Нелли Косско

Всё как у Оруэлла

– Эмма Эдуардовна, вас к телефону! – дежурная на проходной в общежитии, тяжело переваливаясь с боку на бок, семенит по длинному сумрачному коридору, и деревянные половицы стонут под её нешуточным весом. – Там у телефона подружка ваша, будь она неладна! И чего названивает? Делать нечего? А ты тут бегай!

– Спасибочки, тёть Нюра! – Эмма проскальзывает мимо дежурной и вихрем несётся вниз по лестнице в проходную, где стоит один телефон на всё трёхэтажное общежитие. – Алло! Танюша? Что-то случилось?

– Да нет, успокойся ты, всё в порядке, просто хотела узнать, что у вас новенького.

– Да всё у нас нормально, – Эмма в нерешительности: говорить или не говорить Таньке про вызов? Потом собирается с духом и кричит в трубку: – Тань, мы его получили, мы наконец-то его получили!

– Очумела, что ли? Чего или кого это вы там получили? – начинает терять терпение Таня. – Что-то всё-таки случилось, ты такая странная…

– Это ты странная! Неужели трудно догадаться? Ладно! – Эмма меняет тактику. – Мы приглашаем вас с Олегом сегодня вечером в ресторан – есть повод покутить!

– Класс! – Таньку хлебом не корми, а дай погулять. – Тогда до вечера! Ах нет, подожди: хочешь анекдотик на прощание? Слушай: в студию московского радио приходит Карл Маркс и просит дать ему возможность обратиться к народу. Его гонят, а он всё умоляет дать ему хотя бы пару секунд эфирного времени. Надоел всем до чёртиков. «Хрен с ним, пусть несёт свою околесицу», – говорит режиссёр. Подойдя к микрофону, Маркс глубоко вздыхает и со слезами на глазах проникновенно говорит: «Пролетарии всех стран, простите меня!»

– Здорово! Мне вот тоже рассказали… Вопрос: что получила Германия в наследство от Маркса? Ответ: Восточная Германия получила «Коммунистический манифест», а Западная – «Капитал»!

Молодые женщины давятся от смеха, как вдруг в трубке раздаётся голос, холодный и бесстрастный, и, точно робот, требует: «Прекратите! Немедленно прекратите безобразничать!»

Эмма от неожиданности роняет трубку:

– Значит, за нами уже следят, нас уже подслушивают… Интересно, с каких пор? Это ж надо быть такими идиотками, чтобы вести подобные разговоры по телефону!

Но это был не последний их «легкомысленный» поступок в тот день. Всего несколько часов спустя Эмма и Саша сидели с друзьями в ресторане и праздновали первую, как сказал Саша, победу «предприятия Соколовы – Германия» – официальный вызов из ФРГ. Праздновали широко, весело, пили за брата Эммы, за Германию, за воссоединение семей, за дружбу народов и за любовь. А под конец пиршества Олег, страстный почитатель всего немецкого, спел, к всеобщему восторгу ресторанной публики, популярный немецкий шлягер о Лили Марлен. Ничто не предвещало беды, и тёплая компания в самом благодушном расположении духа уже подходила к студенческому общежитию, где жили Эмма и Саша, как вдруг из темноты ночи навстречу им вынырнули четыре здоровенных парня. Для начала они со словами «А ну брысь, фашистское отродье!» попробовали отшвырнуть женщин, но просчитались: Саша с Олегом были крепкие, спортивные ребята, и уже через несколько секунд два хулигана были повержены, а два других обратились в бегство.

Милиция, которую обычно не дозовёшься, на этот раз приехала на удивление быстро – буквально через несколько секунд, но милиционеры почему-то не арестовали нападавших, а погрузили в воронок Сашу с Олегом и потом, пошептавшись, потребовали, чтобы Эмма и Таня составили им компанию. Позднее, в милиции, дело стало постепенно проясняться, и даже дураку было понятно, что это оказалась грубая провокация, устроенная неким заинтересованным лицом. Не прошло и часа, как оно, это «заинтересованное лицо», появилось на авансцене и расставило всё по своим местам.

В милиции всех развели по кабинетам, и «следователь», допрашивавший Эмму, начал разговор с ней как со старой знакомой.

– Эмма Эдуардовна, не так ли? – он впился в неё маленькими глазками-буравчиками. – Что молчите? Не хотите говорить?

Эмме действительно не хотелось разговаривать с ним: что-то в нём настораживало, отталкивало, хотя в целом хозяин кабинета был вежлив и предупредителен.

– А откуда вы знаете, кто я такая? – она всё же не сдержалась.

