Нелли Косско

- А еще говорят, ест, как птичка! – задумчиво произнес Женька, он же на языке своих дальних предков Ойген, наблюдая за тем, как дроздиха Катька лихо расправляется с куском яблока, ожесточенно теребя его клювом и кидая из стороны в сторону.

- Уму непостижимо, - голос Женьки-Ойгена набирает обороты, - с утра накрошил ей пол-яблока, потом добавил горсть овсяных хлопьев - умяла все и опять сидит, нахохлившись, и косит глазом в сторону кухни, дескать, еще хочу‘!

Ворчал он для порядка, а сам вставал спозаранку, едва светать начинало, и бежал в кухню, там сразу же бросался к окну, где под раскидистым кустом лавровишни с раннего утра занимала пост дроздиха-Катька, выражая всем своим видом обиду и недовольство. Было в ее образе что-то от бабы, встречающей с подоткнутым подолом и руки-в-боки мужа-гуляку, а яркий контраст оранжевого клюва на темном оперении и вовсе придавал ей в такие моменты грозный, даже какой-то воинствующий вид. Бывало, Женька замешкается, и тогда дроздиха мелкими шажками, вприпрыжку подбегала к стеклянной двери кухни и застывала в позе немого укора. Испытывая угрызения совести, Женька спешил мелко-мелко накрошить яблока, ссыпал в ладонь хлопья и бежал к своей подопечной. Катька в предчувствии пира улетала на самую нижнюю ветку лавровишни и оттуда наблюдала за его хлопотами. И как только Женька-Ойген поворачивался, чтобы уйти, она спускалась на землю и принималась, осторожно оглядевшись окрест, за дело. Иногда птица не выдерживала (голод – не тетка!) и, теряя свое царственное величие, набрасывалась на еду чуть ли не под его руками.

Сердце Женьки в такие моменты разбухала до размеров футбольного мяча, ему хотелось схватить Катьку, потискать ее или хотя бы погладить, но куда там, не понимают птицы человечью любовь, не зря же говорят: куры - дуры.

Хотя… Было в детстве Женьки событие, ставившее под сомнение этот постулат.

Как-то раз отец повел его в дальний угол сада и, остановившись у сирени, приложил палец к губам: показав рукой на крону дерева, он прошептал:

- Тихо! Послушай-ка! - До слуха мальчика донеслись шорохи, возня и жалобный писк. Задрав голову и проследив за рукой отца, он увидел птичье гнездо и чуть было не закричал от восторга, но вовремя сдержался. Затаив дыхание и не сводя глаз с этого чуда, мальчик завороженно смотрел на гнездо, прислушивался к звукам в «птичьем домике» и лишь нехотя дал себя увести домой, да и то только потому, что, как сказал отец, они могут спугнуть птиц.

Теперь Женька проводил здесь большую часть своего времени, сидел подолгу под сиренью, наблюдал, слушал и… любил. Любил всеми фибрами своей маленькой души гомонящих обитателей гнезда с их требовательным голодным писком, который нарастал, достигая крещендо, в моменты, когда с кормом в клюве у гнезда появлялась мать (дрозд–отец почему-то реже показывался, но тоже усердствовал), и постепенно стихал на медленной угасающей ноте по мере насыщения птенцов.

Однажды папа, улучив момент, когда дроздиха улетела из гнезда за провиантом, поднял Женьку высоко вверх, поставил его на свои плечи, чтобы тот мог заглянуть в гнездо. Мальчик был потрясен: ему навстречу, отчаянно щебеча и вереща, тянулись три больших головки птенцов с настежь раскрытыми клювами, неуклюже и беспомощно покачиваясь на слабой тонкой шейке. Птенцы так широко открывали клюв, что могло показаться, будто и голов-то у них вовсе нет, один только зев – огромный разинутый клюв! И эти три клюва устроили такой гвалт, такой гомон, что папе с Ойгеном, то бишь, Женькой, пришлось быстро ретироваться. А перед глазами так и стояли три разинутых голодных клюва…

Но однажды случилась беда: исчез отец семейства, участвовавший в кормлении птенцов. Подозрение пало на красавицу кошку Анку с пронзительными зелеными глазами - ни дать ни взять Багира. Но как докажешь?

Мать-дроздиха заметалась в панике, гвалт и отчаянный гомон ее голодных детенышей не стихал, а она, выбиваясь из сил, не могла накормить всех досыта. Женька страдал вместе с пернатыми, перестал есть, плакал, хныкал, отказывался играть, словом, капризничал дальше некуда, и никакого сладу с ним не было. Тогда папа, устроившись на скамейке неподалеку от сирени, стал готовить семейству дроздихи корм. В ход пошли крупы, вареные яйца, яблоки, папа с Женькой ловили сачком бабочек и всяких насекомых, копали червей. Стол для дроздихи накрывали на скамейке, все яства складывались на большую плоскую плошку, а рядом ставилась глубокая с водой – для пития и купания. Мать-дроздиха издали внимательно наблюдала за действиями людей, но стоило им отойти от скамейки, как она тут же набрасывалась на корм, набивала им полный клюв и взмывала вверх в недра сирени навстречу голодному гвалту птенцов. Потом она делала второй заход, третий и так по нарастающей, пока шум и гам в ее обители на стихали. Тогда она деловито и как-то даже демонстративно-спокойно принималась за еду. Но бдительности не теряла, кося в сторону людей и неизменно присутствовавшей кошки то одним, то другим глазом.

