( Том 1, Часть 1, Глава 3)

Иван Антони

— Что, паря, зенки пялишь? Хочется знать, что на сей бумаге написано, да прочесть не можешь? Не обучен грамоте, значит. Так я прочту, что написано, коль интерес у тебя имеется.

Приземистый крестьянин в добротных сапогах и тулупе, улыбаясь в чёрную бороду, с интересом разглядывал детину двухметрового роста с простовато-детским лицом, уставившимся на объявление на стене почтамта. На мужике был старенький, перетянутый кушаком тулуп, местами сильно потёртый, но с аккуратно наложенными на прорехи заплатами, что говорило о весьма скромном достатке хозяина. Из рукавов тулупа выглядывали огромные кисти рук, говорившие о тяжёлом физическом труде, а на ногах под стать росту красовались большие лыковые лапти, указывавшие на крестьянское происхождение хозяина. Крестьянин походил на былинного богатыря из детской книги «Славянские сказы», каким-то образом сошедшего с книжной картинки в реальный мир. Однако, если он был былинным богатырём, то богатырём обедневшим и сильно износившимся. Вынужденный находиться в незнакомом городе, он чувствовал себя неуютно.

— А вот что написано, — не дождавшись ответа медлительного, неуклюже переступавшего с ноги на ногу крестьянина, продолжил бородатый мужик, добродушно улыбаясь великану. — Поезжайте-ка, мужики мои крестьяне, на наши восточные казёные и государевы владения и берите там землицы, сколько обработать сможете! Пользуйтесь землёю разумно: выращивайте на ней хлеб и выпасайте скотинку для своей выгоды и Отечеству в прибыль! Вот, что на бумаге написано! Понял?

Крестьянин, слегка склонив голову набок, внимательно оглядел бородача с головы до ног. Глаза его выразили детское любопытство и недоверие одновременно: «Что-то не в меру разговорчив ты, дяденька!— с подозрением подумал про себя богатырь. — Тебя не спросили, а ты высказался. Лапшу, должно, незнакомому человеку на уши навешать ладишься, посмеяться над селянином решил. Думаешь, я такой простофиля, что сразу поверил твоей брехне? «Берите землю, сколько обработать сможете!» Ишь, какой шустрый нашёлся! Это сколько ж земли мужик возьмёт, если её запросто брать позволят? Нет, шалишь, дяденька! Со мной такие шутки не пройдут! Не на того напал!»

— Врёшь ты, однако, дяденька! Или шутковать со мной вздумал, чтобы посмеяться над неграмотным человеком, — ответил с достоинством детина, выпрямившись во весь богатырский рост и глядя на приземистого бородача сверху вниз. — Это как понимать прикажешь, «берите землицу»? Да ещё сколько хотите!? Она что же, по-твоему, ничейная, что её так запросто брать можно? Шутки-то шутить брось! Не на концерте, поди! А коли правду сказать не хочешь, что на бумаге написано, так лучше помолчи! Врать-то я тебя, кажется, не нанимал! Впустую стараешься!

Бородатый не ожидал, видимо, услышать столь категоричное заявление. От удивления брови у него поползли вверх.

— Уж больно ты грозен, как я погляжу! Не ровен час, и нос намнёшь в сердцах! Люблю таких-то! Значит, не веришь? Однако шутки с тобой шутить я не помышлял. Земля такая, действительно, есть, и не «ничейная», как ты выразился, а очень даже «чейная». Государева! Понял? А разрешил царь-батюшка брать ту землицу во владение и пользоваться ею, кто желает трудиться с прилежанием! И брать разрешил столько, сколько осилить сможешь. Не более. Вот что написано. Царский Указ это!

Детина тупо уставился на бородача: «Напористо говорит. Может, и впрямь правду бает?» Лицо его, однако, по-прежнему выражало недоверие. О свободных землях он слышал мельком из разговоров людей, прогуливаясь по базару, куда приехал по наказу пана Завадского, у которого батрачил. Заинтересовавшись из любопытства слухами о некой земле — тема сердцу крестьянина, однако, близкая — он захотел узнать о ней подробнее. Выполнив задание пана, батрак направился в центр города. Времени было достаточно, и он решил использовать его, чтобы разузнать, что за слухи ходят среди людей. А тут мужик бородатый, как по заказу, неведомо откуда объявился. Мужик как мужик, по виду даже, можно сказать, серьёзный, да только несёт нелепицу несусветную: «Берите, сколько обработать сможете!» Когда ж такое бывало, чтобы землю брать, сколько хочешь!?

— Однако опять врёшь ты, дядя! Определённо, врёшь, — не согласился с бородачом детина, но высказался не столь категорично, как прежде. — Когда б твоя правда, побежали бы безземельные мужики на те земли сломя голову. А из нашего села так вперёд других кинулись бы. Земли пахотной у нас мало, у некоторых мужиков так и вовсе её нет. Батрачат на помещиков-толстосумов брюхатых, какие большими землями владеют, да много ли проку мужику от батрачества? Бедным родился, бедным и на погост отнесут. Не дают богатеи батраку зажиреть! О своём сале прежде пекутся!

Бородатый усмехнулся: «Где ж это видано, чтобы богатый о бедняке радел? Да начни он о бедном радеть, сам вскорости бедным станет! И кому от этого польза? Обеднеет и батрака с работы выгонит; платить-то за работу чем?» Но выразился более мягко, как бы поучая:

— Так ведь оно, мил человек, завсегда так было. Всякий о своём сале прежде печётся. Своя-то рубаха ближе к телу. Или я не прав?

Бородач говорил правду, и богатырь это прекрасно знал. Не ожидал только услышать горькую правду от незнакомца, предложившего поговорить на интересную тему о земле. Разговор прервался: мужики не сошлись во взглядах соответственно положению в обществе. Но разойтись просто так, из-за несогласия во взглядах, отказавшись от интересного разговора, оба не спешили; хотелось им ещё поговорить на интересную тему. Взгляды могут быть разными, да тема разговора интересна обоим: о земле, о хлебе! Тема объединила богатого и бедного в том смысле, что у обоих было что сказать, и каждый хотел услышать мнение другого. И ещё большой вопрос, для кого разговор был более важен, кому нужнее было, чтобы он продолжился: богачу или крестьянину-батраку.

Разговор прервался, и бородатый, степенно переступая с ноги на ногу, покряхтывал, размышляя, как бы прервать возникшую паузу и приступить к главному разговору, из-за которого он остановился и завёл беседу с незнакомцем, заметив его интерес к царскому указу, наклеенному на стене. Судя по той лёгкости, с которой он завёл беседу на злободневную для крестьянина тему, человеком он был деловым, не склонным тратить время на пустые разговоры; если уж заговорил, то с практическим умыслом.

Сверкнув белками чёрных как смоль глаз, он пристально глянул на собеседника и полюбопытствовал:

— Так, говоришь, побежали бы мужики, когда бы землю давали, сколько получить желаешь?

— Определённо, побежали бы, — уверенно отвечал великан за всю безземельную братию, довольный, что разговор не прервался, — и сумлеваться нечего! Кто ж от земли-кормилицы откажется? Лентяй разве какой, неумеха, а старательному мужику она как манна небесная во спасение! «Бери землю, сколько осилить сможешь, старайся на ней с пользой для себя и Отечеству в прибыль!» Ишь, как ладно-то сказано! Елей на душу крестьянину, — подтвердил он сказанное прежде. — Определённо, побежали бы!

Бородатый, очевидно, знал о царёвых землях больше бедняка. Знал и почему не бегут мужики сломя голову на предлагаемые государем земли. Большие трудности ожидали того, кто решится переехать в неизведанные края. Многих крестьян пугает неизвестность. Как не задуматься? Не напрасны ли потуги разбогатеть на царёвых землях? Не сгинуть бы, обустраиваясь на новом месте!

— Так полагаешь, решились бы мужички податься в те края для получения земли и долгой дороги не побоялись? — продолжал пытать бедняка бородач.

— Определённо, не побоялись бы! Что работящему мужику терять, коли надумает ехать? … Погодь! А ты, как я погляжу, больше моего про те новые земли знаешь. Не подскажешь, как далеко они находятся? Неужто так далеко, что не добраться до неё крестьянину?

Лицо детины выразило искреннее любопытство, но лёгкая тень страха промелькнула на нём: «А что если и впрямь невозможно дойти, настолько далеко та земля находится? Поманили человека, мечту возбудили, и вот на тебе — не дойти! Шибко далеко земля находятся».

Бородач вздохнул, покачал головой и сообщил безрадостную весть:

— Далековато, однако, паря. Не одну тыщу вёрст преодолеть надо, пока доберёшься.

Лицо детины скривилось в кислой гримасе, будто он клюкву под языком раздавил. Бедняга сник: тыща верст — эка даль! Как такую дорогу одолеть? Это тебе не на базар съездить: одна нога там, другая — здесь.

— Заманчиво, однако, — сглотнув выступившую от вожделения слюну, выдавил он через силу. — Значит, говоришь, бери, сколько хочешь …,— повторил он задумчиво и вздохнул с сожалением.

Загоревшись мечтой о приобретении земли, бедняк забыл, что подозревал в бородаче проходимца, намеревавшегося посмеяться над безграмотным простолюдином. Внимание его было сосредоточено на «свободные земли» и «бери, сколько хочешь». Остальное было маловажно. И вот на тебе — не дойти! Далеко! И все пошло прахом.

— Да, далековато, — продолжал бородач, как бы рассуждая сам с собой, — потому и не занята земля никем, ибо тыща вёрст пути до неё. И должен добавить: места там сплошь дикие, человеком не обжитые. Киргизы по степи кочуют, а иных людей нет, потому что земли обширные, а людей на ней мало. Словом, степь голимая, куда ни глянь. Кочевые племена там только и живут. Им-то что за беда, что места необжитые? Они нынче здесь, а завтра в другом месте. Не сидят, кочуют, со стадами по степи ходят, а хлеб выращивать не хотят. Оттого царь-батюшка и хочет эти земли хлеборобу на потребу отдать. Трудновато, однако, человеку по первому времени там обживаться придётся; неведомое всё, новое, дикое и непривычное. Ну, а земля — вот она, бери, сколько обработать сможешь! По силам своим рассчитывай, сколько брать!

Он замолчал, видя, что заинтересовал собеседника. Теперь распалить бы желание на переезд, да нельзя: сам своим умом дойти должен и решение сам принять. Известно: спешка нужна при ловле блох, а в столь важном деле, как устройство жизни, человеку спешка ни к чему. Значит, воздействовать на него надо деликатно, постепенно подводя к нужному решению. Не то вспугнешь трудностями загодя, потеряет человек интерес к земле, и не подастся на новые земли. Попробуй тогда его заново заинтересовать! Не, тише едешь — дальше будешь!

Богатырь сосредоточенно чесал пятернёй затылок, пытаясь найти приемлемый выход из затруднительного положения. Заманчиво безземельному батраку землю-то получить, хозяином стать! Надоело на барина горбатиться! Едва кормишься с батрацкой работы! Работаешь, работаешь, и никакого просвета — вот что угнетает. При его богатырской силе иметь столь нищенский доход? А мог бы зарабатывать много больше и жить куда лучше! Обидно. И чтобы найти решение задачи переселения на свободные земли, бедняк стал рассуждать вслух, приглашая бородача включиться в разговор, чтобы найти решение:

— Как же до той земли добраться-то? Это ж сколько провианту с собой в дорогу брать надо!? Определённо, лошадь нужна. И не одна, пожалуй, а две! А фуражу сколько! Где ж бедняку всё это взять? Вот где закавыки начинаются, — заключил он. — Земля та, возможно, и впрямь где-то есть, да добраться до неё невозможно. Жаль! Значит, бери, сколько хочешь, говоришь, — повторил он мечтательно и вздохнул сожалеюще.

Проблема казалась ему неразрешимой: ну, где бедняку лошадей, в самом деле, взять? Голь, она и есть голь! Что на тебе, то и твоё. А больше ничего нет. И понуро опустив голову, бедняга окончательно упал духом. Заманчивая мечта, а как быстро появилась, так же быстро и исчезла! Эх, голь перекатная! Ничего-то бедному человеку не сделать, везде деньги нужны. А где их взять? У богатых-то они есть, да не поделится богач с бедняком. Это уж факт известный.

Бородач, заметив состояние собеседника, воспрянул духом: выход из ситуации ему был известен. И коли дело стало только за деньгами, то разговор с мужиком он затеял не зря. Будет из него толк!

Кашлянув, чтобы привлечь внимание, бородач покровительственно заговорил:

— Ну, царь-то наш батюшка, храни его, Господи, обо всём позаботился. А как иначе? На то он и царь, чтобы о нас грешных думать! Так вот что царь-батюшка решил: тем, кто на те земли переехать решится, он с деньгами на дорогу и на обустройство на новом месте поможет. И семенным зерном тоже … по приезду. Ссуду долгосрочную под малый процент выдать обещает. Не просто так, не задарма, конечно, а под будущий урожай, разумеется. Хотя и самому подсуетиться надо, пошевелить мозгами, на чём деньгу можно взять. Царёву-то помощь возвращать придётся! Чем больше взял, тем больше и назад возвращай! Поэтому помощь эта кредитом называется, а не подарком. А тебе, может, занять деньги у кого-нибудь удастся в счёт будущего урожая. Или на иных каких условиях договориться: отработать позже, или ещё ... Недвижность опять же, барахлишко ненужное продать, какое брать с собой без смысла. Небольшая, вроде, денежка, а всё в помощь. Риск в переезде имеется, и скрывать тут нечего: а вдруг всё продашь, а на новом месте не приживёшься? Что тогда? Останешься с голым задом и в долгах, как птица в перьях. Однако как без риску в неведомые края подаваться? Нет, без риску никак не обойтись! Зато награда велика, если всё образуется! Сразу богатым станешь! Сам себе хозяин и господин, и никому не надо кланяться! Живи и радуйся жизни!

