Виктор Фишман

Совсем ещё молодой Михаил Юрьевич Лермонтов, обращаясь к потомкам, не побоялся заявить: «Вам не видать таких сражений…» («Бородино», 1837). "Таких сражений" и сам Михаил Юрьевич не видел, так как родился спустя два года после окончания Отечественной войны 1812 года. Однако, представить себе ход одного из самых важных сражений той эпохи ему удалось вполне.

В приведенном ниже исследовании мы тоже хотели представить истинную, не замутненную временем и критиками, жизнь одного из самых ярких поэтов послепушкинской и послелермонтовской эпохи в русской литературе – Льва Александровича Мея. Его век по продолжительности был сродни пушкинскому, и совершил он за эти годы достаточно много, чтобы имя поэта сохранилось в истории русской литературы. И потому не в полной степени можно согласиться с мнением хорошо знавшего Льва Мея, его современника, русского писателя Николая Семеновича Лескова, который в своих воспоминаниях «Смех и горе» отметил: «Литературная судьба Л. А. Мея не была счастливой. Поэт интересный, оригинальный, он, тем не менее, не был оценен по достоинству своими современниками и скоро после своей смерти был забыт ими». Вот уж действительно, несвоевременным оказался талант Мея.

В Москве…

Лев Александрович Мей происходил из обрусевших немцев: он родился 13 (25) февраля 1822 года в семье отставного офицера, участника Бородинского сражения. Это о них спустя почти 100 лет Марина Цветаева напишет стихотворение «Генералам двенадцатого года»:

… Одним ожесточеньем воли

Вы брали сердце и скалу, —

Цари на каждом бранном поле

И на балу…

Воспитывался Мей в старомосковском доме бабки по материнской линии. Отец рано умер, и с этим кончилось благополучие семьи. Льва определили в Московский дворянский институт, откуда за выдающиеся успехи его перевели в знаменитый Царскосельский лицей. Это уже не было то прогрессивное заведение, в котором учился Пушкин, и всё же дух великого поэта витал где-то под потолками царскосельских коридоров и аудиторий. Лицей он окончил в 1841 году и, вернувшись в Москву, поступил на службу в канцелярию московского военного генерал-губернатора, а уже 30 января 1849 года вышел в отставку. Его первое опубликованное стихотворение датировано 1840 годом, и сразу же выявило в нем тонкого лирика.

Забегая вперед, скажем, что умер поэт 16 (28) мая 1862 года. Таким образом, службе было посвящено не полные 8 лет, а стихам – 22 года.

Московский период жизни Мея был очень важным в его идейном и художественном становлении. «Москва входила тогда в ту эпоху возбужденности умственных интересов, - напишет Герцен в «Былом и думах», - когда литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни». К тому времени весьма обострились взаимоотношения между славянофилами и «западниками». Казалось бы, что российский немец должен был сделать выбор в сторону последних, но он оказался в стане «славян», хотя и не в рядах его активных борцов.

В эту пору Мей постоянно бывает у русского историка и публициста Михаила Петровича Погодина. Здесь собирались виднейшие московские славянофилы; здесь организовалась «молодая редакция» «учёно-литературного» журнала «Москвитянин», редактором отделов русской и иностранной словесности которого чуть позднее стал Лев Александрович Мей.

В эти же годы происходит сближение Льва Мея с драматургами и писателями круга великого русского драматурга Александра Николаевича Островского. А затем лидерство в этом кружке перешло к поэту Аполлону Григорьеву. В этом обществе, по воспоминаниям современников, «на первом плане и видном месте стояла русская народная песня», а Аполлон Григорьев станет ближайшим другом Мея вплоть до самой его смерти.

Биографы Мея отмечают, что в московский период жизни он редко выступает в печати. В основном в эти годы публиковался любовный цикл стихотворений, посвященных Софье Григорьевне Полянской (1821-1889). Вот одно из них:

Когда ты, склонясь над роялью,

До клавишей звонких небрежно

Дотронешься ручкою нежной,

И взор твой нальется печалью.

И тихие, тихие звуки

Мне на душу канут, что слезы,

Волшебны, как девичьи грезы,

Печальны, как слово разлуки, …

Весной 1850 года Софья Григорьевна стала его женой. Тогда же увидел свет его первый поэтический сборник. Но этот сборник не принес ни известности, ни материальных выгод

Однако поэт не впадает в отчаяние, и не предается разгулу, как пишут некоторые его современники. Он усердно изучает историю, русские летописи, древнюю литературу и фольклор, совершенствуется в знании языков, занимается переводами (Мей владел греческим, латинским, древнееврейским, французским, немецким, английским, итальянским и польским языками, переводил с украинского, белорусского и чешского).

