А. Госсен (Гизбрехт)

Мои родители

Я родилась в феврале в небольшом селе Подольск, занесенном снегом в бескрайних уральских степях, когда рано темнеет, но светлое время суток с каждым днем становится длиннее на воробьиный скок.

Через месяц умер Сталин, по всей стране звучала траурная музыка, но я улыбалась маме, которая шептала сквозь слезы: «В Москве грузина хоронят, но твой папа получил сегодня полмешка муки из колхоза, и я плачу от радости»

На совести этого государственного деятеля, «отца народов», как его называли, был кровавый террор 30-х годов, жертвами которого стали и оба моих деда, расстрелянных без суда и следствия в возрасте 40 лет в 1937 году за рекой Урал у Оренбурга в Зауральной роще.

Моей матери Марии было десять лет. Через два года умерла от воспаления легких ее мама, работавшая в Подольске акушеркой и простудившаяся в буран, когда на санях поехала к беременной женщине. Мария осталась с сестрой Ольгой, которая через год после начала войны была отправлена в трудармию, где семь лет молодости провел и мой отец.

В детстве я часто играла с отцом в известную игру пальцев: „Jret kocke, aulen jewe, en dem latzten, dem faulen Finja, aufrriete, wajchschmiete." Это был язык моего детства, платдойч, что на литературном немецком языке, на котором бабушка говорила с отцом, в переводе на русский означало: «Сорока-белобока кашку варила, деток кормила. Этому дала, этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала: ты дров не носил, печку не топил, тебе каши не дадим, палец оторвем!..»

Я как-то при этом посмотрела на отцову руку и спросила: „Папа, кто оторвал тебе пальцы?» Он ответил: «Трудармия». Я не понимала значения этого cлова, но подумала, что это что-то плохое, если эта армия оторвала отцу два пальца, хотя он с утра до вечера работал в колхозе и дома. Ему было 28 лет, и он радовался, что выжил в военные годы, когда треть призванных в трудармию российских немцев умерла с голоду в холодной Сибири.

Летними вечерами было светло почти до одиннадцати часов. После десяти часов работы в колхозе отец возвращался домой уставшим, смывал дорожную пыль, ел разогретую мамой жареную картошку, а потом мы вместе шли на школьный двор, который находился по соседству, и играл в волейбол с друзьями.

Когда он вернулся из трудармии, подшучивал над мамой, будто случайно купленная им на вокзале открытка с маленькой девочкой с темными кудрями и большими глазами, это фотография его дочки. Мама потом говорила, что я, их старшая дочь, очень похожа на ту девочку на открытке...

Однажды, когда пятилетний брат с двумя соседскими мальчишками забрался в огород двух старых соседок и нарвал там крыжовника, отец заставил его просить у них прощение. Отцу было вдвойне неловко оттого, что он вырос полусиротой, и старухи помнили о его собственных проделках, куда входили и „ночные визиты“ в чужие сады. У нас не было фруктового сада, о котором отец мечтал в трудармии, - о таком, какой был у его родителей на Украине до переезда в Подольск.

После этого случая родители решили построить собственный дом и заложить фруктовый сад с яблоневыми и вишневыми деревьями. Позже в нём появились и смородина, и малина, и целый ряд кустов крыжовника с очень вкусными ягодами, но с такими колючими шипами, что мы во время сбора урожая для варенья постоянно ходили с расцарпанными руками.

Яблонька и соседская коза

В нашей половине старого дома из двух узких комнат и холодной кухни, которой пользовались только летом, постепенно становилось слишком тесно. Раньше этот дом принадлежал родителям моей матери, но после ее смерти во вторую половину переехала сначала мамина тетя с двумя детьми, потом чужая старуха, которая дружила с бабушкой. Эти две женщины обещали ухаживать за мамой и ее сестрой, но они поедали их масло и последнюю картошку, прятали от них свежую выпечку для собственных детей.

Позже, когда родители поженились, там поселилась семья тракториста Изаака с женой и двумя детьми. Их сын был чуть старше моего брата, а дочь - на один день старше меня, но она часто болела и пошла на год позже меня в школу. Потом мы переехали в новый дом на краю села и потому особо не дружили. Я всегда бегала играть через улицу к Лене Барг, дочери маминой подруги, с которой мы позже учились в одном классе.

Перед нашим старым домом росли очень высокие, как мне тогда казалось, клены, а напротив кухни отец за год до нашего переезда посадил дикую яблоню и часто просил: „Дети, в этом году на яблоньке всего один цветок, из которого, может быть, получится яблоко. Последите, чтобы соседская коза его не съела. В трудармии я голодал и мечтал о яблоках, но это яблочко должно сначала созреть, тогда оно будет слаще на вкус."

Как только коза забредала в наш двор, мы были начеку и прогоняли ее, но дать яблоку вызреть у нас с братом не хватило терпения.

„Давай попробуем его!"- предложил он однажды.