– А у нас работа такая – всё обо всех знать, – самодовольно улыбнулся её собеседник. – Вот взять хотя бы вас. Вы совершаете глупость за глупостью, – в голосе «следователя» прозвучали сочувственные нотки, – никогда бы не подумал, что вы поступите так легкомысленно… Тем более что ещё только сегодня утром вы получили вызов от брата из ФРГ. А вы так неосторожны! Ай-яй-яй!

Эмма внутренне сжалась: она поняла, кто перед ней сидит, и была не готова к этой встрече. Как себя вести, что говорить и не говорить, как уберечь себя и близких, как отвести беду – все советы друзей, умных людей, «голосов» – всё вылетело из головы.

– Ладно, так и быть, посмотрим, что можно сделать, чтобы дело не получило широкой огласки. Вас с подружкой мы на этот раз отпустим и не дадим делу хода, а вот ваши парни… Ну дадут им как минимум суток по 15 – за нарушение общественного порядка, короче, за хулиганство. А я советую ещё раз всё обдумать: ведь на карту поставлена судьба вашей семьи, а это немало, не так ли? До свидания, – с этими словами он встал и вышел из кабинета.

На ватных, несгибающихся ногах Эмма еле дотащилась до дивана в приёмной, где её уже ждала Таня.

– Ну что? Что сказал тебе этот гэбист? – Тане не терпелось узнать подробности.

– Откуда знаешь, что он из КГБ? – Эмма, всё ещё скованная страхом, подозрительно уставилась на подругу.

– Но он же спустился со второго этажа, а там у нас в городе размещается госбезопасность. И потом у него же на роже написано, что он из этой конторы, ты что, совсем не разбираешься в людях?

– Ну, ты права, права, чего там, не разбираюсь я в людях; но то, что это было предупреждение, серьёзное предупреждение, поняла даже я – серьёзное, спланированное. Им надо запугать нас, показать, что органы вездесущи и всесильны, что они и только они решают в этой стране вопросы жизни и смерти… Какой ужас!..

– Эмма, я не хочу пугать тебя, но это… только начало, ягодки ещё впереди. Поэтому тебе надо взять себя в руки, нельзя расслабляться – если верить «голосам», у наших «рыцарей плаща и кинжала» руки по локоть в крови, и они не останавливаются ни перед чем. Аресты, тюрьмы, лагеря, психушки – это далеко не все их методы. Вы бросили им вызов, и они этого не забудут. Не забудут и не простят. Вам с Сашкой не позавидуешь – борьба будет не на жизнь, а на смерть, и исход её никому не известен. Можно, конечно, дать задний ход, и всё образуется, вас оставят в покое – ну, подумаешь, оступились. Но если вы выбираете этот вариант, решаться надо сейчас, сию минуту, немедленно, иначе потом будет поздно: когда все мосты сожжены, никакого возврата быть не может.

– Господи, Танюшка, о чём ты? – Эмма в ужасе. От одной только мысли, что надо будет остаться здесь, её охватывает страх. – Но в одном ты права: мне понадобится много сил и выдержки, чтобы выстоять.

Травля

На фоне последующих событий этот инцидент мог бы показаться скорее незначительным, даже в некотором роде забавным, а вот дальше всё стало развиваться по нарастающей – в сторону негатива.

Для оформления документов Соколовым нужно было собрать уйму всяких справок, в том числе и характеристики с места работы. Зачем – непонятно. Немцам в ФРГ они точно ни к чему, а здесь – ну, что может от такой бумажки зависеть? Плохая получится – надо гнать таких граждан в шею, хорошая – чем тогда обосновать возможный отказ? Короче, логики никакой, но, как сказал философ, советское общество – это общество, перевёрнутое с ног на голову. А посему логику искать здесь – дело безнадёжное. И Эмма попросила в деканате, чтобы ей выдали характеристику.

Наутро её у входа в институт встречали парторг и декан. Загородив собой вход в здание, они чуть ли не хором известили Эмму о том, что «с сегодняшнего дня ей вход в институт воспрещён».

– А занятия? – Эмма, казалось, не понимала смысла сказанного. – У меня же сегодня три пары…

– Сегодня, как, впрочем, и в дальнейшем, занятия пройдут уже без вас, – хищным ястребом налетел на неё парторг. – Да, и ещё: запрет этот распространяется не только на здание, но и на всю территорию вокруг института!