Предупредив о возможной неудаче при переезде, бородач дал бедняку время на обдумывание. Замолчали мужики. Каждый о своём думал, но мысли вокруг одного вращались: как свободные земли достичь и на них обосноваться? Детина прикидывал в уме, сколько может стоить лошадь, так как ни разу не приходилось покупать лошадей. В голове крутились приблизительные цены, и величина их пугала. Пугала в смысле возвращения долгов. А вдруг переезд не удастся, или устроить хозяйство на новом месте не получится? Тогда начинание пойдёт прахом, а долги останутся. Да, тут надо хорошо всё обдумать, чтобы потом не кусать в отчаянии локти.

А голова бородача покупкой лошадей нагружена не была. Эту часть будущего дела он основательно обдумал, и решение по нему принял. О деньгах голова тоже не болела: денег было столько, что хоть три раза туда и обратно переезжай! Другое его занимало: переезжать одному в неведомые земли опасно: всякое в дороге и на месте случиться может. Тут коллективной защитой заручиться надо. Сказано же: скопом и батьку хорошо бить! А один что ты из себя представляешь? Всякий пнёт и не заметит. Нет, ехать надо коллективом! Пусть хотя бы и малым коллективом, но не одному!

— Сам-то как? — прервал молчание бородач, обратившись к детине. — Решился бы на новые земли податься, если бы возможность была? Или интересуешься просто так, из любопытства, чтобы пересказать кому-нибудь при встрече?

— Кабы помог кто с переездом, определённо, решился бы! Всё одно здесь не жизнь! Да и что может держать бедняка? Рваные лапти разве. А на новых землях, может, жизнь наладится. Какая-никакая, а надежда поправить жизнь имеется.

Бородатому собеседнику ответ простодушного бедняка понравился. Он усмехнулся:

— Так, говоришь, и мужики охочие нашлись бы на новые земли подаваться, если бы возможность у них была? Или так сболтнул, чтобы разговор поддержать? Путь-то не близкий! И в разор попасть можно. Гарантий никто дать не может. Самому напрягаться придётся, на свои силы надеяться. Община не поможет — нет её там! И, слава Богу, не будет никогда.

— Нет, мужички, определённо, нашлись бы, — подтвердил детина свои слова. — А что им жалко оставлять здесь? Нищету свою? А там надежда обретается — существенная разница! Земля-то, она о-го-го! С землёй ты сам себе хозяин! Работать на себя, а не на дядю будешь! Не пропадёшь! Только приложи руки, и воспрянешь сразу! Кто о богатой жизни не мечтает? Нет, мужики, определённо, нашлись бы. И, думаю, немало.

Бородатый удовлетворённо кашлянул и стал прикидывать что-то в уме, бросая оценивающие взгляды на детину. Вот ведь богатырь, силища в руках немереная, а приложить её некуда. Этого не замай, в сердцах и зашибить может. Пожалуй, и не выдаст, если до кулаков дело дойдёт, не спрячется за чужие спины, сам кого хочешь защитит.

— А величать-то тебя как, паря, — обратился к собеседнику бородатый. — А то уж час как гуторим, а всё не знакомы.

— Охримом величают меня. Гнеденко Охрим. В селе мы тут недалече проживаем. Батрачим у пана Завадского.

— Знамо дело, не в городе, — добродушно улыбнулся в ответ бородатый, окинув взглядом богатыря. — Что крестьянину в городе делать? А меня Павл`ом зовут. Бутько Павло. Мы на земле крестьянствуем да приторговываем малость, когда от крестьянских дел руки свободны. А знаешь что, паря, по душе ты мне пришёлся! Ей-богу, по душе! Спросить тебя хочу: а не податься ли нам с тобой на новые земли вместе? Не пустое говорю, стоящее. Не на блины к тёще, конечно, ехать придётся, если решишься. Да и тяжело на новых местах будет поначалу. Но зато потом, как дела наладятся — сторицей всё окупится! А земли там свободной, скажу тебе, видимо-невидимо! Паши, сей, скотинку разводи! А коли охота есть, ещё чем ни то занимайся! С хлебом будешь и салом! Не оголодаешь! Вот тебе крест, — и бородатый, слегка склонив голову, широко перекрестился на сверкавшие вдали купола церкви. — Как на духу говорю! Старанье только приложи, и закрома от хлеба ломиться будут, а дом от богатства.

Бородач замолчал, как бы обозревая мысленно перспективы будущей жизни. Затем вернулся к прерванному разговору и стал задавать вопросы:

— Один живёшь, или женат? Детки-то имеются?

— Женатые мы, но вдвоём живём, детишков пока не завели. Кормить надо детишков-то. А нам с гол`убой и вдвоём-то не жирно живётся. Вот как поправятся хозяйственные дела, тогда и решимся детишков завести …

— Вот-вот, — с пафосом воскликнул бородач, прервав бедняка (в Охриме он видел единомышленника), — прежде дела организуй, а потом уж детей заводи! Мы с Глафирой тоже так считаем. Не справил я ещё главное дело. А как справлю, тогда уж с молитвами да с Божьей помощью думаю обзавестись наследниками, чтобы богатство, трудами нажитое, было кому передать.

Ковырнув носком сапога утоптанный снег, он ударом ноги лихо послал смерзшееся лошадиное яблоко на обочину; настроение было приподнятое, и Павлу по-ребячьи взбрыкнулось. Он глянул Охриму в лицо и, сузив глаза, прошептал:

— Послушай, паря! А давай рискнём! Соседями на новых землях станем, помогать друг другу будем! А там, глядишь, и породнимся! Почему нет? Всяко на свете бывает. Дела пойдут, и дети пойдут! Вот те истинный крест! Не пропадём! Решайся, паря!

Охрим удивился скорому выходу разговора на тему о переезде на новые земли. Ведь только что Бутько казался ему подозрительным, намеревавшимся посмеяться надбезграмотным простолюдином. И вдруг такой неожиданный поворот: он же зовёт его ехать на новые земли! Чудно. Коротко подумав, дать согласие на переезд, однако, не решился:

— С женой посоветоваться прежде надо, взвесить все «за» и «против». Дело-то новое, необычное. И впрямь, не к тёще на блины, а много далее ехать придётся. К тому же мероприятие, как мне кажется, не безопасное. Мыслимое ли дело — за тыщи вёрст отсель удалиться!? Это не на базар за картошкой съездить. Непременно с женой надо прежде посоветоваться.

Теперь не терпелось развить успех Павлу, поторапливать стал Охрима:

— Ты вот что, паря, — считая, что уже уговорил Охрима, стал распоряжаться Павло, — поспрашивай-ка в окрестных деревнях: может, ещё кого из мужиков найдёшь, согласных на новые земли податься. Я что скажу: гуртом надо на новые земли ехать, друг дружки держаться! Не то сгинуть недолго, если без компании в дороге. Всякие люди могут встретиться. Если ехать гуртом, так не тронут, побоятся ... Ну, а с царской помощью, с кредитами, то есть, и другими закавыками бумажными я тебе охотно помогу. В этом не сомневайся! Мужикам, какие с нами идти решатся, тоже помогу! Грамоте маленько обучен, четыре класса церковно-приходской школы за спиной! Батька смальства в школу погнал, на обучении настоял. Пригодится в жизни, сказал, вот и угадал ... Да, и с деньгами взаймы посодействую, до урожая, разумеется, пока на ноги мужики станут. Давай, паря, думай и скорее решайся! Как надумаешь, время быстро полетит. Верь, хорошо получится! Доберёмся мы до тех свободных земель и развернёмся во всю ширь!

Впрочем, уговаривать Охрима надобности не было. Он уже иначе думать не мог. Представляя радужные картины будущей жизни, его распирало от радости. Но сдержал себя, не дал выйти чувствам наружу; мужик должен уметь держать себя в руках. Остудив фантазии, он рассудительно, как и подобает главе семьи, ответил:

— С женой, однако, посоветоваться. А сам-то я, что ж … я согласный. Да, вот ещё что: если получу согласие супруги и найду мужиков, желающих податься вместе с нами на новые земли, где искать-то тебя?

— А на рынке ищи. Спроси людей: «Где тут Павло Бутько место держит?» Тебе любой скажет. Застолбил я на рынке местечко, чтобы покупатель легко мог меня найти. Опять же солидность имеешь, когда лавку держишь, а не с лотка торгуешь. В купеческом деле много тонкостей имеется. Знать их надо и применять, раз в торговлю подался.

На бледном серо-голубом небосводе ярко светило холодное зимнее солнце. Фыркая клубами белого пара, лошадка резво перебирала ногами, словно измеряла расстояние от городка до села. Она спешила добежать до конюшни, где её ждала полная мера овса, и потому погонять трудолюбивое животное не было смысла. Сани, сухо поскрипывая полозьями, легко скользили по накатанной зимней дороге, переваливаясь влево и вправо на снежных ухабах, словно лёгкая лодка, плывущая по речным перекатам. Февральский день перевалил за полдень и обещал быть таким же солнечным и приветливым.

Развалившись в санях на охапке душистого сена, Охрим возвращался с базара в село. Морозец пощипывал щёки и нос ездока, разгоняя молодую горячую кровь и выжимая из глаз слёзную влагу. Смотреть за дорогой надобности не было, так как лошадь шла по наезженной дороге сама, и он, бросив вожжи в ноги и сложив руки на груди, привычно погрузился в размышления. Чему-то по-детски широко улыбаясь, он время от времени покачивал головой и удивлённо произносил одну и ту же фразу:

— Ишь ты, как оно!

Охрим спешил, чтобы успеть к обеденному столу. Кроме панских заказов, он вёз из города последние новости для супруги; голубушка любила слушать рассказы о том, что нового в городе. Зимой других источников новостей у неё не было, так как выходить на улицу, чтобы обменяться новостями с селянами, ей, как и селянам, не хотелось — холодно. Да и обед к возвращению мужа приготовить надо. Вернётся голубь и за обедом, сидя в тёплой хате, расскажет ей все новости. Вот оно и радость обоим.

Выехав за пределы городка, Охрим прикинул, не забыл ли что из наказов пана Завадского, и, убедившись, что всё сделано, улыбнулся. Возможно, причиной хорошего настроения был яркий солнечный день и покалывающий лицо сухой морозец, живо разгонявший по жилам кровь и утверждавший в нём радость бытия. А может быть, настроение поднялось после разговора с Павлом Бутько, чернобородым мужиком с угольно-жгучим блеском глаз из-под густых бровей, которого сегодня Охрим встретил в городе возле почтамта.

Делать в дороге было нечего, и он принялся воспроизводить в памяти разговор с Павлом. Затем от разговоров о переезде перешёл к предстоящей жизни на новых землях и погрузился в сладкие фантазии. А грезились ему степи и бескрайние поля до самого горизонта, на которых колыхались золотые, налитые полновесным зерном колосья. Он сидит в лёгком тарантасе с рессорами и едет на тройке горячих вороных вдоль своих полей! Вдали виднеется белая хатка, огороженная невысоким плетнём с жёлтыми головками подсолнухов под окнами. Эту хатку они с Олесей построили, приехав с Павлом Бутько на новые земли. Рядом с хаткой за плетнём стоит и машет ему приветливо платочком гол`уба, держа на руках разрумянившуюся на солнце пышечку-дочь! Малышка смешно жмурит голубые глазки, отыскивая в степи летящего на тройке отца. А во дворе за плетнём, хотя издали их и не видно, но Охрим знает, что они там находятся, играют в песочке два карапуза, два его сына, продолжателя фамилии Гнеденко. И сердце отца бьётся неистово и гулко, готовое от восторга выпрыгнуть из груди. Вот она, счастливая крестьянская жизнь, о которой они с Олесей мечтали, живя на Полтавщине, но смогли осуществить, переехав на новые земли, где достигли всего, приложив усердие и трудолюбивые крестьянские руки!

Погруженный в радужные мечты, возница не заметил, как пролетело время, и за перелеском показались покрытые снегом хатки, прервав сладостные фантазии. Лихо заехав во двор пана Завадского, Охрим распряг лошадь, отвёл её в конюшню и засыпал меру овса. Затем, набив в ясли охапку душистого сена, зашёл в хату и доложил хозяину, что задание выполнено, и он идёт на обед. Пан Завадский согласно кивнул, и Охрим поспешил домой.

Дома Охрима с нетерпением ждала Олеся. Молодая жена приготовила простенький супчик, накрыла горшок рушником, чтобы варево не остыло до возвращения мужа, и занялась наведением в доме порядка. Время от времени она подбегала к низенькому оконцу и, склонившись, выглядывала на улицу; не идёт от пана Завадского разлюбезный муженёк. Нетерпение женщины можно было понять: пан Завадский отправил Охрима в город, и она надеялась по возвращении мужа услышать свежие городские новости. Обычно за обедом Охрим рассказывал ей, что видел и слышал в городе, а Олеся слушала неспешную речь мужа и, время от времени всплескивая руками, охала и ахала, закатывая глазки, как обычно делают молодые женщины, вынужденные проводить время на хозяйстве и потому падкие до новостей.

Наконец, скрипнула калитка, затем отворилась дверь, и в хату вместе с клубами холодного воздуха вошёл её голубок. Поцеловав голубку, он снял с плеч тулуп и повесил его на гвоздь у дверей. Затем умыл с дороги руки и, деловито присев к столу, принялся за постный обед. Олеся расположилась напротив, подперла кулачком головку и, уставившись на голубя, приготовилась слушать, что он ей нынче расскажет (Охрим был чем-то сильно возбуждён, и это не укрылось от проницательных глаз). Поев, он вытер ладонью губы и принялся рассказывать о ценах на базаре, которые с каждым приездом почему-то становятся всё выше. Затем перешёл к описанию нарядов, какие носят в городе девчата, что необычайно взволновало голубу, так как была она молода и миловидна, и к тому же знала об этом. Слушая Охрима, Олеся живо представляла себя в описываемых мужем модных нарядах городских модниц. Представляла — и только, так как купить в силу скудного достатка Охрим не мог.

Закончив рассказывать обычные городские новости, Охрим подошёл к главной теме, о которой до времени помалкивал, смакуя эффект, какой должна произвести на супругу новость. Неторопливо прихлёбывая травяной чай, он принялся рассказывать о встрече с бородатым крестьянином, который назвался Павл`ом Бутько. Олеся по житейскому опыту почувствовала, что Охрим принялся рассказывать нечто особенное и мгновенно придвинулась ближе к нему. Уставившись широко раскрытыми глазами, она приготовилась слушать, что поведает ей муж.