В 1849 году в журнале «Москвитянине» была опубликована его стихотворная драма «Царская невеста», которая тогда же была поставлена в Москве, а годом позже - в Петербурге.

Петр Петрович Семенов (Тянь-Шанский (1827-1914) оставил после себя 4 тома обширных мемуаров. В томе 1 («Детство и юность, 1827-1855») ученый подробно рассказывает о кружке Михаила Васильевича Буташевича-Петрашевского, который в московский период своей жизни часто посещал Лев Мей: «К нему принадлежали не только некоторые молодые ученые, но и начинавшие литературную деятельность молодые литераторы, как, например, лицейские товарищи Данилевского: Салтыков (Щедрин) и Мей, Ф. М. Достоевский, Дм. В. Григорович, Ал. Ник. Плещеев, Аполлон и Валериан Майковы и др. … главным местом и временем нашего общения были определенные дни (пятницы), в которые мы собирались у одного из лицейских товарищей брата и Данилевского - Михаила Васильевича Буташевича-Петрашевского. Там мы и перезнакомились с кружком петербургской интеллигентной молодежи того времени, в среде которой я более других знал из пострадавших в истории Петрашевского-Спешнева, двух Дебу, Дурова, Пальма, Кашкина и избегших их участи - Д. В. Григоровича, А. М. Жемчужникова, двух Майковых. Е. И. Ламанского, Беклемишева, двух Мордвиновых, Владимира Милютина, Панаева и др. Все эти лица охотно посещали гостеприимного Петрашевского главным образом потому, что он имел собственный дом и возможность устраивать подобные очень интересные для нас вечера» – круг, в котором вращался Лев Мей.

А позднее, в 1853 году, в поисках лучшей доли Лев Мей с женой переезжает вслед за своим другом Аполлоном Григорьевым в Петербург.

В Петербурге…

Первые годы петербургской жизни ознаменовались тяжелым материальным положением Мея. К тому же он не отличался бытовой практичностью. Вот что пишет по этому поводу литературный критик, журналист и фактический руководитель журнала «Светоч», в котором часто печатался Лев Мей, Александр Петрович Милюков в своих воспоминаниях «Литературные встречи и знакомства» (1890 год):

«В жизни Л.А. Мей был очень непрактичным. Деньги, получаемые за сочинения, тратил он без всякого расчета: у него водились иногда изысканные гастрономические лакомства, и в то же время недоставало самого необходимого в хозяйстве. Однажды, например, захотелось ему устриц, а в наличности было всего три рубля. Не задумываясь нисколько, он взял извозчика, поехал в Милютины лавки, купил устриц, вина и возвратился буквально без гроша, между тем как в доме не оказалось ни куска хлеба».

Житейские перипетии Льва Мея не раз становились источниками анекдотов. Их пересказывали в салонах и на литературных собраниях, о них писали в своих воспоминаниях многие товарищи и современники Льва Александровича. Впрочем, мы не видим в этом ничего необычного. Разве мало анекдотов сопровождали бурную жизнь Александра Сергеевича Пушкина, Владимира Маяковского или Сергея Есенина?

Вот какой случай приводит упомянутый выше Александр Милюков.

«У Григорьева было много общего с Меем… Нередко они занимали друг у друга деньги, если кошелек не был одинаково пуст у того и другого. Однажды произошла вот какая сцена. Мей в минуту одного из своих денежных кризисов вышел из дому с намерением перехватить рубль-другой у Григорьева, но оказалось, что и Григорьев в это самое время был в таком же точно печальном положении и отправился с такой же целью к Мею. Они встретились на Невском проспекте.

- Я к тебе, дружище.

- А я к тебе.

- За грошами.

- И я за тем же.

- Значит, на мели?

- Да, и ты?

- Совсем.

- Скверно! Ну, пойдем... не встретим ли на Невском какого капиталиста?»

Неблаговидную роль в судьбе Льва Мея сыграл меценатствующий богач граф Кушелев-Безбородко. Ближайшее его окружение составляли писатели и музыканты далеко не первого десятка, а также различного рода прихлебатели. Граф поначалу оказывал Мею особое внимание. Так, один из современников вспоминал:

«Мей был частым гостем в доме графа Кушелева-Безбородко, где, как обычно, вино лилось рекой. Лев Александрович Мей безудержно тонул в этом море разливанном и однажды за уставленным бутылками и графинами за столом произнес самобичующий экспромт:

Графы и графини,

Счастье вам во всем,

Мне же лишь в графине,

И притом в большом.

