уже обнимались.
— Да ты еще совсем ребенок, — всплескивает пухлыми ручками Нина Петровна. — Поэтому за всеми подглядываешь, как дитя малое. Нехорошо, доченька, нехорошо это...
— Я не подглядываю, а только куда ни пойдешь, они все целуются, обнимаются — противно смотреть. А у Верочки дома Валерка один, у тети Вари муж на автобусе работает, а они здесь...
— Молчи-и! — вновь кричит Нина Петровна, но кричит уже испуганно, беспомощно оглядываясь на дверь.
— Вот ты же с папой не целуешься, я ни разу не видела. И Федор Иванович с тетей Аней не целуются, а только они все... И этот боров Мишель: то со своей Люсей, то с Верочкой...
Аленка швыряет полотенце на стол и выбегает из летней кухни. Нина Петровна, не шелохнувшись, пораженно смотрит ей вслед, и вымученная улыбка обозначается на ее губах. Она даже не замечает, как входит Виктор Степанович и лишь со второго раза слышит его вопрос:
— Что здесь происходит?
— Витя, — вдруг всхлипывает Нина Петровна и прижимается к плечу мужа, — она, оказывается, все-все уже понимает.
— Кто?
— Аленка наша... Она все знает...
— Что она знает? — с неудовольствием отстраняется от супруги Виктор Степанович.
— А все она знает: про Сан Саныча с Варварой, Верочку и вообще — все!
— Да что ты! — вздрагивает Виктор Степанович и невольно оглядывается на дверь. — Не может быть...
— Может, Витя, может... Она только что мне все это сказала.
— Ах, ч-черт! — расстраивается Виктор Степанович. — Не надо было ее сюда везти.
Нина Петровна тыльной стороной руки вытирает покрасневший нос и со вздохом говорит:
— Да разве же в этом дело, Витя?
— А в чем? — удивился Кравцов, с недоумением глядя на жену.
— Выросла она у нас, вот в чем... Все понимать стала, а мы с тобой этого не заметили.
И они еще долго говорили о мерах, которые теперь необходимо принять, дабы оградить дочь от ненужных впечатлений, а переговорив обо всем этом, облегченно вздохнули и, попив холодного чая, отправились спать.
И тихо стало на даче Кравцовых, лишь с чердака доносился приглушенный Верочкин шепот, ненасытно терзавшей брюнета с синими глазами — Сережу Журавлева, да всю ночь под верандой попискивали мыши, справляя свою тайную, предзимнюю жизнь.
XIII
Утро воскресного дня явно не задалось. Долго держался туман — густой, молочного цвета, проникающий во все щели и трещины. А когда занявшимся ветерком сбило туман, над хребтами поплыли грязно-серые тучи, из которых вскоре просыпался крупный холодный дождь. Все вокруг потемнело, потеряло краски и запахи, и проснувшимся Кравцовым сразу нестерпимо захотелось домой, в уютную городскую квартиру.
К завтраку собирались медленно и неохотно. Один лишь Сан Саныч, вставший до света, успел переколоть кучу дров, и потому отсутствием аппетита не страдал. Долго ждали Люсю Синицыну с Мишелем и, наконец, послали за ними Аленку, но в доме их не оказалось. Против ожидания, исчезновению Люси с Мишелем почему-то не удивились и принялись за чай. Пили в тягостном молчании, которое, не выдержав, прервала Зоя Георгиевна:
— Виктор Степанович, какую ты нам теперь работу подкинешь? — спросила она.
В другой раз на нее зашикали бы, остерегли заводить разговор о работе, а тут все вроде бы даже обрадовались вопросу и в ожидании уставились на Кравцова.
— Работу? — Кравцов обвел всех взглядом и задержался на Сереже Журавлеве. — Будем доводить проект нижнего склада.
— Как — доводить! — ахнула Зоя Георгиевна. — Мы ведь его сдали?
— Не совсем, — Кравцов усмехнулся. — Там что-то серьезно напутано с электрической подстанцией — придется посмотреть всем вместе.
— Во-от оно что, — многозначительно протянула Зоя Георгиевна. — Поня -атно...
Сережа Журавлев готов был сквозь землю провалиться. Первая мысль, которая промелькнула в его уме: «Бежать! Бросить все и — домой, в тайгу — куда угодно, только бы не оставаться здесь, никогда больше не видеть притворно потупленную Верочку, иронично улыбающуюся Зою Георгиевну, понимающие глаза Виктора Степановича».
— Зачем же тогда надо было все это устраивать? — облизнула губы Зоя Георгиевна. — Тем более...
Она не договорила, но и так все было ясно.
Первым, извинившись, поднялся из-за стола Сева. Следом за ним потянулся Федор Иванович, за все утро не проронивший ни слова. Анна Ивановна, проводив его горестным взглядом, начала собирать посуду.
Сережа Журавлев отодвинул чашку с недопитым чаем, поднял голову, тоже собираясь покинуть стол, и тут споткнулся взглядом о неподвижно стоящие на нем Аленкины глаза. И он даже вздрогнул — столько презрительной ненависти было в глазах девчонки, еще вчера безропотно кружившейся на его руках, еще вчера верившей в каждое его слово...
— Сергей Петрович, вас не затруднит принести ведерко воды из колодца? — очень кстати обратилась к нему Нина Петровна.
И все вроде бы оставалось прежним: тропинка, груши на земле, межа, ключевая прозрачность воды, а вот Сереже Журавлеву никак не верилось, что был он здесь всего лишь вчера. Казалось, многие годы прошли с тех пор, он постарел, обрюзг, растерял желания, и лишь одинокая скука ожидает его впереди. Не хотелось возвращаться на дачу, и видеть кого-то Сереже не хотелось, и опять словно бы со стороны ему кто-то подсказал: «Надо жениться». И тревожным холодком обдало его после этого, словно в предчувствии чего-то тайного и страшного. «Бежать, надо бежать, вновь подумалось Сереже. — Иначе эти пикники доведут...»
Но тут он увидел, что по тропинке из глубины сада навстречу ему идет Верочка. И такой одинокой была она на сырой и холодной земле, так зябко куталась в просторную вязаную кофту, такой знакомой и близкой показалась ему каждая ее черточка, что у Сережи заломило глаза. Он опустил ведро и молча смотрел, как она подходит все ближе, измученная минувшей ночью, усталая, с ввалившимися глазами, виновато и преданно смотрящими на него. А там, за ее плечами, ширясь и нарастая, в прорехе свинцовой тучи взбухало ослепительное ядро, ломкая полоса света стремительно приближалась к даче Кравцовых, речке Каменушке и огородной меже, и вскоре белокурые Верочкины волосы вспыхнули в этом волшебном свете, сливаясь с сиянием восходящего к жизни дня.