Хозяйственная жизнь семьи Гнеденко не улучшалась, хотя Охрим исправно батрачил у богатого пана Вацлава Завадского, имевшего вблизи села обширные земли. За работу Пан Вацлав на похвалы не скупился, однако платил скудно, значительно скуднее, чем хвалил. Молодым давно уже стало ясно, что, сколько ни батрачь, из нужды не выбраться. Но другой работы в селении не было, приходилось кормиться с того, что прижимистый пан платил за работу.

— Встретил я нынче занятного мужичка, — начал Охрим, со значением взглянув на Олесю. — Случайно встретил, не специально. Павлом Бутько назвался. Предложил он мне податься вместе с ним за Урал на незанятые царские земли. Говорил необыкновенное: земель, мол, там свободных и нетронутых ни взглядом объять, ни ногами исходить! Вот как много. Приходи, говорит Бутько, на те земли и бери, сколько тебе надобно! Царём это не возбраняется, а даже поощряется. Поехали со мной, Охрим, говорит он мне, жить будем с тобой богато, сами себе господа, и никто нам не указ. Как, говорит, потопаешь, так и полопаешь. Вот какую новость я узнал нынче в городе!

Олеся чуть было ни подскочила на табурете, услышав, что Охрима пригласил ехать на необъятные новые земли сам Павло Бутько, которого она приняла за богатого пана, пожелавшего помочь им создать хозяйство на новых землях. Её нетерпение было так велико, что она прервала неспешную речь голубя, хотя не позволяла себе этого прежде, и задала волновавший её вопрос:

— И что же ты, Охримушка, ответил доброму пану Бутько? Поедем мы на те земли? Может, и правда заживём там богато? Здесь-то оставаться без толку: старайся, ни старайся, а как были бедными, так бедными и умрём.

Охрим развёл руками: никаких перспектив у них на Полтавщине нет. Вздохнув, он продолжил излагать новость, взбудоражившую Олесю.

— Ничего определённого я ему не ответил, голуба моя. Тебе вот рассказать прежде решил. Коли ехать, так вдвоём. Поэтому и принимать решение надо вдвоём, а не мне одному. Как решим, так и поступим.

Ресницы жены часто захлопали: она коротко задумалась, к добру ли этот переезд? Но лишь стоило ей представить себя богатой, одетой в наряды, как у городских модниц, о которых рассказывал Охрим, в глазах вспыхнули жадные огоньки. Не задумываясь, она выпалила:

— Ну, так и поедем, коли богато жить будем! От добра разве кто отказывается? Чего нам от пана Завадского ждать? На что надеяться? Как перебивались с хлеба на воду, так и дальше будет! Наш пан не раскошелится, лишней копеечки от него не дождёшься!

Охрим покачал головой: «Не всё знает, вот и спешит с выводами», — решил он.

— Я тоже поначалу так думал, радость моя. Да только дорога до тех земель шибко долгая. А мы с тобой дальше городского базара никуда не ездили. Сдюжим ли дорожные тяготы? Ехать-то многие тыщи вёрст! Вот как дела обстоят. И вот, голуба моя, когда я разъяснил тебе дорожные тяготы, скажи, каково твоё мнение: ехать в ту даль или отказаться?

Олеся в силу неграмотности мало смыслила в «тыщах» и поэтому отдалённости новых земель наглядно представить не могла. «Должно, как с базара за город немного проехать, а потом через город обратно в село вернуться» — подумала она. Поэтому в отношении длительности дороги молодая женщина высказалась довольно определённо:

— Ну, вдвоём-то мы с тобой, Охримушка, дорогу несомненно осилим! Чем мы хуже других? Другие поедут, а мы что же, так и будем у пана Завадского горбатиться?

Однажды представив себя в модных нарядах и, главное, в красных черевичках на маленьком каблучке, она уже не могла отказаться от воображений. В мыслях молодая женщина уже вела богатое хозяйство, увеличивая с мужем и без того достаток семьи, и поэтому сразу уверовала в достижимость свободных земель. «Подумаешь, «тыщи»! Ну и что с того, что «тыщи»? Да хоть бы и две «тыщи»! С таким богатырём, как мой Охрим, мы обязательно дойдём до тех земель и развернём хозяйство! Что тут думать? Ехать надо! Тем более что сам Павло Бутько предложил ехать с ним. С ним-то надёжнее, чем самим до».

— И пан Бутько нам в дороге поможет, не бросит в беде, — добавила она уверенно, как будто Павло Бутько обещал поддержать её семью в случае возникновения сложностей в дороге. — Сам же предложил ехать! Никто его за язык не тянул! А коль предложил, пусть помогает! Если его держаться будем,то не пропадём! — продолжала напористо убеждать супруга, чтобы он согласился.

Охрим ответил не сразу. Хотя по всем вопросам, прежде чем принять решение, он советовался с Олесей, но принимать решение приходилось ему; потом на супругу ответственность не спишешь. В конце концов, он в доме хозяин, и ему держать ответ за решение. И он подумал, что неплохо бы изложить Олесе некоторые тонкости, если им придётся переезжать. Пусть подумает, а не с бухты-барахты решается.

— Так-то оно так, голуба, — отвечал он ей раздумчиво, — да только хату и всё, что нами нажито, придётся продать, ежели ехать решимся ... Ну, почти всё, — поправился он, заметив, как опечалилось лицо Олеси, что придётся продать хату и весь небогатый скарб, нажитый за время совместной жизни, — потому что на переезд много денег потребуется. Да и тех, что с продажи возьмем, мало будет, на дорогу не хватит. Подмогу просить у царя-батюшки придётся, денег в долг брать, … «кредит» называется, — произнёс он со значением новое слово, вспомнив название царской помощи.

Олеся притихла, эйфория по поводу переезда исчезла. Что хату ей придётся оставить, она как-то не подумала. А хата — это всё же хата. Пусть не такая тёплая, как хотелось бы, зимой много дров стапливать приходится, чтобы не мёрзнуть. Хоть маленькая да хиленькая, да всё ж своя! Крыша какая никакая над головой. Вон бездомные-то люди как страдают! Зимой им особенно плохо. Не приведи, Господь, человеку без крыши над головой остаться! Бездомным она всегда подаёт, хотя сами не жируют. Плохо, когда крыши над головой нет! Человек без дома и не человек вовсе: живёт, как бездомная собака, некуда головушку приклонить, прилечь отдохнуть негде.

Принятие окончательного решения о переезде, казавшееся вначале бесспорно очевидным, затянулось. Боязно. А вдруг без крыши над головой останутся?

С сумой по миру пойти? Так никто ж из дому не гонит. Сиди себе далее в четырёх стенах, старости дожидайся. Однако возможность выбраться из проклятой бедности, создать крепкое хозяйство и зажить припеваючи, не давала покоя супругам Гнеденко. Приглашение Бутько будоражило воображение и держало в напряжении. Весь вечер и всю последующую ночь прикидывали они и так, и эдак, и никак не могли прийти к окончательному решению.

Был, конечно, риск сгинуть в дороге, так и не добравшись до места, или, не построив на новом месте даже такой захудалой хатки, какую имеют в Малороссии, оказаться без крыши над головой. А ведь после переезда дороги назад не будет! Это ясно, как божий день! На какие деньги назад ехать прикажете, если они на проезд до места потрачены будут? Деньги-то на поездку в одну сторону дадут, а не для поездок туда и обратно. Страшно, однако, срываться с прижитого места! Думали они, думали, да так ни к какому решению и не пришли. Под утро, устав от всенощных раздумий, решили супруги с ответом погодить, а разузнать прежде, как просил Павло, кто из соседних деревень хотел бы податься на восточные земли. Узнав, будут ли желающие, и много ли их наберётся, определиться с ответом самим. Прав Павло: скопом ехать надо, не так опасно! Люди и словом, и делом в дорогое помогут, в беде не оставят, если что-то непредвиденное приключится.

В доме Павла Бутько в тот день тоже шёл разговор с супругой. Налегая на наваристый украинский борщ на свином мясе с косточкой и заедая его свежевыпеченным пшеничным хлебом, Павло вдохновенно рассказывал супруге, женщине молодой, но для её лет несколько тяжеловатой, зорко следившей за тем, чтобы муж всегда был сыт и тепло одет, что привелось ему нынче встретить занятного мужичка:

— Ты не представляешь, Глафира, какого молодца я нынче встретил! С таким не страшно хоть к дьяволу на рога, а не то, чтобы в дикие степи подаваться! Говорил с ним о переезде на свободные земли. Согласия ехать он пока не дал. Да куда хлопцу деваться? Согласится, как миленький! С какой стати при его силище батрачеством на жизнь зарабатывать, спину на дядю гнуть, подумай сама? Да имея такую силу, жить куда зажиточнее и вольготнее можно! Дай только срок, согласится, поедет на новые земли! Ох, и заживём же мы, Глафирушка, на тех землях при новых-то возможностях! Так заживём, как здесь никому не снилось! Нам бы только мужичков набрать числом побольше да здоровьем покрепче! Трудно одному на новых землях обосновываться, место под солнцем занять, чтобы никто не помыслил на твоё добро зариться! Крепкие мужички на первых порах очень даже нужны! Позже-то по-разному у них жизнь сложится. Одни мужики трудолюбивые и сметливые, другие — по жизни удачливые. Эти в гору пойдут, расширятся на новых землях, крепкие хозяйства заведут и заживут вольготно. Другие — ни то, ни сё, в жизни больше на авось и случайную удачу надеются — эти рано или поздно в батраки определятся. Тоже народ на селе нужный: как богатому крестьянину без батрака хозяйство расширять? Нужны батраки на селе! Ой, как нужны! Всякий человек на селе не лишний будет! Каждому применение в сельском хозяйстве найдётся. На то оно и село! Много трудолюбивых рук потребует, скажем так, на ближайший десяток лет. А далее — жизнь покажет.

Глафира вполуха слушала, улыбалась чему-то и согласно кивала. Так было заведено в семье: хозяйственные дела муж решает, а жена от умственных работ отстранена. От думок голова заболеть может. Для думок муж в доме имеется. Задача супруги о домашнем очаге заботиться, чтобы порядок в доме был да вовремя и вкусно еда готовилась. А уж готовить была она мастерица непревзойденная! За умение вкусно готовить любил Павло Глафиру особой любовью. Да ведь издревле известно, что путь к сердцу мужчины через желудок пролегает. Эту истину она прекрасно знала и старалась готовить для мужа соответственно.

Неспокойный образ жизни вёл Павло Бутько. Всё-то ему надо было наперёд знать, всё предусмотреть, ко всем житейским случаям приготовиться. Вот и нынче, плотно отобедав, полез хозяин по уложившемуся распорядку на печь, чтобы вздремнуть часок после вкусного обеда, голову освежить, сил набраться. Да не спалось что-то нынче. Крупные и мелкие мыслишки в голове неожиданно возникли, разогнав привычный послеобеденный сон. Чтобы не терять впустую драгоценное время, принялся Павло перечислять, загибая поочерёдно пальцы, что им уже сделано, а с чем предстоит ещё разобраться, чтобы осуществить задуманный план.

Полученные по специальному запросу инструкции и карты по переселению крестьян на восточные российские земли, он внимательно изучил и детально проштудировал. Оказалось, что переселение на новые земли было не таким уж простым делом, как казалось вначале. Множество дополнительных инструкций, писем, циркуляров и уточнений прилагалось к постановлению о порядке переселения и расселения на государевых и казённых землях за Уралом. Чиновники всех уровней и рангов постарались внести свою лепту в царский указ, заведя переселение противоречивыми дополнениями в тупик. Чтобы найти решение, пришлось Павлу терпеливо разбираться и в самом Указе, и в бюрократических наворотах, находя в них несоответствия царскому Указу.

Нынче он решил разобраться в организации и льготах на переезд. Было множество льгот, связанных с переселением на восточные земли. Важно было использовать их, а не отказываться по причине запутанности. Конечно, проще всего был бросить всё, что нажил, и уехать налегке, а прибыв на место, начать жизнь с нуля: различные пособия для поддержки малоимущих на восточных землях были царским правительством тоже предусмотрены. Но этот вариант переезда подходил для тех, у кого ничего за душой не было, поэтому им нечего было везти на новые земли. Да и жалеть, оставляя дырявое и ржавое имущество, уезжая налегке, было не о чём. Нищие и обедневшие крестьяне, а также батраки могли воспользоваться этим. Что им терять? Голь, она голь и есть! И какая по сути разница, где ей голью быть - в Тамбове ли, в Ростове, в Сибири или в Киргизских степях? Получат пособия на местах поселения, может, в этот раз удача подфартит, раскрутится человек, хозяйство создаст, из нищеты выбьется! Так что бросай, бедняк, дырьё, ржавьё да гнильё, собирайся в путь и добирайся, как можешь! Никакой тебе беготни по чиновничьим кабинетам в таком случае не предвидится, ни разборок, ни бюрократических закорючек! Не умри только с голода, пока до места доберёшься. А прибыв на место, будь начеку, продержись поначалу с тем, что имеешь, чтобы раскрутиться и разбогатеть.

Павлу Бутько было о чём жалеть. Он и на Полтавщине не последним человеком был. Доходы получались и от крестьянского труда, и от торговлишки. Трудно однозначно сказать, какое из двух занятий приносило больше прибыли. В засушливые годы выручала торговля: хлеб и мясо дорожали. Особенно дорожал хлеб. В трудные годы он был нарасхват. В урожайные же годы землепашество приносило больший доход. Да и мог ли он, потомственный хлебороб Павло Бутько, только на удачливую торговлишку опираться? Землепашество — вот что сохранило, не дало исчезнуть фамилии Бутько! Не позволит произойти этому и он, Павло! Плохо только, что ветви родословного древа Бутько в последние десятилетия сильно поредели — много девчат народилось, в других фамилиях растворяться стала фамилия Бутько. В связи с этим на Павле лежала большая ответственность: сохранить и приумножить фамилию! Дать ей новый импульс в распространении и продолжении! Для этого взял он в жёны девушку из богатой детьми семьи. Выбрал Павло Глафирушку среди прочих девчат, чтобы нарожала детишек. Правда, по обоюдной договорённости решили с рождением погодить, пока Павло прибыльное дело раскрутит, какое сулил, например, переезд на новые восточные земли. А тогда уж не ленись, Глафирушка, жена ласковая, рожай, с прилежанием исполняй Господом Богом завещанное!