Экспромт вызвал одобрительный смех участников застолья, и снова зазвенели хрустальные фужеры и рюмки. О горьком признании поэта в своем пагубном пристрастии к алкоголю никто и не задумался…»

Между Пушкиным и Островским

Опубликованная в 1850-х годах драма «Царская невеста» появилась в пору упадка русской исторической драматургии. Это было время между Пушкиным и Островским, когда в годы политической реакции исторической темой завладели драматурги так называемой «ложно-величавой» школы Нестора Кукольника, идеолога «третьего сословия» Николая Полевого и Рафаила. Зотова. Их ура-патриотические произведения, где «народ» появлялся на сцене лишь для прославления и утверждения монархической власти, заполнили русскую сцену.

Драма Мея «Царская невеста» как бы открывала русскую тему в поэзии Мея. Тогда же появились стихи «Запевка»:

Ох, пора тебе на волю, песня русская,

Благовестная, победная раздольная,

Погородная, посельная, попольная,

Непогодою-невзгодою повитая,

Во крови, в слезах крещеная, омытая!..

Аполлон Григорьев по поводу этих стихов сказал, что они сильнее народных стихов Михаила Юрьевича Лермонтова.

А «Царская невеста» была настолько хороша, что спустя почти полвека композитор Николай Римский-Корсаков сам разработал либретто по этой драме, причем с сохранением не только общего плана драмы, но и многих текстов из неё. Одновременно с «Царской невестой» и вслед за нею Мей пишет ряд стихотворений по мотивам народных поверий («Хозяин», «Русалка», «Вихорь» и др.), в основном трактующих любовную тему.

В произведениях Мея появляются исторические личности с их героическими характерами. («Песня про боярина Евпатия Коловрата», «Александр Невский» и др.). Но удальство и богатырский размах, которые он теперь подчеркивает в русском характере, связаны у него не с социальным протестом, а с патриотическим подвигом.

Эти же темы присутствуют и в его второй большой драме «Псковитянка». К сожалению, она прошла мимо внимания современной критики. Вот что сказал об этом Аполлон Григорьев в статье «Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой» (журнал «Время», 1861, № 4):

«Положим, что еще можно было нашей критике, занятой преимущественно такими «важными задачами» как казнь обломовщины и как доказательства ненародности Пушкина, не заметить небольшого поэтического рассказа: «Лес»; но как же было ни слова не сказать, ни худого, ни доброго, о такой серьёзной вещи как «Псковитянка» Л. Мея?.. Точно у нас такое огромное богатство драматических оригинальных произведений - да и вообще оригинальных произведений, что можно иногда молчать о них? Во-первых, и вообще-то молчать о каком бы то ни было честном и даровитом труде - чрезвычайно неприлично критике, а во-вторых, у нас это хуже чем неприлично: вредно…»

Отметим здесь, что журнал «Время», издававшийся братом Федора Михайловича Достоевского, Михаилом Достоевским, принадлежал к самым выдающимся литературным органам своего времени. Лев Мей, который с осени 1860 года был участником литературного кружка Федора Михайловича Достоев¬ского, уже с первых номеров журнала «Время» принимал в нем активное участие и часто печатался. В редакции журнала Мей часто встречается с Федором Достоевским.

Лакмусовая бумажка интеллигентности

Отношения Льва Мея к литературным товарищам всех национальностей были всегда приязненные: он радовался всякому успеху начинающего писателя и не любил обличительной критики в журналах даже на людей не сочувственного ему направления. В литературных спорах он редко принимал участие и при этом обыкновенно старался найти хорошую сторону в том, против кого высказывались резкие обвинения.

В воспоминаниях Тараса Григорьевича Шевченко есть такая запись.

«16 апреля 1858 года.

Вечером Мей прислал мне тот самый «Весенний вечер», который я поутру записал для Галагана, в русском переводе собственного изделия. Спасибо ему».

Наряду с дружелюбностью, Лев Александрович Мей, как все настоящие русские интеллигенты, был чужд антисемитских настроений. Характерный случай рассказывает Александр Милюков в своих воспоминаниях «Литературные встречи и знакомства». В журнале «Светоч» печаталась повесть Льва Мея «Батя». Уже был набран почти весь текст, как наборщик спьяну сжег в печи окончание рукописи. Пришлось срочно бежать на квартиру Мея. «Он сидел за письменным столом, на котором, кроме книг и бумаг, стояла бутылка красного вина и сладкий кондитерский пирог. Он лакомился им и, запивая вином, писал какое-то стихотворение на библейскую тему. Я объяснил ему неприятный случай с его повестью, передал взятую мною из типографии корректуру всего набора и просил,… написать вновь окончание и притом, не откладывая до другого дня, чтобы не задержать выхода книжки журнала.

- Три страницы, разбойник, истребил! - сказал Мей, просмотрев корректуру и уцелевшую часть оригинала. - Я теперь весь ушел в еврейский мотив, не знаю, наладится ли повесть.