«Оно слишком высоко висит», - засомневалась я. Мне было 4 года. Брат предложил: "Я принесу из кухни табуретку.“

Он, наверняка, знал, что отец накажет его, если узнает про историю с яблоком. В годы моего детства мальчишек тогда воспитывали ремнем – девочек, однако, не били. Мать доила корову, когда я залезла на табуретку, сорвала это маленькое зеленое яблоко и попробовала его. Оно было кислое, но я почему-то очень любила все кислое. Брат один раз откусил, сморщился, выплюнул и быстро отнес табуретку на кухню.

В этот момент отец вернулся домой и увидел соседскую козу, которая в опасной близости от яблоньки нашла огрызок яблока. Он ругал козу и нас с братом, что не уследили... Мы смущенно молчали, радуясь, что коза спасла нас. Много лет спустя, когда мы уже жили на Кавказе и у нас был прекрасный фруктовый сад и шпалеры с виноградом через весь двор, мы сознались отцу, что сорвали яблоко.

За 30 лет до нашего переезда с Северного Кавказа в Германию мы с тринадцатилетним сыном приехали на несколько дней в Подольск к брату отца, и я показала ему дом, в котором выросла. Там жила многодетная семья, которая десять лет тому назад купила его. К сожалению, они выкорчевали наш сад, распахали участок за летней кухней и посадили картошку. Дом постарел, не был таким ухоженным, как раньше, когда каждую весну помогали маме белить его известкой, которая теперь местами отслаивалась. Завалинку мы красили золой в черный цвет. Внутри все выглядело по-другому.

Мне было немного досадно и грустно от этих перемен. Может быть, та семья теперь тоже уже в Германии и покупает, как и мы, яблоки в магазине, но мне все кажется, что яблоки детства были ароматнее и вкуснее...

Помню солнечный летний день, когда отец сказал нам с братом: „Мы поедем смотреть участок, где будем строить новый дом. Надо только сначала отвезти эту падалицу из колхозного сада в свинарник.“ Недозревшие червивые яблоки лежали кучей в задней части большой брички на автомобильных шинах, которую тянула за оглобли пегая лошадка. Яблоки пахли сладковато-кисло, между ними были и зеленые, но хорошие, которые мне особенно нравились. Мы сидели впереди на перекладинке рядом с улыбавшимся отцом.

От свинарника, где выгрузили яблоки, поехали дальше вдоль луга с люцерной. На траве вдоль тропы блестела роса от солнечных лучей поднимавшегося над молодыми деревьями солнца. Легкий ветер трепал мои волосы, и я с нетерпением ждала продолжения этого путешествия в зеленый светлый мир. Он выглядел каким-то очень новым и прекрасным, и я чувствовала себя беспричинно счастливой. Казалось, мы слишком быстро добрались до нашего участка.

Он находился в конце единственной улицы, на которую мы свернули с грунтовой дороги. Рядом должно было быть построено еще несколько домов. Некоторые соседи уже копали фундамент. Первое, что мы увидели, была очень большая куча песка, на которую мы с братом радостно взобрались, начали рыть туннели с разных сторон, чтобы встретиться руками где-то посередине. Отец показал нам угловые столбики будущего дома. Мама была уже там и спешила нам навстречу по тропинке из огорода с пустым ведром, где посадила с двух сторон дюжину маленьких кустиков крыжовника. Колодец был уже выкопан отцом. Мама сказала, что мы можем помогать поливать кусты маленькими ведерками и присматривать за младшей сестрой Ольгой. Мой брат, конечно, тут же сбежал к своему другу Кольке, участок которых был через дом от нас.

Осенью мы заехали в дом, хотя детская еще не была готова, и нам пришлось спать с сестрой в угловой общей комнате на одной кровати, а брат - на диване. На нем под вечер иногда отдыхал уставший от работы отец, который почти всегда дремал под шорохи радиоприемника, но стоило его выключить, как он тут же просыпался и недовольно ворчал.

Весной отец посадил несколько яблонь и два-три вишневых дерева в полисаднике, где до этого по всей улице росли клены, за летней кухней тянулась к небу яблоня-ранетка и пара вишенок, а в конце огорода было несколько кустов малины, куда мы по утрам бегали с братом наперегонки, как только там появлялись первые красные ягоды. К концу лета созревали дыни и арбузы, мы лакомились еще мелкой морковью и зеленым горохом. Другая половина огорода была засажена кукурузой, картофелем и сахарной свеклой. К осени созревали большие тыквы.

В пять лет я семенила с ведром семенной картошки за отцом, копавшим в огороде ямки. Отец поднимал лопатой землю, а мне нужно было быстро бросать туда разрезанные на половинки картошины с небольшими ростками или семена сахарной свеклы, которые потом засыпали поднятой землей и придавливали ногой. При уборке урожая мы тоже всегда были рядом и помогали родителям не только дома, но и в колхозе.

продолжение следует