Для развёртывания крупного дела загорелся Павло Бутько мыслью податься на свободные зауральские земли. Тесновато стало ему на Полтавщине: не те масштабы, не развернёшься во всю мощь возможностей и способностей. А тут Указ царский вышел, и Павло ухватился за этот Указ, будто он был лично для него издан. Однако много неувязок оказалось с переселением на новые земли. Но Павла это не огорчило. «Коли мне трудно, — решил он, — значит и всем переселенцам трудно! И победит тот, кто лучше справится с трудностями». Ухватив птицу счастья за хвост, он не выпускал её, так как для налаживания крупного хозяйства других путей не виделось, а выбранный им в случае удачи сулил баснословные выгоды, несоизмеримые с теми, какие он имел от прежних трудов. Очень надеялся Бутько на удачу и готовился к переезду тщательно.

Итак, карта предлагаемых правительством земель для переселения, а также пояснительные бумаги к ним получены. Карту Павло изучил досконально, испещрив карандашом вдоль и поперёк, делая пометки. Он мог, не заглядывая в неё, без запинки ответить, где и какие земли находятся, по какой цене они продаются и как далеко от ближайших крупных населённых пунктов, железнодорожных станций или речных портов находятся — детали весьма важные для торговли сельскохпродукцией и техникой. Кое-что на карте он даже подчеркнул жирными линиями, чтобы в случае быстрого принятия решений эти точки находились под рукой, и он не ошибся бы в выборе земли. Надо было быть готовым к любой ситуации.

Вопросов возникло много. И вот один из них: когда лучше выехать, и каким образом быстро добраться до места? В этой части оставалось много неясностей. Одно было ясно: если переезд не согласовать с государственными службами, за всё придётся платить переселенцу. Деньги немалые, в трубу вылетишь с таким переездом. А если оформить проходное свидетельство на дорогу, переезд обойдётся значительно дешевле. Ещё дешевле — в случае правильного переезда к месту поселения. Но чтобы оформить проходное свидетельство, кому-то надо поехать на место будущего поселения. Ясно, что ехать придётся ему. Он не может допустить принятие судьбоносного решения по выбору места кем-то другим, ведь это главнейший из всех вопросов, основной фактор успеха на новых землях! Это тот фундамент, на котором будет строиться и расширяться его хозяйство, а также хозяйства крестьян, которые поедут с ним.

А когда лучше отправиться за проходным свидетельством? Может, зимой, когда нет полевых работ, и он относительно свободен? А что зимой увидишь? Бескрайние белые просторы? Нет! Надо живую землю увидеть, руками её пощупать! Ведь потом на этой земле жить придётся долго, до самой смерти… а то и потомкам жить. Выходит, ехать надо ранней весной, чтобы землю увидеть, оформить проходные свидетельства, вернуться и затем переехать самому и помочь перевезти крестьян на место поселения. Сделать это надо до наступления лета, чтобы за оставшееся тёплое время, то есть до наступления холодов, успеть построить жильё. Так что времени в обрез, а уложиться надобно в отпущенный природой срок.

«А что посоветовать мужикам, как им с землёй на Полтавщине поступить? Я-то свою землю и вспашу, и засею. Пусть трудится, пока другими делами заниматься буду. Найму батраков, как делал обычно, когда времени не хватало самому, а дядька Ефим присмотрит по осени за уборочными работами. Как там, на новых землях, дела сложатся, пока не ясно, а на Полтавщине доход у меня должен быть!

Итак, как поступить с землёй на Полтавщине, каждый переселенец должен решить сам! Кто-то землю продаст и деньги за неё на покупку материалов и инвентаря на новых землях получит, а кто-то засеет её на всякий случай и оставит доверенного человека за себя, чтобы за хлебами присмотрел. А вдруг переезд завершится неудачей, что тогда прикажете крестьянину делать? Батрачить? Эта напасть от него не убежит; транжирить-то добро проще, чем его собирать!»

Что Охрим Гнеденко через неделю возвратится с добрыми вестями, сомнений у Павла не было. Видел он, как у мужика глаза блестели, когда о свободных землях с ним говорил. Знает Охрим, что имей он землю, жил бы безбедно! Так что выбор у него невелик: либо рискнуть и в случае удачи стать богатым крестьянином, либо остаться на Полтавщине и влачить батрацкую жизнь до скончания века. Конечно, дела на новом месте могут не заладиться, и, возможно, придётся ему и там батрачить, как батрачит на Полтавщине. Но даже в случае неудачной попытки разбогатеть он, поселившись на новых землях, ничего не потеряет: был батраком и остался батраком. Зато, если улыбнётся удача — сам себе и батрак, и хозяин! Что наработал — всё твоё! Как говорится: как потопал, так и полопал! Каждому ведь своим хозяйством жить хочется, а не на дядю горбатиться, чтобы крохи за работу с барского стола получать! На то человеку жизнь Богом и дана, чтобы он счастливую долю искал!

В батрацких заботах прошла неделя, и Охрим Гнеденко снова появился в городе на базаре. Выполнив наказы пана Завадского, он отыскал Павла Бутько. Поздоровались как старые знакомые, пожав друг другу руки. Поговорили о всякой всячине, как у солидных мужиков принято, прежде чем приступить к главному разговору, а потом пошёл деловой разговор.

— Говорил с супружницей о новых землях. Запечалилась она, как узнала, что хатку оставлять придётся да без крыши над головой некоторое время жить. Надеется, однако, что новая хатка не хуже прежней будет. Главное, что она на богатую жизнь на новом месте надеется. Считает, что оставаться на Полтавщине смысла нет: не житьё здесь, а беспросветная маета. Может, счастье улыбнётся. Не лентяи, вроде бы, на своей земле должны бы наладить хозяйство. А разбогатеем — время о детках подумать настанет. В общем, Павло, согласны мы с ней ехать в чужие земли. Подумали и решили: коли ты поедешь, то и мы с тобой. Без тебя ехать — риск велик: много премудростей бумажных знать надо, а нам их в одиночку не осилить. Особенно опасаемся за царский кредит, деньги, которые возвращать надо. Без тебя нам их не оформить.

Павло улыбнулся:

— Ну, вот и хорошо, что оба согласны, — похвалил он. — Коль согласие меж супругами имеется, всё у них получится. Считай, что я уже взялся за ваши бумаги, то есть уверен, что вы от переезда не откажетесь, и труды мои будут не напрасны.

Отчитавшись в согласии семьи на переезд, Охрим изложил Павлу результаты опроса окрестных крестьян на предмет переезда на новые зели:

— Что же касается мужиков, желающих податься на новые земли, такие даже в избытке. Однако, Павло, прежде с тобой поговорить хотят, потому что переезд — дело серьёзное. Что здесь имеют, то, разумеется, потеряют. Переезд без потерь не бывает: деньги откуда-то брать надо. Кто даст бедняку денег взаймы? А будет ли потом возмещение убытков, понесённых на переезд и обустройство на новых землях, сможет ли мужик на ноги стать? Тут людей сомнение берёт. Я-то не силён в объяснении, как на деле пойдёт. Так что придётся тебе, Павло, с крестьянами встретиться и поговорить об этом обстоятельно. Иначе их согласия не получить.

— Ну что ж, Охрим, поработал ты неплохо. Раз интерес у людей есть — желающих поехать сколько-нибудь наберётся. А что поговорить хотят, так это правильно. Не к тёще на блины собираемся, надо по возможности больше знать, чтобы потом не возникло непоняток. Мы с тобой обязательно съездим и поговорим с людьми.

Результатами опроса крестьян Павло остался доволен. На неделе и он не сидел сложа руки, встречался с людьми своего круга, кто в жизни крепче на ногах стоит, хозяйства у которых богаче, чем у большинства бедняков. Посулил им большие выгоды в предприятии. Ну, а если кто надумает погодя на Полтавщину вернуться, почему нет? Каждый волен поступатьв жизни, как считает нужным. Поэтому хозяйства свои на Полтавщине Павло советовал им не сворачивать, а оставить под присмотром управляющих. Спустя время можно будет окончательно решить, где остаться век свой доживать — на восточных ли землях, или на родной Полтавщине. Всякое может случиться. Все под Богом, однако, ходим.

С богатыми крестьянами Павло говорил сразу и обо всём. Люди они деловые, понятие о крупных делах имеют, потому и богатыми стали. Мелочных вопросов не задавали и встречные условия не выдвигали; хозяин сам знает, решаться ли ему на переезд. А если решился, знает, как переезд организовать. И с финансовыми делами приходилось богатому заниматься; ничего нового в кредитах он не видит.

Зато беднота на вопросы Павлу скора оказалась. Кто-то рассчитывал на лошади на восток податься, так как лошадь имел, а у иного лошади не было, пешком собрался. Ладно — пёхом ходить для бедняка дело привычное. Так ведь ещё и скарб, и провиант брать надо! Не один день дорога продлится, дни эти пережить надо.

Безлошадным мужикам Павло посоветовал договориться с теми, у кого имеются лошади. Потом, мол, рассчитаетесь, как первый урожай на новых землях снимете. Надо же всем как-то добираться! Помочь ближнему — святое дело! А иначе как? По одному в дальние края подаваться никак нельзя. Сгинешь.

Поездки по деревням и сёлам запомнились Охриму с Павлом необычным общением с людьми. И какие только вопросы ни задавали! Были вопросы деловые, а встречались и анекдотичные. Куда бы ни приезжали компаньоны, на встречу с ними сходилась, считай вся деревня. В самом деле, не каждый день в деревню гости приезжают! Когда ещё возможность появится с соседями встретиться и парой словечек перекинуться? Кто-то приходил с намерениями, узнать, что и как сделать надо, чтобы на новые земли переехать. Ну, скажем, если не в этом году, то, может, в следующем или позже. Однако основная масса приходила, чтобы пообщаться и попугать людей, решивших податься в неведомые земли, всяческими страшилками, хотя по сути сами ничего знать не могли, годами сидя в одном селе. Но на всякий случай «из добрых побуждений» предупреждали земляков. Не ехали, держась за бедное хозяйство, а соседей из зависти убеждали не переезжать: а вдруг и впрямь удастся на новых землях разбогатеть? Тогда обидно будет, что с ними не рискнули, и завидно, что те богаче стали.

В деревне Сычи забрёл на собрание крестьян старик Пахом, древний дедуля, лет девяносто ему. Пришёл с шибко важным вопросом к агитаторам, с «капитальным», как он выразился:

— А правду кажуть, що в тих місцях такий достаток усього, що на тинах ковбаси свинячі висять. І як хто поїсти захоче, то підходить до будь-якого тину і їсть ту ковбасу, поки він не наїсться?1

Видно, шутники сельские из праздно шатающихся рассказали деду байку о развешанных на заборах колбасах, и крестьянин решил выяснить, правду ли сказали, вот и спросил Павла со всей серьёзностью. А то мол, может, и ему в те земли податься, чтобы ближе к колбаскам расположиться?

Крестьяне, собравшиеся в хате, затаив дыхание, ждали, что ответит вербовщик переселенцев. Если подтвердит сказанное, тогда что он наговорил, можно считать брехнёй. И приехали, значит, Павло с Охримом подурачить мужиков или что-то недоброе замыслили. Тогда геть из села! Брехунам у нас не место!

— Про такий достаток усього в тих місцях я поки що не чув, — серьёзно отвечал дедуле Павло. — Але це цілком навіть може бути. От якщо ти, дідусю, на тин свої ковбаси розвісити, то підходи і є їх, поки не наїсися! Не те, коль не зміг наїстися, вішай більше ковбас!2

Собрание взорвалось дружным смехом, так что стены хаты затряслись: молодец Павло! Каков вопрос, таков и ответ! Ишь, размечтался колбасы задарма наесться! Ты сначала сделай её, колбасу-то, а потом ешь!

Дед сконфуженно зашмыгал носом, потом махнул рукой и стал вместе со всеми смеяться, тряся немощной головой. Я-то что, мол, хлопцы? За что купил, за то и продал. Не моё мнение, а шутников сельских.

— Ех, було б так, я б, їй Богу, поїхав з тобою, Павло!3 — и старик мечтательно закатил глаза.

И снова стены дрогнули от хохота; никак, мол, неймётся старому! Колбаса из головы нейдёт:

— Йме старого пенька ковбаски свинячий спробувати, що на тинах висить! Ти, дід, не лінуйся, вигодуй свиню та й пусти її на ковбаси. Може, і вистачить тобі ковбаски сваіной наїстися!4

— А ще чув, — не унимался старик, почувствовав поддержку общества, — що є така порода свиней, що як треба кому сала поїсти, то бере він гострий ніж і відрізає від неї, скільки треба. А сало на тій свині заново відростає. Чи правда, Павле?5— и уставился на Павла, заглядывая ему в глаза.

Собрание замерло: что ответит чудаку Бутько?

— Чув, дедуля. Про таку свиню я чув, але ще не бачив. А ти, діда, як вона у двір до тебе забреде, так відразу дай знати: я тобі за неї двох скакунів дам! А після в гості заходь, будемо сало є скільки захочемо.6

Опять взрыв смеха, гоготание и притопывание довольных крестьян. Любит православный народ от души повеселиться! Хлебом не корми, дай ему шутки послушать!

Собрания в сёлах и деревнях проходили шумно и весело. По окончании к Павлу подходило мало людей. Но Бутько и тем немногим, кто пожелал ехать на свободные земли, дал время ещё раз взвесить все «за» и «против», ибо твёрдых гарантий успеха в создании крепкого хозяйства после переезда на новые земли ни он, ни кто другой дать не мог. Тем крестьянам, кто решил переезжать в одной группе с ним, Павло разъяснил, что он не отец родной, а такой же переселенец. Однако он берёт на себя руководство группой при переезде на, так как групповой переезд имеет ряд преимуществ. По прибытии же на место поселения каждый должен полагаться на свои силы и средства. Это чтобы никто не ждал от него манны небесной, а брал бы свою судьбу в свои руки.