- Что делать? Перейдите как-нибудь с сионских высот в русскую деревню.

- Попробую... Только вот устриц бы да бутылку шампанского...

- Что же русского в шампанском и устрицах?

- На все мотивы вдохновляют.

- Если так, сейчас же пошлем.

- Отлично, батенька... Мы выпьем, а я сейчас и «Батю» закончу».

О преемственности в литературе

В последнее время материальное положение его значительно улучшилось: жена начала удачно издавать журнал «Модный магазин», это принесло в дом определенный достаток, и Лев Александрович мог посвятить себя поэзии, не прибегая к обязательной работе в журналах. Он снимал большую хорошо меблированную квартиру. На его стихи писали музыку такие известные композиторы, как Милий Балакирев «(Как наладили: дурак»; «Запевка»), Модест Мусоргский («Еврейская песня»; «По грибы»; «Гопак»; «Детская песенка»); Петр Чайковский («Канарейка»; «Я с нею никогда не говорил»; «Как наладили: дурак»; «Зачем»); Цезарь Кюи («Лидушка»); Н. А. Римский-Корсаков («Колыбельная»; «1-я еврейская песня»; «2-я еврейская песня»; «Песня песней»); С. В. Рахманинов («Они отвечали»).

Особенно популярным у русской и западной (в том числе и в США) публики считается, пожалуй, романс «Нет, только тот, кто знал» Петра Ильича Чайковского на стихи Льва Мея:

Нет, только тот, кто знал свиданья жажду,

Поймёт, как я страдал и как я стражду!

Гляжу я вдаль... нет сил, тускнеет око...

Ах, кто меня любил и знал - далеко!

Стихи этого романса являются переводом песни, которую поют два персонажа из романа Иоганна Вольфганга фон Гёте «Ученические годы Вильгельма Мейстера».

А самым знаменитым вот уже более 100 лет был и остается романс тех же авторов «Хотел бы в единое слово...»

Хотел бы в единое слово Я слить мою грусть и печаль И бросить то слово на ветер, Чтоб ветер унес его вдаль.

И пусть бы то слово печали По ветру к тебе донеслось, И пусть бы всегда и повсюду Оно тебе в сердце лилось!

Как грустно после прослушивания таких музыкальных шедевров читать отзыв русского литературного критика, историка литературы и издателя Семёна Афанасьевича Венгерова: по его мнению, поэт Лев Мей «ничем не волнуется и потому других волновать не может. У него нет ни глубины настроения, ни способности отзываться на непосредственные впечатления жизни». Не потому ли так жестко сказано, что Лев Мей значительно опередил своё время?!

Стихи и песни Льва Мея выходили во множестве сборников. Сборники его произведений представлены в библиотеках Петра Ильича Чайковского, Федора Михайловича Достоевского, Антона Павловича Чехова и других выдающихся людей российской культуры.

И тут у меня возникает одна мысль. С детских лет помним мы монолог Гаева из пьесы Антона Павловича Чехова «Вишневый сад»: «Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет …».

Писано это было в 1902 году. Но откуда взяться такому образу? Мы полагаем, что мимо внимания Антона Павловича Чехова не прошла ставшая к тому времени весьма известной книга довольно популярного в те годы писателя и педагога Александра Милюкова (1816-1897) «Литературные встречи и знакомства» (1890 год). В ней, кроме уже цитированных выше отрывков, шла речь о необычном шкафе в квартире Льва Мея:

« Мей, как я уже сказал, жил в то время, когда я с ним познакомился, на Никольской улице в угловом доме. Очень приличная квартира его в бельэтаже состояла из нескольких высоких светлых комнат. Большой, выходивший на две улицы кабинет его был довольно порядочно меблирован ... Но самой ценной вещью в кабинете был, по-моему, шкаф, не потому, чтобы он сам по себе составлял изящную и дорогую мебель или чтобы в нем хранились какие-нибудь редкости и замечательные книги… Но шкаф этот был замечателен тем, что Мей сделал из него свой литературный альбом. Дело в том, что вся некрашеная внутренность его между верхними полками против дверцы и с боков исписана была прозой и стихами. Тут по просьбе хозяина все знакомые литераторы посвятили ему на память по нескольку строк, и под этими автографами видны были имена многих представителей нашей литературы сороковых и пятидесятых годов. По-видимому, владелец этого оригинального альбома очень дорожил им, потому что все написанное хорошо сохранилось: карандаш бережно покрыт был лаком, и я не видел ни одной стертой строки. Жалею, что я не догадался списать некоторых особенно любопытных посвящений...».

По-моему, комментарии здесь излишни.