По мере взросления птенцов рос и их аппетит, и матери-одиночке стало не до осторожности: стоило Жене-Ойгену с отцом появиться возле скамьи, как она тут же устраивалась рядышком, прямо на расстоянии вытянутой руки, и нетерпеливо, мелкими перебежками и скачками давала понять, что спешит, что срочно надо кормить прожорливых потомков, а потом и вовсе стала выхватывать яблоки и корм прямо из рук.

Стремясь оградить свое богатство от посягательств всякого рода недругов, она проявляла чудеса героизма, набрасывалась на Багиру при малейшем желании кошки приблизиться к заветной плошке, а когда посрамленный враг, поджав хвост бежал, она на бреющем полете преследовала его, широко расправив крылья и издавая гортанные грозные звуки. Со временем кошка при виде Катьки убиралась восвояси, предпочитая держаться подальше от грозной пичуги.

Но в один совсем не прекрасный день дроздиха на ужин не прилетела, не явилась она и на следующий день. Когда на третий день птенцы обессилели от крика, папа понял, что им грозит голодная смерть и перенес гнездо на скамейку, а Женька отправился с сачком на охоту. Теперь в доме была одна забота – как и, главное, чем накормить птенцов. Насекомые и бабочки, как назло, куда-то исчезли, и червячки как сквозь землю провалились. Папа в отчаянии пытался что-то состряпать из яиц, творожка или круп, птенцы даже глотали его стряпню, он усердно поил их из пипетки, но они на глазах слабели, теряли силы и вскоре начали погибать один за другим.

Выжить удалось самой слабенькой и хиленькой самочке, но и у нее был изъян - что-то с правой лапкой. Поэтому и назвали ее Хромоножкой, поместили гнездо на шкаф – Женькин папа был против того, чтобы держать птиц или животных в неволе, то есть в клетке.

Хоромоножка прижилась, почувствовала себя на кухне хозяйкой и благосклонно терпела в ней маму и Женьку. А вот папу она любила беззаветно: стоило ему утром открыть дверь в кухню, как она летела ему навстречу, расправив крылья и издавая какие-то порадостные звуки, нетерпеливо прыгала с одного плеча на другое, норовя залезть ему в губы клювом.

Прожила Хромоножка так беззаботно всю зиму, и не видно было, чтобы она тужила. Весной папа решил, что птица достаточно окрепла и что ей нужна воля.

У Женьки душа ушла в пятки, когда папа посадил птицу на указательный палец и сказал:

- А ну давай, милая, полетай немножко!

С замиранием сердца они наблюдали с террасы за своей Хромоножкой, а она, явно наслаждаясь свободой, накручивала круг за кругом.

- Пап, а пап, - захныкал Женька, - она же улетит, вот увидишь…

- Не бойся, сынок, мы ее позовем, и она прилетит, - тут папа свистнул каким-то особым свистом с трехступенчатым переливом. Потом еще раз и еще… И… о чудо! Хромоножка вдруг взмыла вверх, стрелой взлетела на террасу и, как ни в чем не бывало, уселась на вытянутый папин палец!

С этого памятного дня они втроем так и «гуляли-летали» в саду по два, а то и по три раза на дню. Вначале Хромоножка прилетала довольно быстро, потом ее прогулки стали длиться все дольше и дольше, пока однажды она не была замечена в играх с молодым дроздом.

Женька понял: не к добру это и как в воду глядел – на третий день дроздиха из прогулки не вернулась. В последующие три дня она еще откликалась на папин свист, но потом исчезла. Навсегда.

Горю Женьки не было предела.

…Катька была точь в точь похожа на Хромоножку. Она облюбовала Женькин сад где-то два года тому назад и привела с собой не то партнера, не то супруга – плюгавенького замухрышку со сломанным крылом, сохранившего, правда, следы былой красоты, свойственной самцам черных дроздов: угольно-черно оперение, яркий желтый клюв и четкие, словно очерченные острым желтым карандашом, кольца вокруг глаз. Но какой-никакой, а самец. В их браке царил строгий матриархат: Катюша позволяла Василию - так Женька немедленно окрестил самца - приближаться к кормушке только после того, как она насытится и милостиво уступит ему место. Свое право на первенство во всем она была готова защитить в любой момент, особенно у кормушки и «водопоя»…

Но, видимо, был дрозд не жилец, и вскоре так же незаметно исчез, как и прибился.

Женька даже корил себя за эгоизм и черствость, но в глубине души был этому рад , потому что с исчезновением Василия исчез и страх, что его Катюша, как в свое время Хромоножка, предпочтет птичью любовь его, Женькиному, обожанию и тоже улетит со своим избранником. И как в воду глядел: по весне Катька вдруг резко изменилась, перестала бдительно охранять свою кормушку, в которой, пользуясь ее попустительством, теперь деловито копошились воробьи и прочая мелкота. Сама же Катюша с раннего утра взмывала вверх на вершину высоченной ели и начинала петь. И тогда в сад струилась нежная, печальная мелодия, напоминающая звуки флейты в грустном ключе. У Женьки защемило сердце – быть беде. Она, эта беда, не заставила себя долго ждать: на пятый день таких «концертов» она улетела с одним из дроздов, круживших в это время вокруг Катькиной ели.

Женька тяжело переживал вероломство дроздихи, но когда он уже почти смирился с утратой, произошло чудо: однажды утром, выглянув по привычке в сад, он остолбенел: у стеклянных дверей в своей любимой позе «руки-в боки» стояла, требовательно на него глядя, Катька, его родная Катюша, а чуть поодаль, раскачиваясь на ветке лавровишни, сидел красавец дрозд со смолянисто-черным блестящим оперением, ярким желтым клювом и таким же ярко-желтыми кругами вокруг глаз!

- С возвращением, Катюша! - выдохнул Женька и помчался за яблоком.

4.04.2020,

Мекенхайм