Спустя две недели Павло с Охримом снова объехали деревни и сёла, собрав у крестьян письменные прошения на выдачу официальных документов на переезд, после чего подготовка пошла стремительно. Крестьяне принялись спешно продавать имущество, собирая деньги на дорогу, Бутько же отправился на восточные земли выбирать место будущего поселения. На руках у него имелись заверенные письменные заявления от крестьян с просьбой переселиться на новые земли вместе с хозяйством и семьями.

Павло довольно быстро достиг нужной станции — сказалось преимущество езды по железной дороге, а не на лошадях. Прибыв в район будущего поселения, он, не мешкая, встретился с чиновниками, ответственными за расселение крестьянских семей, осмотрел предлагаемые места поселения и, получив проходные свидетельства на всю группу, вернулся домой. Настало время и ему готовиться к дальней дороге. И стал Бутько продавать ненужные для переезда вещи, имевшийся у него товар и лишнее сельскохозяйственное оборудование, а покупать, что необходимо иметь на новых землях. Дом он продал довольно быстро, договорившись с покупателем, что поживёт в нём до отъезда.

У большинства крестьян толковой распродажи имущества не получилось. Нажитое тяжёлым трудом и п`отом продавалось за бесценок, а то и раздавалось просто так. Соседи не торопились покупать вещи у переселенцев: «Не успеют всё распродать, — уверенно говорили хитромудрые крестьяне, — оставят часть вещей, а мы заберём их бесплатно». Так на отъезжавших соседях думали нажиться оставшиеся в селе крестьяне. Знали, какому риску подвергают себя переселенцы, покидая насиженные места. Не их ли сами пугали страшилками?! Так нет! Жадность одолела! Надо на дорожку до нитки обобрать соседей, чтобы уехали в том, что на них! А чтобы скрыть алчность, оправдывали неприглядные поступки «разумными» доводами:

— Вони там, на новому місці, багатими стануть, так нехай з нами бідними хоч мотлохом своїм поділяться! А то вже зовсім несправедливо виходить: одним все, а іншим все життя бідними залишатися!7

А чтобы доказать преимущество и «мудрость» домоседов в отличие от «природной глупости» отъезжавших, соседи приводили в пример поговорку: мол, лежачий камень мхом обрастает, а не лежачий — гол, как колено.

— Нема чого сіпатися! А то бач розумники які знайшлися, кращі місця їм подавай, виїжджають з насиджених місць! Що, рідна хата не тим пахнути стала? Самі винні! Сиділи б удома, і нічого б з вами не трапилося!8

На ожидания крестьян, мечтавших получить их вещи даром, Бутько посоветовал ответить демонстративным сжиганием оставшихся вещей, не подлежавших перевозу. Всё равно, мол, с собой не возьмёте и, значит, терять вам нечего! Акция проводилась за несколько дней до отъезда и оказалась весьма действенным средством в деле «повышения покупательской активности»: переселенцы в своих дворах развели костры и стали сжигать остававшееся, чтобы они никому не достались. Нервы у «мудрых домоседов» не выдержали, и они стали срочно скупать ещё не брошенные в огонь вещи. Стимулирование сожжением позволило переселенцам наторговать и на дорогу. Не много, а всё помощь.

И началась предвыездная суетная беготня и толкотня. Павло круглый день был занят подготовкой к отъезду. Кому-то надо было посодействовать в оформлении бумаг на кредит, кому-то срочно найти покупателя на дом, кому-то помочь купить здоровую лошадь, чтобы довезла домашний скарб до места, а кому выбрать и приобрести прочную телегу, сбрую и запасные части к телеге на случай поломки. И так продолжалось ежедневно вплоть до дня отъезда.

Павло мало спал и всё же был бодр, полон сил и энергии. Глаза горели радостным блеском. Наконец-то началось то, что прежде представлялось ему фантазией, чем не делился он даже с Глафирой, скрывая от неё трудности реализации проекта: незачем нагружать супруге головушку мужскими заботами!

— Коли взялся за гуж, не говори, что не дюж! — отвечал Павло крестьянам, спрашивавшим, чего ради он печётся о бедных. Своих забот что ли мало?

Действительно, и своих забот было выше головы. Но, хитро улыбаясь в пышную бороду, деятельный Бутько не раскрывал выгоды в затеянном им предприятии. Имел он тайные задумки, но держал их в секрете. Да и впрямь: что это за тайны, если их все знают?

— Потерпите чуток, хлопцы. Скоро сами увидите, для чего я кручусь, времени и сил не жалея, — отвечал он любопытным.

…………………………………………………………………………………………………../1. — А правду бают, что в тех местах такое изобилие всего, что на плетнях колбасы свиные висят. И как кто поесть

захочет, то подходит к любому плетню и ест ту колбасу, пока он не наестся?

2.— Про такое изобилие всего в тех местах я пока что не слыхивал, Но это вполне даже может быть. Вот если ты,

дедуля, на плетень свои колбасы развесишь, то подходи и ешь их, пока не наешься! Не то, коль не смог

наесться, вешай больше колбас!

3.— Эх, было бы так, я б, ей Богу, поехал с тобой, Павло!

4.— Неймётся старому пню колбаски свиной попробовать, что на плетнях висит! Ты дед не ленись, выкорми

свинью, да и пусти её на колбасы. Может, хватит тебе колбаски свиной наесться!

5.— А ещё слыхал, что есть такая порода свиней, что как надо кому поесть сала, то берёт он острый нож и отрезает

от неё, сколько надо. А сало на той свинье заново отрастает. Правда ли, Павло?

6.— Слыхал, дедуля. Про такую свинью я слыхал, но ещё не видел. А ты, деда, как она во двор к тебе забредёт, так

дай знать: я тебе за неё двух скакунов дам! А после в гости заходи, будем сало есть, сколько захотим!

7.— Они там, на новом месте, богатыми станут, так пусть с нами бедными хоть старьём своим поделятся! А то уж

совсем несправедливо получается: одним всё, а другим всю жизнь бедными оставаться!

8.— Нечего дёргаться! А то ишь, умники какие нашлись, лучшие места им подавай, уезжают с насиженных мест!

Что, родная хата не тем пахнуть стала? Сами виноваты! Сидели бы дома, и ничего бы с вами не случилось!

Глава 4

«Всё, что имеет начало, должно иметь конец», — утверждает философская мудрость. Заканчивалась и спешно проводимая переселенцами подготовка к переезду, намечен-ному на весну 1907 года. Неопределённость в чужом краю, а также тщательно скрываемые от односельчан страхи перед предстоящей дорогой, накалили нервы отъезжавших до предела. Многие тайно проклинали себя за поспешно принятое решение. «Можно было обождать год-другой, поехать в следующий раз, после того как у первых переселенцев всё утряслось бы, и основные проблемы решились! По крайней мере, дорога была бы опробована, ошибки учтены, и многие из них можно было бы избежать. Почему именно в этом году? Приспичило что ли ехать? Никто ж в шею не гонит! Эх, необдуманно и глупо всё получается! Надо было прежде основательно подготовиться, вещи по достойной цене продать, а потом, имея деньги, покидать насиженные места. Нет, невтерпёж стало! Прежде других захотелось на новые! Меньше б земли осталось, если б год-другой подождали?»

Но жребий был брошен, и никто из крестьян, имевших проходные свидетельства, не решался первым отказаться от скоропалительно решения. Все активно готовились к отъезду и напряжённо ждали: кто же не выдержит и сдастся? «А за ним, может, и я откажусь от затеи, — думали сомневающиеся. — Боязно всё же». Незримое внутреннее и внешнее давление день ото дня возрастали, но, несмотря на это, подготовка продолжалась с поспешностью обречённых. Ну, а когда уже были проданы хаты, сомнения были отброшены бесповоротно. Ехать! Конечно, ехать! Жить-то на родной сторонке всё равно уже негде. Теперь, если и строить хату, то только на новом месте!

Чем ближе был день отправки в дорогу, тем навязчивее преследовали отъезжавших тяжёлые мысли, сомнения и недобрые предчувствия, и тем чаще принятое решение казалось преждевременным, опрометчивым и в основе своей глупым. Можно ж было и на Полтавщине жить! Жили же до сих пор, и ничего, с голоду не умерли! А каково в чужом краю? Кто знает, не на смерть ли свою спешим на чужбину? Может, ждет не дождётся нас смерть-старуха, зубы гнилые злорадно скалит и насмехается: «Что, глупышки, готовы в дорогу? Поторапливайтесь, заждалась вас! Приму как полагается!»

В последние дни пребывания на родине переселенцы стали заметно нервничать, срываться по пустякам на истеричный крик, за дело и не по делу ругать малых детей и раздавать подзатыльники направо и налево, вызывая у милых чад потоки горьких слёз, ибо дети не понимали, за что их наказывают. Нервировали и неожиданно возникавшие тут и там крупные и мелкие нестыковки и разногласия, и ругали в сердцах матерными словами виновников, а заодно и назойливых доброхотов-соседей, в который уже раз предостерегавших их от напастей в дороге и на будущем месте проживания:

— Завидуете нам, вот и наговариваете всякие гадости, — возмущённо отвечали переселенцы. — Вам лишь бы настроение испортить! Зря стараетесь! Всё равно уедем, не останемся с вами!

Состояние напряжённости, неуверенности и безысходности перед дорогой, наверное, хранится в памяти у каждого, кому хоть раз приходилось оставлять насиженные места. А что говорить о переселенцах, покидавших родину! Резали-то по живому! Рана кровоточит, а ты не в состоянии залечить её и лишь надеешься, что со временем боль притупится, рана сама собой затянется и зарубцуется, и всё уйдёт в небытие. Надо только пережить, перетерпеть это время.

День отъезда, прежде означенный как будущий, стал днём настоящим. На дороге через село с утра образовывался переселенческий обоз. Из церкви пришёл батюшка и стал благословлять каждого в отдельности. Крестьяне, целуя крест, усердно крестились, низко кланяясь на сверкавшие в лучах восходящего солнца купола церкви. Дети, кто постарше, понимая происходящее, тоже усердно крестились вслед за родителями. Только несмышлёныши, удобно усевшись на руках мам и пап, жмурясь от лучей солнца, вращали головками, с наивным любопытством наблюдая за суматохой. Они не могли представить себе предстоящей дороги и трудностей привыкания к новой жизни на чужой земле, поэтому им казалось, что люди собрались, чтобы отправиться в ближний лесок по грибы и ягоды. Земляника-то подошла!

Это звонкое ясное утро последнего часа пребывания на родине и буйное цветение проснувшейся природы, закрепятся в памяти переселенцев навсегда. Они будут являться во снах под заунывный вой вьюги, всякий раз вызывая горячие слёзы тоски по родине. И во дни крушения несбывшихся надежд, когда отчаяние и страх перед надвигающейся неизвестностью властно руководят мыслями и поступками, всплывёт в зыбкой памяти в утешение несчастным лучезарное утро, и защемит сердце в запоздалом раскаянии в необдуманном решении покинуть родину.

Очевидно, из-за буйного цветения садов, звонко поющих жаворонков и ликующей в пробуждении природы, прощание было тяжелым и томительным. «Господи милостивый, ну, почему мы покидаем благословенную землю, в которой наши корни, где тлеют кости предков? —думали крестьяне. — Здесь появились мы на свет и прикипели к этой земле.

А как встретит нас чужбина? Не станет ли новая земля для нас мачехой, печальным пристанищем неосуществившихся надежд? Господи всемогущий и милостивый, не оставляй нас! Благослови неразумных на переезд и сохрани на чужбине! Прости за измену родине, ибо не ведаем, что творим!»

В скорбном молчании, полном сдерживаемого отчаяния, обоз змеёй выползает из села и начинает движение по дороге, выбитой тысячами колёс крестьянских телег и лёгких барских колясок. В памяти всплывают минуты счастливых мгновений на этой земле и тут же гасятся страхом перед возможными потерями и катастрофами. Далеко по полям и лугам разносится резкий скрип новых, не притершихся осей в колёсах и понукание возниц. Налегая всем корпусом на хомуты, лошади с трудом тянут за собой груженые скарбом телеги. Рядом, взбивая тонкую дорожную пыль, размашисто шагают мужики, бабы и взрослые дети. На их лицах неизбывная печаль и горечь расставания. Что ждёт впереди? Будут ли новые земли благосклонны, как хлебородные земли Полтавщины? Не прольются ли слёзы раскаяния в том, что творят они ныне? «Прощай, родина! Прощайте и вы, радовавшие глаз поля, леса и перелески. В сердцах наших навсегда сохранится свет твой, любимая родины. В мыслях мы часто будем навещать родные пенаты!»

В глубоком молчании движется по дороге обоз. Слышен лишь скрип осей, стук колёс да понукание возниц. И вдруг из-за шелеста рассыпающейся под ногами дорожной пыли, из-за щемящего сердце скрипа и стука колёс, взвился в голубое небо и полетел, обгоняя обоз и уносясь за горизонт, взорвавшийся неизбывной печалью высокий женский голос! Это вырвалась и зазвенела, срываясь в душевном надрыве, песня-плач, сжимая сердца уходящих неизбывной тоской по оставляемой родине. Она взвилась и птицей полетела в бодрящем утренней прохладой воздухе, пропитанном запахами луговых трав и терпкой прелью родной земли, трепеща и вибрируя над бренным миром:

— Реве та стогне Дніпр широкий1 …

Песню разом подхватили идущие по дороге, и вот она уже звенит от края и до края. Женщины, промокая вышитыми платочками бегущие из глаз слёзы, выводят слова протяжно звенящими натужными голосами. У мужчин брови сурово сдвинуты, а глаза затуманены незваной влагой. Поддерживая женщин, они подпеваютим низкими басами:

—Сердитий вiтер завива, Додолу верби гне високi, Горами хвилю пiдiйма2.