Эмма хотела было возразить, что это невозможно – она же живёт в общежитии на территории института. Но тут до неё дошло непостижимое: её уволили, лишили самого дорогого – дела, которому она посвятила всю себя без остатка. При этом не потрудились даже назвать причину. Хотя какие глупости – причина одна, и она налицо: в педагогическом институте, идеологическом центре города, не место предателям, «продающим свою родину за миску чечевичной похлёбки». Значит, это увольнение не могло быть таким уж неожиданным. Эмма это понимала, но в глубине души она всё же надеялась, что её минует чаша сия. Оказалось, напрасно! А ведь ещё неизвестно, удастся ли им вообще уехать…

Прошли две тревожные недели, полные неизвестности, а потом грянул гром: соседка по общежитию, преподаватель кафедры французского, передала Эмме письмо из ректората с требованием явиться на заседание учёного совета института. На повестке дня стоял всего один вопрос: «Дело старшего преподавателя кафедры немецкого языка Эммы Эдуардовны Вагнер».

– Та-а-ак, – Эмма комкает письмо и со злостью кидает его на стол, – та-а-а-к, – повторяет она вне себя, – значит, следующий шаг – публичная казнь, порка, обсуждение, осуждение, уничтожение…

– Так я и пошла, – запальчиво кричит она своим невидимым противникам, – не доставлю вам этого удовольствия, ни за что!!!

Но пошла, превозмогая отвращение к самой себе, собралась в последнюю минуту. Сработал инстинкт законопослушности. Эмма, как и всякий советский человек, знала свои обязанности, но, увы, практически не знала своих прав, а в таком случае человек привыкает подчиняться чужой воле.

– …Должен признаться, товарищи, для меня вся эта история как гром среди ясного неба! Я всегда ценил Эмму Э… гм… гражданку Вагнер как высококлассного, исключительно добросовестного и преданного делу специалиста, талантливого педагога! Уверен, многие из нас могли бы у неё поучиться педагогическому мастерству, но… – декан филфака Пётр Иванович Ветров многозначительно поднимает указательный палец: – Но, товарищи, именно здесь-то и кроется опасность. Серьёзнейшая опасность! Вы только подумайте: если преподаватели, пользующиеся у студентов столь высоким авторитетом, как Эмма Эдуардовна…

«То есть уже не „гражданка Вагнер“, – про себя отмечает Эмма, – ну, ничего, главное – начать, а там когда-нибудь и получится. И потом его можно понять – не каждый же день в институте обсуждают преподавателей-ренегатов и отступников!»

– Вы только представьте себе, дорогие товарищи, – тут декан пафосно вскидывает вверх руки, – вы только представьте себе, какой вывод из всей этой истории может сделать молодой человек с не окрепшей ещё идеологической позицией?! Ход мысли ведь может быть и такой: уж если подобные преподаватели уезжают из страны, значит, на то есть объективные причины! Вот ведь какие мысли могут зародиться в голове молодого человека, вот в чём опасность! Нам эти заботы и чуждые нашей идеологии элементы вовсе ни к чему! Поэтому предлагаю лишить гражданку Вагнер высокого звания педагога и права преподавательской деятельности. И освободить её от занимаемой должности старшего преподавателя кафедры немецкого языка нашего института!

В актовом зале раздались жидкие хлопки – члены учёного совета выжидали момент.

– Но прежде чем принять решение, мы обязаны заслушать гражданку Вагнер и из её уст узнать, как она дошла до жизни такой, – декан делает широкий жест рукой, как бы приглашая Эмму в президиум. – Пожалуйста, гражданка Вагнер, вам слово!

Эмма встаёт и, глядя в пол, мямлит что-то о своём происхождении, о желании жить со своим народом, на родине, о брате, с которым не виделась 30 лет, о том, что и мать с отчимом уезжают… И вдруг отчётливо понимает, как абсурден этот спектакль, разыгранный для публики, жаждущей хлеба и зрелищ, вернее, её крови. Она резко замолкает и садится на место.

– Интересно, интересно! Эта отговорка с братом весьма интересна, – преподаватель латыни, известный своей никчёмностью и скандальной репутацией, с которым Эмма не раз сталкивалась как куратор курса, понял, что настал его час. Теперь-то уж он отплатит этой выскочке!

– А известно ли вам, уважаемая, что в СССР репатриантам, возвращающимся на родину, предоставляют квартиры и оказывают всяческую материальную помощь? Так почему бы вашему братцу не приехать сюда, а?

По залу прошелестел лёгкий смешок, а Светлана Славина, коллега Эммы, не выдержав, обрушилась на латиниста:

– Значит, квартиры для репатриантов, да? А может, если бы Эмме вовремя дали квартиру, ей бы и в голову не пришло уехать?! Сколько лет с семьёй ютится в общежитии! И всем это известно! Так что не стоит проливать крокодиловы слёзы о репатриантах – о своих людях заботиться надо!

– Товарищ Славина, успокойтесь, пожалуйста, – декан нервно стучит ручкой по графину с водой. Собрание грозит сбиться с намеченного курса. – Есть у нас, конечно, трудности с квартирами…

– Но они же временные, – шутит кто-то под одобрительный гул в зале.