Это сердца людей, покидающих родную землю, стонут и разрываются на части от боли и горечи расставания. Удивительное чувство проснулось в каждом. Ведь сколько лет жил, а не ведал, насколько прочно связан с этой землёй! И только когда пришло время отправляться на чужбину, понял, как дорога она ему, и как мило сердцу украинца всё украинское! Прощай, родная земля, земля наших отцов, дедов и прадедов!

— Реве та стогне Дніпр широкий3 …

В заключительном аккорде взвились в небо тенора, … и стихла песня, растаяв в прозрачной голубизне неба. Она как очищающая молитва подвела черту под прошлым, разделив жизнь на бывшую, в которой остались неоплаченные долги, большие и малые грехи, обиды, радости и печали, и жизнь будущую, манящую надеждой на обретение клочка земли и тихого человеческого счастья на ней.

Над землёй, очарованной мощью народного пения, на мгновение повисло безмолвное восхищение. Казалось, даже жаворонки смолкли под впечатлением народного пения и глубины чувств, выраженных в песне. И вот спели, и стало на душе легко и покойно, словно прочли прощальную молитву, осветили сердца благодатью, струящейся с небес, и благословлённые отправились в манящее надеждой будущее.

Некоторое время обоз двигается в торжественном молчании, и только скрип телег со скарбом нарушает пронзительную тишину. Пустота заполнила окружающий мир, и душа переселенца, как бы сбросив тяжёлые наслоения прошлых лет, приготовилась к восприятию новых радостей и горестей жизни.

Но вот тут и там, вначале тихо и несмело, а затем всё громче и отчётливее раздаются повелительные крики возниц, беззаботный щебет детских голосов и обычные в дороге разговоры ни о чём. Жизнь не остановилась; внимание людей перенеслось на текущие и будущие заботы. Головы ещё не наполнены тягостными мыслями, они светлы и легки, и пленительная звезда надежды, властно влечёт в неизвестное будущее. Боже праведный, благослови и укрепи творения рук твоих на нелёгком пути, сделай их стойкими в преодолении трудностей, которые всегда сопровождают людей, ищущих лучшей доли. Дай им достичь земных благ, ради которых они снялись с насиженных мест и устремились в путь, ведомые коварной звездой надежды.

Солнце поднялось в зенит и палило нещадно, а обоз шёл и шёл, не останавливаясь ни на минуту, как будто крестьяне решили за день дойти до конечной цели. Малые дети, устав от впечатлений утра и дня, ближе к полудню спали на возах, заботливо укрытые от солнца платками или попавшими под руку тряпицами. Дети постарше сидели на телегах, свесив босые ноги и сонно мотая отяжелевшими от духоты и зноя головами. И только подростки, возомнившие себя взрослыми мужчинами, упорно шли рядом с телегами в ногу с родителями, но заметно было, что они устали от ходьбы. Незадолго до обеденного привала один за другим они взбирались на телеги и, вытянув уставшие ноги, погружались в недолгую полдневную дремоту. Бабы уже давно сидели на телегах, подложив под себя мешки с зерном или узлы с тряпками. Они привычно размышляли над проблемой питания семей, усложнённой Павлом, предупредившим, что привал будет коротким, никакого сна; в поезде, мол, отоспитесь. Значит, костров не разжечь, а потому не шибко разбежишься в извечном соревновании хозяек друг с другом, кто сготовит поесть вкуснее. Набор блюд вращался вокруг хлеба, сала, лука и соли. Ну, а кто богаче, могли добавить к этому копчёности.

Мужики не рассеивали внимания на такие мелочи как обеденная или вечерняя еда. Они были заняты решением глобальных задач. А подумать было над чем - каждый мечтал создать крепкое хозяйство и разбогатеть. Первая часть из серии шагов в достижении поставленной цели состояла в том, что им надо было добраться до ближайшей железнодорожной станции. Там они погрузятся в вагоны и помчатся на восток значительно быстрее, чем едут на лошадях. Правда, дальше глубокомысленных размышлений дело у них не шло, потому что переездом руководил Павло Бутько. Он один знал, на какую железнодорожную станцию идёт обоз, сколько вагонов требуется для погрузки, по какому маршруту они поедут далее и на какой станции сойдут, чтобы добираться до места пёхом и на лошадях. Проблема как разбогатеть, заведя крепкое крестьянское хозяйство, Бутько пока не волновала, хотя пути достижения этой цели были ему известны, и что требовалось на первых порах для запуска хозяйства, он вёз на шести возах. И никаких размышлений, только практические шаги. Пока же он вёл обоз к железной дороге, и эта часть общей задачи решалась без сбоев.

В прежние времена, когда не было железной дороги, переезд в Сибирь осуществлялся на лошадях или пешим ходом. Дорога была трудной, и переезд занимал много времени. Многие переселенцы, не дойдя до желанной цели, гибли, обретая вечный покой в скромных захоронениях при дороге. Просевшие, заросшие высокой травой и почти стёртые с поверхности земли холмики — это всё, что осталось от некогда добровольно или вынужденно отправлявшихся на восток переселенцев. Свидетельства очевидцев, дошедшие до нас в письменном виде, можно найти в старых дневниках, написанных участниками давних переселений. Полуистлевшие листки бумаги, испещрённые неровными строками выцветших букв, дают представление о впечатлениях и трудностях, преодолеваемых переселенцами в дороге. Вот одно из описаний переселения из европейской России в Сибирь, найденное в семейном архиве потомка одного из переселенцев:

«Вдоль однообразной бесконечно долгой дороги, проторенной множеством повозок и ног, то тут, то там маячат и перекатываются в зыбком мареве под палящими лучами солнца, или мрачно чернеют в сырую ненастную погоду бесчисленные холмики с возвышающимися над ними наспех сколоченными из подручного материала крестами или лежащими рядом камнями. Возле некоторых холмиков кресты установлены недавно и гордо возвышаются над ними. Другие — подгнили, накренились и лежат на заросших высокой травой холмиках или рядом с ними.

На некоторых крестах прикреплены таблички с занесёнными на них именами и датами рождения и смерти, свидетельствующими о несбывшихся мечтах лежащих под холмиками людей, при жизни бывших, возможно, жизнелюбивыми мечтателями или отчаянными авантюристами. Но чаще встречаются малозаметные, заросшие травой бугорки, не имеющие ни крестов, ни камней, ни каких-то иных обозначений. Это старые могилы, свидетельства давних человеческих трагедий, происходивших на этой дороге.

Захоронения располагаются недалеко от дороги, что говорит о спешно проведённых похоронах. По их завершении, проделав скорый обряд прощания с покойником и заново уложив потревоженные узлы, переселенцы торопливо устремлялись далее на восход солнца, спеша покинуть печальное место упокоения обделённого счастливой судьбой спутника.

Кресты, кресты, камни, опять кресты… Они уходят далеко за горизонт, навязчиво наводя на устало бредущих по дороге людей тягостные размышления о бренности и скоротечности земного существования. Оторванным от мирских забот и отупевшим от однообразия нескончаемой дороги, им порою кажется, что надгробные камни и кресты, расположенные вдоль дороги — это своеобразные путеводные знаки, кем-то заботливо установленные для идущих, чтобы не сбиться с предопределённого Богом пути. Поэтому окаймлённая с обеих сторон скорбными «знаками» дорога кажется ведущей к месту вечного упокоения всех страждущих на земле, и это место уже недалеко, сразу за горизонтом, и идти до него осталось недолго.

Любопытство путников в начале отправления в дорогу к содержанию надписей на табличках, прикрепленных к крестам, вскоре притупляется и перерождается в полное равнодушие к ним. Уже на второй день, устало проходя мимо очередного креста с табличкой, они лишь осеняют себя крестом и, не замедляя хода, идут мимо, упрямо стремясь к заветной цели. Глядя на них, создаётся впечатление, что они спешат скорее выйти за пределы пространства, ограниченного крестами и камнями, чтобы не остаться лежать под одним из таких придорожных холмиков. И, конечно, каждый путник верит в свою звезду, верит в ангела-хранителя, помогающему ему в пути, и твёрдо убеждён, что дорога к заветной цели завершится им благополучно. Видно, так уж устроен человек, что верит он в свою исключительность, в сопутствующую ему удачу и непременное везение в жизни. Верит искренне до последнего шага, последнего вздоха, последнего удара сердца!»

С построением железной дороги время нахождения в пути сократилось во много раз. Снизилась смертность, став скорее исключением, нежели закономерностью. Зато возникли сложности другого типа: оформление и приобретение в кассах билетов, согласование на станциях следования сроков посадки на поезда или пересадки с одного состава на другой, и ожидание в очередях на приобретение проездных документов.

Но процесс вживания новосёлов в новые условия и приспособление их к жизни в Сибири и других регионах востока России остались прежними, такими же сложными, какими были они во времена первопроходцев. Сибирь — не европейская Россия. Зимы здесь длятся дольше и сопровождаются холодными вьюгами. Вёсны затяжные, часто с поздними заморозками, отрицательно сказывавшихся на посевах и посадках. К этим особенностям надо приспособиться, иначе не построишь счастливую жизнь ни для себя, ни для потомков, а сгинешь, упокоившись под одним из могильных холмов в холодной сибирской земле.

В дороге к большому, хорошо организованному обозу Павла Бутько примкнули несколько других переселенцев. Видимо, им был известен день отправления Бутько, и они тронулись в путь одновременно. Попутчики резонно решили, что ехать на новые земли в составе большого обоза безопаснее. Препятствовать им никто не стал, и они пристроились в хвосте обоза. Павло Бутько тоже не высказался против попутчиков: пожалуйста мол, пусть пристраиваются. Но так как их проходные документы оформлялись не для следования в нашем обозе, нести ответственность за них мы мол не будем. Пусть справляются со своими проблемами сами. Предупредил также, что останавливаться из-за них в дороге он не намерен; пусть поспевают за обозом. Не обещал Павло и помогать попутчикам, удивив таким заявлением Охрима, который считал, что раз идём вместе, то надо друг другу помогать.

— Почему ты так поступаешь? — спросил он «командира», оставшись с ним наедине, и получил жёсткий ответ:

— У меня со своим обозом проблем хватает. Никто из переселенцев не задумывается, что и как делается, потому что никому нет до этого дела: едут, как к тёще на блины. Проблем, между тем, более чем достаточно, а будет ещё больше: шибко большой обоз образовался. Двигаться же надо быстро, чтобы времени на дорогу затратить меньше, тогда больше времени останется на строительство жилья.

Скептически оглядев добродушного друга, готового помогать всем, он «пригрозил» привлечь его к решению некоторых дорожных задач, чтобы тот получил представление о загруженности руководителя обоза, и перестал витать в облаках.

— Но если помощь людям не помешает решению наших задач, то помочь им надо. Однако помогать во всем я не намерен. Пообещаю, и придётся выполнять данное слово. Такой я человек: если пообещал, то непременно должен выполнить обещанное!

Пара Гнеденко переезжала в головной части обоза. Глава семьи — богатырь, за недюжинную силу приглашён был в группу одним из первых. «В дороге всякое может случиться, — подумал Бутько, впервые встретившись с Охримом. — Не исключено, что где-то и богатырская сила потребуется. Вот и пригодился бы молодец. Этого надо взять с собой!» Относительно Охрима Павло строил далеко идущие планы в смысле использования его природных качеств. Но до поры говорить об этом было неразумно, и даже верная Глафира не знала о существовании у мужа таких планов. А видел Павло в бывшем батраке надёжного телохранителя в купеческих делах: с Охримом ему не боязно будет браться за рискованные дела. Видел в нём и безотказного помощника в расширении хозяйства на новых землях. Немаловажно было также иметь своего человека среди бедных, с помощью которого можно было бы поддерживать добрые отношения с небогатыми переселенцами. К Охриму, человеку прямодушному и открытому, тянулись люди разного достатка, полагая, что о новых землях ему известно всё, и говорит он им правду. А что мог Охрим сказать больше того, что слышал от Павла Бутько? Сам-то он на новых землях не бывал! Он и бумаги прочесть не мог по причине неграмотности, а не то чтобы составлять их. Вот и получалось: по простоте душевной Охрим передавал крестьянам всё услышанное от Павла за действительное, наивно доверяя новоявленному другу во всём. К тому же был Охрим скор на помощь. Если кто-то просил его помочь, он никогда не отказывал, когда возможность была. Как не быть такому человеку любимцем? Он и советчик, и помощник в одном лице!

Олеся, супруга Охрима, в отличие от мужа-богатыря росточком была невелика, можно сказать, миниатюрна. Миловидная и стройная молодушка отличалась от других женщин тем, что не была излишне криклива и болтлива, что присуще большинству украинских женщин. Мужа Олеся любила и была с ним ласкова — грубого слова не услышишь. С людьми держалась просто и за собой смотрела строго. Несмотря на бедность, в чём виноват был, конечно же, нерасторопный муж, неспособный добывать средства для устройства богатой жизни, она его не корила, видя, что он старается. Олеся верила, что со временем всё само собой наладится, и не надо попусту погонять мужа. Словом, была она, без преувеличения, настоящим сокровищем Охрима! В свою очередь, муж был для неё любимым супругом и верным другом.

Супруги Гнеденко, как и другие крестьяне-переселенцы, мечтали о богатой жизни. А для этого нужна была земля. На родине земли у них не было, а всю жизнь батрачить — велика ли радость? Вот и решили: пока молоды, здоровы, и силушка имеется, податься на необжитые земли и там попытать счастья. Под лежачий камень, как известно, вода не течёт. Шевелиться надо, пытаться повернуть колесо удачи в нужную сторону, а не пребывать в мечтаниях, строя планы и ничего не делая для их осуществления!

Павло Бутько помог Охриму деньгами для покупки пары выносливых лошадей. Настоял именно на паре лошадей, хотя скарба у батрака было мало, вполне мог бы обойтись и одной лошадью. Но убедил купец, что много безотлагательных дел надо будет делать сразу по приезду на место, и одной лошадью ему не обойтись. Вот и приобрёл батрак сразу двух лошадей, отчего по уши влез в долги к богатому другу. Договорились, однако, что если расплатиться за лошадей не сможет, то одну лошадь отдаст Павлу за долги, тем всё и завершится. Прикинул Охрим: одна-то лошадка так и так у него останется! А заплатил он за неё при покупке лишь половину стоимости. Остальные деньги за лошадей доплатил друг! Бывают, оказывается, и добрые богачи!

Дороговаты, однако, показались Охриму лошади. Прежде покупать не доводилось, вот и полезли глаза на лоб от названной цены. Но Павло убедил его, что лошади стоят отданных денег; позже мол спасибо мне сто раз скажешь. Охрим с малых лет батрачил с отцом у панов Завадских и никогда не интересовался лошадьми, а тем более их породами. Лошадь, мол, она лошадь и есть: четыре ноги, голова и хвост! «Купить лошадь у батрака возможности всё равно нет, — рассуждал Охрим, — к чему тогда забивать голову ненужными знаниями? Лошади, породы — это всё барина касается. Моё же дело батрацкое: скажет хозяин: «Саврасых коней запрягай», — саврасых в дорогу готовлю. Скажет: «Гнедых подавай», — слушаюсь и повинуюсь! А оказалось, зря не интересовался. Пришло время покупать, а какие лошади нужны, без понятия. Хорошо, что Павло рядом был, совет толковый дал. Теперь две добрые лошади на хозяйстве, не выгляжу бедняком! Можно сказать, середняком стал, если судить по количеству лошадей».

Помогал Павло Охриму и по другим вопросам. Подсказывал, что непременно надо с собой в дорогу взять, а что продать, не тащить через всю Россию: на месте мол дешевле купишь, и в дороге мороки меньше. Большой опыт у человека!

Так шаг за шагом стал Бутько распоряжаться хозяйством Гнеденко как собственным. Осмотрел телеги, купленные Охримом, и одну забраковал, хотя была на вид хороша и легка на ходу. За лёгкость хода и внешний вид купил Охрим эту телегу первой из двух. Но Павлу именно она и не понравилась:

— С такой телегой, Охрим, ты дальше губернии не уедешь, — сказал он другу. — Уж больно лёгкая конструкция. Кататься на ней хорошо, в этом ты прав, а грузы возить она не годится. Продай и купи более прочную телегу! Бери с железными осями, ведь путь предстоит неблизкий, да и по приезду на место тяжёлые грузы возить придётся. Деревянные оси быстро износятся, придётся их менять, а то и телегу полностью ремонтировать. Времени же на ремонт не будет, да и ремонтировать там в первое время будет негде. Замаешься с ней. Продай и купи новую. И не откладывай; времени на подготовку к отъезду осталось мало!

Жаль Охриму телегу: больно хороша! Птицей летал бы на ней по полям! Пришлось, однако, продать почти не торгуясь, так как времени до отъезда осталось мало, шибко не поторгуешься. Подыскал телегу прочнее, с железными осями, а она дороже прежней оказалась. Без помощи Бутько опять не обошлось; денег на покупку добавил. Потом мол вернёшь, как дела в гору пойдут, а пока пользуйся моей добротой!

Вплоть до отъезда копошился и совал свой нос Павло во все мелочи: куда, что и в каком порядке уложить, как прочнее закрепить и чем накрыть. Обижался поначалу Охрим, а потом плюнул: какой смысл обижаться? Павло — человек опытный, быстрее и лучше неопытного сделает. И ошибётся реже. Ездил же Павло на место поселения, когда оформлял проходные свидетельства для переселенцев? Ездил, и там всё разузнал, всё высмотрел. Значит, знает, что переселенцу на новых землях сразу понадобится, и какому качеству должны соответствовать предметы. А у остальных переселенцев только домыслы в голове, ибо не видели ничего. Нет, что ни говори, а повезло крестьянам с Бутько! Слушаться его надо! Ты пока сообразишь, а он уже наперёд знает, что и как. Ушлый мужик!

Поверил Охрим Павлу с первой встречи, поверил и надеялся на его помощь. Теперь сразу и не скажешь: просто поверил он ему на слово, или не было иного пути выбраться из бедняцкой жизни, как только податься с Павлом на свободные восточные земли. Однако жгучее желание стать самостоятельным зародилось в нём именно после встречи с Павлом. На своей земле жить и работать захотелось!

Но мечты мечтами, а отрабатывать долги он стал, находясь ещё в дороге на новые земли. Не любил Охрим в должниках ходить. Денег же занять у Павла пришлось ему много, не скоро все вернёшь. Но, потихоньку, помаленьку, с Божьей помощью. Не ехать же, действительно, на новые земли с голым задом? На первый урожай возлагал Охрим большие надежды. Земли-то новые, а новые земли хорошо хлеб родят! Должен бы за год-другой с Павлом рассчитаться ...

В первый день пути повозки Охрима шли вторыми, следом за повозками Бутько — так Павло распорядился. У Павла было шесть повозок, груженных доверху продуктами, фуражом, скарбом и прочим, что нужно в дороге, а также что необходимо иметь для начала обустройства на месте. У Охрима было только две повозки, что по количеству тоже немало. У иных крестьян ни одной не было. Но дело не в количестве повозок: Павло шёл впереди, как организатор группы, как бы её командир. Он был единственный, кто знал дорогу. И это правильно! Коли знаешь, что и как надо делать, веди людей за собой! Однако уже первый день в пути внёс изменения в порядок следования повозок; Павло, оказывается, не учёл возможной встречи с людьми, живущими дорожным разбоем.

Произошло это ближе к вечеру первого дня. Встретились обозу мужички числом пять. Вышли они из лесу на повороте дороги, за поясом у каждого топор — лесорубы как бы, и сразу направились к первой повозке. Однако Бутько приметил: у мужиков карманы отягощены чем-то. «Не иначе, кистени в карманах, А кистенями лес не валят, они другое назначение имеют». Не стал, однако, интересоваться, что действительно у «лесорубов» в карманах — не из любопытных мужик. Ему приключение не нужное в дороге предотвратить надо, и более ничего. Кликнул он Охрима, благо, Охрим со своими повозками следом шёл:

— Слышь-ко, Охрим! Поди-ка сюда да вилы с собой прихвати! Сено на возу поправить надо: скособочилось, не довезу до привала, упадёт на землю. Пока собирать будем, время упустим, задержка получится. А нам к поезду поспешать надо. Билеты куплены, не опоздать бы.

Удивился Охрим: странное говорит Павло! Сено-то хорошо уложено, верёвками туго перетянуто, а верёвки закреплены. Сам же, перед тем как трогаться в дорогу, помогал Павлу сено укладывать! Да и в дороге ещё недолго находимся, день не прошёл. Зачем поправлять? Однако пререкаться не стал ( батрацкая натура: сказали — делай!) Взял он вилы и пошёл к первой повозке. Подходит, чтобы посмотреть, что с сеном произошло, а Павло кивает в сторону идущих к ним мужичков, и говорит:

— А не спросил бы ты, Охрим, мужиков, что к нам направляются, правильной ли мы дорогой идём? Как бы в первый день не сбиться. Начнём плутать — время потеряем.

Опять удивился Охрим: не ему ли Павло говорил, что дорогу до станции как своих пять пальцев знает! И вот на тебе! Только в путь тронулись, а он уже «иди и спроси, правильной ли дорогой идём»! Непонятно. Знает ли командир дорогу, как утверждал? Но смолчал батрак, пожал плечами и пошёл навстречу лесорубам справиться о дороге. Может, и впрямь запамятовал Павло в суматохе? Вон сколько дел в последние дни проделать ему пришлось!

Идёт он вразвалочку, а в правой руке двувилок, что по своей руке изготовил, вперёд остриями несёт. Увидели лесорубы Охрима, остановились, пошептались меж собой, да и сиганули в лес. Только их и видели. Решили, должно, что на разборки к ним молодец направляется. Только после того, как скрылись молодцы в чаще, догадался Охрим, для чего понадобилось Павлу сено на возу поправлять. Вернулся, улыбается:

— Правильной дорогой идём, Павло, не сумлевайся, потому что вороньё на наше добро слетаться стало, руки на нём погреть хочет. Мужички промышлять на дорогу вышли, да росточком для такого промысла неподходящие оказались. Мало, видно, их родители в детстве кашкой кормили. Гуртом вышли — и то боязно! Как свои семьи содержать думают при такой добыче, в толк не возьму!?

— Ну, ну. Не шибко хорохорься — отвечал, улыбаясь, Павло, довольный результатами «разговора» с «лесорубами» (одной ненужной встречи меньше). — Знаешь пословицу: кодла зайцев и волку может потрепать холку. Сегодня их было мало. А ну как больше «зайцев» в кодлу собьётся? Выйдешь к ним дорогу спрашивать? ... Ладно, — заметив, что Охрим затрудняется с ответом, добавил Павло, — вечером подойду к огоньку. Поговорим о погоде. Не ровён час задождит, задержка образуется. А нам, коль в путь тронулись, задержки ни к чему. Раньше дойдём — больше времени выиграем.

Тем и закончился разговор. Пошли дальше в том же темпе, никому не рассказав о странной встрече. А вечером расположились табором на пологом берегу речушки, распрягли уставших за дневной переход лошадей и, стреножив, пустили пастись на луг под присмотром мужиков, регулярно сменявших друг друга. Разожгли невысокие костры, и женщины принялись готовить немудрёное дорожное варево.

Пребывание под палящим солнцем утомило. Доняли духота, дремотная скука нескончаемой дороги и долгие разговоры ни о чём, лишь бы заполнить время. Уставшие от дневного перехода, крестьяне жадно ели простенькую еду, скребя по дну чашек ложками. Одно радовало переселенцев: день прошёл и, значит, находиться в дороге предстоит на один день меньше! Сколько же всего дней пробудут они в пути — этого никто не знал. Даже Бутько не смог бы точно сказать; в дороге всякое может произойти. В данный момент его занимала дорога до железнодорожной станции. А как дойдёт обоз до станции, будут другие заморочки, и во всех надо будет разбираться. Всё предвидеть невозможно, поэтому нечего наперёд загадывать. Поживём, увидим.

Быстро управившись с едой (Глафира умудрилась приготовить еду раньше других), Павло подошёл к костру, у которого расположилась чета Гнеденко. Пожелав супругам приятного аппетита, присел рядом. Олеся предложила повечерять с ними, но Павло вежливо отказался, сославшись на то, что уже поел. Пожав плечами, парочка принялась доедать кашу, смакуя варево, вкусно пахнущее дымом.

Облизав ложку, Охрим бросил её в пустую чашку. Олеся занялась мытьём посуды, а Охрим, повернувшись к Павлу, приготовившись слушать, что скажет «командир». Бутько наблюдал за игрой огоньков, весело перескакивавших с уголька на уголёк и, казалось, забыл, для чего подсел к костру. После дневного перехода на его лице Охрим впервые увидел тень усталости. Следовало выспаться перед дорогой, но были вопросы, решить которые надо было сегодня, и он не пошёл спать сразу после ужина.

— Вот что, Охрим Михеевич, — заговорил негромко Павло, чтобы их разговор не подслушала Олеся — завтра поставишь своих лошадей впереди обоза, а я за тобой стану. Так мы ближе друг к другу будем, и ты всегда на глазах. При надобности кликну, и ты уже здесь, не надо шесть повозок оббегать, время терять, как получилось сегодня. Жёнушку свою ненаглядную на вторую телегу посади, а лучше к Глафире отправь. Безопаснее будет. Да и поболтать возможность у женщин появится. А за разговорами, смотришь, и дорога не такой долгой покажется, на место прибудут не измученные дорогой. Успеют ещё натрудиться; работы по приезду будет достаточно.

Он покряхтел, уселся удобнее, и снова уставился на угольки, магически мерцавшие в золе костра. Вспомнив дневной инцидент, спросил Охрима, усмехнувшись в бороду:

— Ну, и как тебе лесорубы? Ничего ребята, правда? Пятеро одного не боятся? Много таких лесорубов по дороге могут нам встретиться. Каждый, используя случай, выгоду сорвать захочет, руки на чужом добре погреть. Ещё пару лет, или, может, более, таких «артелей» вдоль дорог много наберётся. Хотелось бы отбить желание к нашему обозу подходить, а заодно и твою жизнь облегчить, чтобы реже пришлось спрашивать, той ли дорогой идём. Вот, если тебя впереди поставить, то оно так и получится.

— Извиняй великодушно, Олеся! — Он повернулся к Олесе, пытавшейся подслушать, о чём говорят мужчины, и дурашливо заулыбался. — Мужика твоего, сокола ясного, завтра впереди обоза поставить думаю. Больно видный он у тебя! Генерал, не меньше!

И к Охриму:

— На всякий случай я на передней подводе заряженные ружья под полог положу. Что ни бывает в дороге? Вдруг понадобятся. А так — всегда под рукой.

Спохватившись, что сболтнул при Олесе лишнее, исправился:

— Глядишь, дичь в пути снять удастся, супец поедим! Хочешь супец из свежей дичи?

Олеся улыбнулась, не поняв, для чего Павлу надо везти заряженные ружья, и когда он собирается идти на охоту. Обоз же не остановится! Шутит, должно, борода.

Охрим усмехнулся:

— Ладно, Павло. Понял я всё. Ещё днём понял. Сам собирался тебе предложить, да неудобно было в твои планы встревать. Мне ведь есть кого защищать, и знаю, ради чего на новые земли подался,— и он перевёл взгляд на Олесю. — До места бы скорее добраться, да за работу приняться. Всего один день в пути, а руки уже зудят! Ну, а если для блага всех потрудиться надо, разве я против? Стану впереди обоза, как ты сказал.

— Ну, вот и хорошо. Значит, договорились: с утра своих лошадей впереди поставишь. Если будут развилки, я подскажу, по какой дороге идти.

Вопрос бы решён, и Охрим перевёл разговор на другую тему:

— Я вот что подумал, Павло: мы всего день в пути, а уже как одна семья. Вот бы нам и приземлиться в одном селе. Как ты на это смотришь?