– Прошу тишины! – декан тушуется и не знает, как выйти из щекотливого положения. И, решив сделать хорошую мину при плохой игре, снова обращается к повестке дня: – Итак, продолжаем: кто хочет высказаться?

Желающих не оказалось, зал застыл в тяжёлом молчании. Потом всё-таки слово берёт завкафедрой английского языка и литературы, седовласый, аристократичный джентльмен старой школы:

– Все мы знаем Эмму Эдуардовну только с хорошей стороны, это так, но вот что настораживает: если я не ошибаюсь, в последние месяцы с немецкого отделения факультета в ФРГ уехали семь студенток, семь! Вдумайтесь только в эту цифру, товарищи! Но ещё интересней тот факт, что почти все они учились в группах Эммы Эдуардовны! И вот я спрашиваю себя: а случайно ли это?!

Удара с этой стороны Эмма не ожидала: ведь если заседание учёного совета удастся направить в это русло, ей несдобровать. Для её «друзей в штатском» это невиданная удача! Просто и гениально: «повесив» на неё этих «ренегатов и изменников», они в полной мере завладеют ситуацией, а значит, перед ней будут гостеприимно раскрыты ворота всех тюрем и психушек страны.

– Друзья, давайте не будем передёргивать, – шеф Эммы, завкафедрой немецкого языка, внезапно вскакивает с места, не дожидаясь, когда председательствующий предоставит ему слово, – не надо ничего придумывать и пытаться валить всё на Эмму Эдуардовну. Не будем забывать, что у наших студентов есть семьи, родители, и они, а не Эмма Эдуардовна, решают такие жизненно важные вопросы в каждом отдельном случае, – он в сердцах машет рукой и, весь красный и злой, тяжело опускается на своё место.

– Надо приложить все усилия, чтобы наши славные органы не выпустили её из страны, – в истерике бьётся старая большевичка с кафедры марксизма-ленинизма, – она же чёрт знает что может там натворить!..

Что Эмма там может натворить, никто не захотел узнать – все торопились домой, а значит, надо было принимать решение.

Как и следовало ожидать, учёный совет осудил «гражданку Вагнер» за действия, несовместимые с высоким званием советского учителя, и единогласно принял решение об «освобождении её от обязанностей старшего преподавателя кафедры немецкого языка». Но поскольку совет не имел права увольнять преподавателей, а отдел кадров не мог этого сделать по причине отсутствия оснований для увольнения, на Эмму надавили, пригрозив, что если она не уволится «по собственному желанию», то характеристики ей не видать как своих ушей. Эмма была вынуждена согласиться, но зато в её руках оказались не только характеристика, но и копии диплома и трудовой книжки. Итог: социалистическая законность соблюдена! Ура! А то, что Эмма осталась без работы, а значит, и без средств к существованию, – это, как любят говорить отъявленные циники, «мелочь по сравнению с мировой революцией».

Итак, осудили, выпороли, наказали презрением и, навешав ярлыков, вытолкали на обочину общества – ещё один деклассированный элемент, которых в Стране Советов вообще-то не должно быть.

Для Махатмы Ганди всегда оставалось загадкой, почему люди почитают за честь унижать себе подобных. Интересно, смог бы он понять это в данном случае? Нет, наверное. Не понимает этого и Эмма.

Раздавленная всеобщим презрением – частично деланным, частично искренним, – Эмма поплелась домой, хотя не видела в этом никакого смысла, да и вообще, был ли ещё в чём-то смысл? Жизнь закончена, то, что ждёт её и её семью в будущем, в любом случае жизнью не назовёшь – тогда зачем всё это?

В коридоре Эмма остановилась перевести дух и как-то справиться с собой, чтобы не напугать Сашу и детей, как вдруг услышала за дверью своей комнаты громкие голоса и хохот. Оказалось, пришли их друзья, и Саша, стоя в центре комнаты, развлекал весёлую компанию, рассказывая какую-то смешную историю. Увидев Эмму, он начал свой рассказ снова.

– Представляешь, Эмм, сегодня у нас на заводе совершенно неожиданно созвали общее собрание трудового коллектива, чтобы, – тут Саша хохотнул, – чтобы «обсудить и осудить» моё решение выехать в ФРГ!

Дальше последовали прямо-таки анекдотические подробности: выступавшие один за другим журили Сашу за то, что он, русский парень, хочет переметнуться к капиталистам, реваншистам и поджигателям войны, то бишь «к нашим врагам», но потом всё же единогласно постановили: «Разрешить товарищу Соколову Александру Николаевичу выехать в Федеративную Республику Германия!»

Ох, уж эти физики! Да, это тебе не идеологический фронт! У технарей и у рабочего класса всё проще. Проще и понятнее.

продолжение следует