— Разве я что-то против сказал? Я тоже за большое село. Большое село — оно крепкое. Большое село никто не обидит. Соседи дружбу с ним искать станут. Но только людям не прикажешь. Вольному, как говорится, воля. Каждый, прибыв на конечную станцию, сам решит, как ему поступить, куда податься, с кем соседиться и с кем дружбу водить. Так что, Охрим, пока в дороге находишься, присматривайся, кого хотел бы в соседях иметь. На месте-то некогда будет об этом думать, другие занятия время потребуют.

Он поднялся, пожелал спокойной ночи и пошёл проверять лошадей. Такой уж беспокойный он человек: всё-то ему надо знать, всё в своих руках держать. Охрим же с Олесей, убрав посуду, посидели недолго на берегу реки, полюбовались на закат, пошушукались и, забравшись под телегу, беззаботно уснули, проспав утреннюю зорьку; видно сладко спалось молодым на воздухе.

Коротка майская ночь. Всего-то несколько часов прошло, как солнце спряталось за горизонт, и на небе загорелись звёзды, а на востоке уже разливается новая заря, расцве-чивая небо прозрачными красками и рассыпаясь миллионами разноцветных огоньков на влажной от росы траве. Застывший за ночь воздух всколыхнулся, пройдясь лёгким дуновением над лагерем, с реки потянуло сырым холодком, и вот уже землю осветили первые лучи солнца, пробуждая всё сущее. Заря властно вступала в свои права, запуская отсчёт нового дня с извечной надеждой людей на счастливую жизнь и заботой о хлебе насущном.

В стане началось ленивое движение. Не отдохнув толком за ночь, люди с трудом просыпались, протирали глаза и, разгоняя остатки сна, взбадривались брошенной в лицо пригоршней холодной воды. Женщины стали разводить небольшие костерки и готовить завтрак. Набив желудки немудрёной пищей, крестьяне принялись проверять состояние телег и надёжность крепления поклажи. В первый день пути было выявлено неумение некоторых переселенцев правильно складывать и крепить на телегах вещи. Никому не хотелось повторять их ошибок, так как из-за этого останавливался обоз, и никому не хотелось становиться объектом колких насмешек попутчиков:

— Петренко? Это не тот ли, у которого узлы дважды за дорогу рассыпались? Раззява ваш Петренко, вот он кто! Кто же так укладывает? Руки у него не оттуда выросли, а голова шею зря обременяет! Пустая голова у твоего Петренко, понял? Оторвать её — так никто и не заметит! Всё-то у него быстро крепится, а в дороге быстро на землю падает. Бегай, собирай за ним узлы. Время идёт, а обоз стоит! Непорядок!

А каково жене слушать такое про мужа? Сгорела б со стыда! Да ведь дважды из-за Петренко обоз останавливался! Перед отправкой в дорогу всё, вроде бы, увязал, а скарб рассыпался! Быстренько помогли ему собрать! А он и во второй раз так уложил, что узлы рассыпались! А ну как каждый так укладывать станет? До осени не добраться тогда! Зиму-то как пережить, если хату не поставишь до холодов? Петренко что ли зимовать к себе пустит? А если у него и хата так же рассыплется, как поклажа, что тогда? Нет, придётся присматривать за раззявой в дороге.

Супруги Гнеденко вылезли из-под полога, служившего им матрацем и одеялом одновременно. Вылезли — а народ уже на ногах! Всполошились. Ах ты, мать честн`ая! Как же это они проспали зорьку? Хозяйка быстренько раздула костёр, взяв у соседей горячие угли, и поставила на огонь горшок, разогреть не съеденную вечером кашу. Охрим сбегал к реке, поймал лошадей, напоил и, вернувшись в лагерь, запряг и засыпал каждой в торбу по полторы меры овса; нынче опять предстояла нелёгкая дорога, пусть поедят. «Командир называется, — ругался он себя. — Пример другим показывать надо, а я зорьку проспал, расслабился! Ну, да что теперь себя ругать. Успею собраться, пока другие к дороге повозки подгонят. С вечера же всё осмотрел и увязал. Хоть что-то догадался приготовить на день грядущий». А тут и каша подошла. Ели без спешки. Многие крестьяне, как и супруги Гнеденко, проспали зорьку. Тоже устали, проведя целый день под солнцем.

Позавтракав, стали выстраивать обоз. Охрим усадил Олесю рядом с Глафирой на вторую повозку Бутько и строго наказал, чтобы сидела смирно и не вздумала бегать к нему. Дорога только началась, ноги поберечь надо. Натрудишься мол ещё, как до места доберёмся. Там-то праздно сидеть не удастся, придётся резво поворачиваться.

Разобравшись со своим хозяйством, оборотился Охрим к обозу, повозки внимательно одну за другой осмотрел, готовы ли к отправке, и, убедившись, что все готовы, гаркнул во всю глотку, так что лошади вздрогнули:

— Тро-огай! В дороге не отставать! Привал — в полдень!

Так стал батрак командиром обоза, потому что первым шёл! Павло Бутько шёл следом. Работой Охрима «командир» был доволен. Не ошибся, выходит, в нём. Тому гордость: как же — командир обоза! Радёшенек, как дитё малое; когда ещё батраку выпадет случай командовать людьми!? Павлу же безопасность в дороге важна. Кто побеспокоится об этом кроме него? Хорошо крестьянам, следующим с повозками за ним! Шагай себе за впереди идущей повозкой, подрёмывая на ходу, и ни о чём не думай. А ему начеку надо быть!

Второй день оказался много спокойнее первого. Возможно причина заключалась в исправленных ошибках, выявленных в первый день, а может, потому что впереди обоза шагал Охрим, «внушавший уважение» любителям «дорожной жатвы» к своей персоне. А может, втянулись крестьяне за день в дорожный ритм и не воспринимали возникавшие трудности как непреодолимые препятствия, а быстро справлялись с ними.

Пару часов спустя Охрим утратил ощущение собственной значимости как командира. Размашисто шагая рядом с повозкой, он не управлял лошадью, потому что дорога редко раздваивалась, и свернуть в сторону лошадь не имела возможности. Монотонное движение не требовало внимания, и он отвлёкся от дорожных проблем, погрузившись в воспоминания. Мысли так или иначе были связаны с землёй, которую он и Олеся надеялись получить на восточных российских землях, продав для этого хату и оставив село. Вопросы приобретения новых земель привели его к воспоминаниям об отце и истории приобретения им земли, на которой они трудились, и которая кормила семью. Земля, как оказалась, была не совсем его, хотя безземельным Михея никто в селе не считал. В действительности земля принадлежала пану Завадскому, помещику, владельцу всей поместной земли. За пользование ею отец должен был регулярно отрабатывать у пана барщину. Земля была невелика, всего три десятины с небольшим. Отец получил её по решению общины как часть от той земли, которую выделил общине помещик после отмены крепостного права в 1861 году. Михей Гнеденко слыл вольным крестьянином, то есть не крепостным, как это было до отмены крепостного права, хотя став парубком, Охрим не нашёл большой разницы в жизни отца до и после отмены крепостного права. Как и во времена крепостного права, отец никуда не мог уехать из села, прикреплённый общиной к земле. Продать свою долю он не мог, а при выходе из общины терял право на пользование ею. Кроме того, оставить её он не мог ещё и потому, что должен был расплачиваться с государством за кредит, то есть, он получил землю в кредит, который обязан был погасить в течение сорока девяти лет.

А с каким нетерпением ждали крестьяне отмены крепостного права и свободы от помещика! Свобода представлялась им вместе с получением земли, ведь так было бы справедливо: свободный крестьянин на своей земле! Разговоры об отмене крепостного права шли не одно десятилетие. Но во время Крымской войны они заметно усилились. Крестьяне полагали, что за службу в ополчении, согласно царскому обращению к ним во время войны, они получат освобождение от крепостной зависимости. Но война закончилась, а освобождение не пришло. Месть за несбывшиеся мечты о свободе во многих местах России переросла в прямое неповиновение помещикам. Масло в огонь подливало и усиление эксплуатации крестьян крепостниками. Помещики обязывали их отрабатывать барщину до четырёх дней в неделю, отрывая от работы на своих полях. Для отработки барщины помещики привлекали всех мужчин от восемнадцати до пятидесяти пяти и женщин от семнадцати до пятидесяти лет. Порядок отработки барщины вызывал протест у крестьян. В некоторых поместьях вспыхнули пожары — это горячие головы сжигали барские усадьбы вместе с барским семейством, протестуя против грубого насилия и чрезмерной эксплуатации.

Выступления против помещиков стали распространяться по стране с угрожающей быстротой, и чтобы предотвратить отмену крепостного права снизу, то есть вследствие восстания крестьян, ведь тогда полетали бы головы помещиков, царское правительство спешно доработало десятилетиями откладываемый проект мероприятий по отмене крепостного права. Несмотря на долгую подготовку к раскрепощению крестьян, указ вовсе не призван был защитить интересы крестьян и их семей; он отстаивал интересы помещиков, владельцев земли. «Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» — так назывался царский Указ, содержавший положения по проведению крестьянской реформы. Согласно ему крестьяне впредь не считались крепостными; их стали называть «временнообязанными». Условия освобождения крестьян от помещиков фиксировались в «Уставных грамотах», заключаемых между помещиком и крестьянином при участии мировых посредников. Согласно грамотам раскрепощённые крестьяне, став «временнообязанными», были обязаны в течение двух лет отрабатывать практически те же повинности, что были при крепостном праве: за пользование землёй крестьянин должен был заплатить помещику оброк или отработать на барщине. Фактически вместо двух лет это положение продлилось целых двадцать, и лишь законом от 1881 года крестьяне были полностью переведены на выкуп.

Важное место в законе уделялось наделению крестьянина землей. Закон исходил из признания за помещиком права владения всей землёй поместья, куда включались и крестьянские наделы. Чтобы стать собственником «своей» земли, крестьянин обязан был выкупить ее.

В отличие от прежней барщины, пореформенную барщину упорядочили: отработать на барщине следовало не более сорока мужских и тридцати женских дней. Бывшие крепостные получили права «свободных сельских обывателей», то есть гражданскую правоспособность, но это не относилось к их сословным правам, а также владению надельной землёй. Только дома, постройки и всё движимое имущество были признаны собственностью крестьянина. Помещики же сохранили право собственности на все земли, прежде принадлежавшие им. Их только обязали предоставить в пользование крестьянам участок земли возле дома и полевой надел. Причём земли полевого надела предоставлялись не лично крестьянину, а в коллективное пользование общине. Община делила земли между крестьянскими хозяйствами и она же требовала от них исполнения общинных распоряжений.

Определялся и размер крестьянского надела. Был он в пределах четырёх десятин. Но путём всевозможных ухищрений помещики устанавливали реальную площадь ниже четырёх десятин, часто доводя её до размера в три десятины.

Несмотря на расширение юридических свобод, экономически крестьянин продолжал зависеть от помещика. Работая на земле, он был обречен на малоземельную нищету, так как не имел возможности выкупить свой надел, ведь стоимость надела в семнадцать раз превышала годовой оброк. Скопить столько денег, выплачивая повинность за землю, было практически невозможно. К тому же в основу выкупа была положена не рыночная стоимость земли, а размер крестьянских повинностей. Казна выплачивала помещикам восемьдесят процентов выкупной суммы, а остальные двадцать процентов помещику должны были выплачивать крестьяне по обоюдной договоренности (сразу или в рассрочку, деньгами или отработками). Выкупная цена, уплаченная помещику государством, рассматривалась как предоставленный крестьянину заем, который затем взыскивался с него ежегодно в виде «выкупных платежей» в размере шести процентов от величины займа. Таким образом, полная сумма выкупных платежей в течение сорока девяти лет с учётом процентов превышала рыночную стоимость земли от четырёх до семи раз. Сразу выкупить землю, чтобы не платить по процентам, денег у крестьян не было, и приходилось соглашаться на грабительский кредит. Крестьяне не имели права отказа от земли в течение сорока девяти лет, то есть были практически прикреплены к земле!

Закон предусматривал уменьшение крестьянского надела в пользу помещика, если его размеры до реформы превышали «указную» норму, и прирезку, если надел не достигал этих размеров. На практике отрезание земли стало правилом, а прирезка земель редким исключением. Тяжесть «отрезков» для крестьян состояла не только в их размерах, ведь отрезки составляли до двадцати процентов крестьянской земли, но в качестве «отрезков» помещик обычно забирал лучшие земли, без которых нормальное ведение крестьянского хозяйства было невозможно. С другой стороны, помещик проводил раздел земли так, что крестьяне отрезались помещичьей землёй от водопоя, леса, большой дороги, церкви, а иногда и от своих пашен и лугов. Таким образом, «отрезки» превращались в средство закабаления крестьянина помещиком. Отрезки не продавались крестьянам, и это вынуждало крестьян арендовать помещичьи земли во что бы то ни стало, на каких угодно условиях.

Безграмотный Охрим не мог знать тонкостей отмены крепостного права. Да он и родился-то после «освобождения» крестьян, так что сравнивать ему было не с чем. Его отец не ходил на откуп, а выплачивал барщиной. Сын помогал отцу в работе, надеясь, что после выкупа земля будет передана ему по наследству. Но вышло иначе: он не смог выплатить кредит, и вынужден был вернуть землю пану Вацлаву Завадскому в счёт долга. Правда, делалось это уже не при отце: Михей Гнеденко умер, не рассчитавшись с паном Юзефом Завадским (пан тоже умер), а его сын, пан Вацлав, отняв землю у Охрима, великодушно предложил ему работать у него батраком, пообещав хорошо платить за работу. В результате, семья Гнеденко освободилась от крепостничества, лишившись земли, что привело к тому, что он стал батраком, сельским рабочим, не имевшим ничего кроме рабочих рук. Зато он был свободен и от помещика, и от земли, державшей его при себе, то есть, теперь он мог идти на все четыре стороны, на любую другую работу на территории России. Охрим решил переселиться на свободные земли.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------

1. — Ревёт и стонет Днепр широкий /Т. Шевченко/

2. — Сердитый ветер завывает, вниз ивы гнёт высокие, горами волны поднимает.

3. — Ревёт и стонет Днепр широкий.