Н. Косско

Дом и семья

«Schön und gut», как сказали бы немцы, но как же дом, семья, личная жизнь наконец? Что ж, это тоже было, как у всех, хотя… нет, здесь-то как раз было больше минусов, чем плюсов. Не было у нас такого, как у немецких подруг моих девочек, чтобы их из школы встречала мама, усаживала за стол, кормила вкусным обедом и, проверив уроки, отпускала гулять. И мои дочки делали свои выводы. Однажды наша старшенькая заявила: «Когда у меня будут дети, я уж постараюсь, чтобы им не приходилось, приходя из школы, шарить в поисках съестного по полкам и в холодильнике, и не бродить неприкаянными, как «Schlüsselkinder» (так в Германии пренебрежительно называют детей, которым работающие родители вешают на шею ключ от квартиры, чтобы не потеряли). Забегая вперед, скажу, что ей повезло – она смогла создать для своих детей все условия, о которых мечтала сама.

Но что было делать мне в те годы, когда надо было зарабатывать на хлеб, обустраиваться, достраивать дом − ведь и детям, и нам с мужем хотелось жить в более-менее комфортных условиях. А одной зарплаты мужа не хватало, чтобы начать жизнь с нуля, так что приходилось крутиться…

Поступила ли бы я так же сейчас – с опытом жизни в Германии, с солидной подушкой материальной безопасности и мудростью, приобретенной с годами? Наверное, нет. Но кто из молодых задумывается о быстротечности жизни, кто в юности обеспокоен стремительным бегом времени, тем, что все преходяще и безвозвратно уходит в прошлое? Кажется, что самое главное еще впереди и планов у тебя громадье − все еще впереди, все впереди…

И вот уже дети окончили школу, а потом и вузы, вышли замуж, нарожали детей… Это же огромный временной и событийный пласт, а я сознательно пережила с ними лишь малую толику всего этого, отрывочные эпизоды. Я не увидела многого, не договорила до конца, обделила вниманием, ласками, недосказала, недодала, не… Да я и сама себя обворовала, не сознавая, как быстро вырастают дети, и, оглядываясь назад в те годы, горько сожалею о потерянном времени.

Но вместе с тем, если быть до конца честной, я вынуждена признаться, что немного лукавлю: да, несомненно, кое-что я бы точно изменила, сделала иначе, но меньше всего мне удалось бы изменить мое отношение к работе, стремление помочь людям.… этого из меня ничем не вытравить. Думаю, мои девочки − пусть не совсем, но все же понимали тогда, как трудно мне приходится, и помогали мне, чем могли. Я знала, что могу положиться на них, и полностью доверяла им. Но был один момент, когда я серьезно перепугалась…

− Фрау Косско, здравствуйте! – на пороге стоял сын Ренаты, Андреас, весь какой-то взъерошенный и взбудораженный. - Мама просила занять ей пятьдесят марок, она не успела зайти в банк. Мы завтра же вернем, − переминаясь с ноги на ногу, он с каким-то странным лихорадочным блеском в глазах нетерпеливо, почти требовательно ждал ответа.

Я удивилась, что и спустя несколько дней, Рената ни разу не упомянула о деньгах, что совсем не в правилах немцев, но не придала этому никакого значения. Однако, когда через пару недель эта история повторилась и «Ренате понадобилось» уже сто марок, я ей напомнила о долге.

− Он… что и у тебя занимал деньги? – Рената побледнела. - Пожалуйста, не давай ты ему никаких денег, умоляю тебя, пожалуйста, - разрыдалась Рената, - он на них наркотики покупает…

− Андреас?! Наркотики?! Ему же всего семнадцать! - воскликнула я, понимая, что ляпнула глупость: будто это может играть какую-то роль.

Денег Андреасу я больше не давала, но с замиранием сердца следила за своими дочками − не расширены ли чрезмерно зрачки, не увлекаются ли кисломолочными продуктами, не перевозбуждены ли или, напротив, апатичны, не пропадают ли деньги…

− Мама, ты чего? − удивленно спрашивали девочки, отмечая эти странности в моем поведении. Но поняв причину моих «чудачеств», подняли меня на смех:

− У нас что, своей головы на плечах нет?

− Если бы только от головы зависело, – вздыхала я, не позволяя себе расслабиться и продолжая бдеть постоянно, неусыпно, денно и нощно. И Бог миловал.

Судьбе было угодно разлучить нас с Ренатой, мы живем теперь в разных городах, но когда я приезжаю на кладбище в городе, где похоронена моя мама, я встречаюсь с ней у могилы… Андреаса. Он умер в девятнадцать лет.

Пятое время года

Не люблю зиму. Не люблю снег, мороз и стужу, ненавижу сугробы, метель и вьюгу – все в этом времени года вызывает у меня глухое раздражение, давит на психику и грозит обернуться депрессией. Мои друзья меня не понимают: а как же воспетые поэтом «мороз и солнце!», как же романтика таежных дорог, «яблоки в снегу», «снег на розах» и прочая милая романтическая дребедень? Предвижу возмущение любителей зимних видов спорта и сторонников здорового образа жизни, но это уже другая история и мои сентенции не о них и не для них. Они - для меня и обо мне.

Иногда я пытаюсь докопаться до причин этой глубокой неприязни, стойкой нелюбви к красивому, в принципе, как и все на Земле, времени года, и всякий раз мои искания уводят меня в детство и юность – в костромские леса, на суровую Колыму и заснеженный Урал, в голодную стужу послевоенных лет. С лютыми морозами и леденящей стужей судьба моя явно переусердствовала, кидая меня еще ребенком, а затем подростком из одного круга снежного ада в другой, еще более жестокий. Чего только стоила Колыма! Там нередко уже в начале ноября столбик термометра опускается до отметки минус 50-55 градусов, чего же тогда можно ожидать в январе?! Когда мне приходится рассказывать местным немцам о моих недобровольных приключениях в этом суровом краю, глаза их наполняются неподдельным ужасом:

− Да как же вы там жили?!

Да так и жили. Учились, работали, любили и даже рожали детей. Человек ко всему привыкает, но когда у него появляется возможность выбора…

Его Величество Карнавал

В Германии у меня состоялось своеобразное примирение c зимой – мягкая, немного сыроватая и даже промозглая и туманная, она не ставит передо мной непосильных сверхзадач вплоть до сугубо экзистенциальной − кто-кого. Можно, конечно, поворчать, если уж очень хочется, но зима здесь не свирепствует, не мстит, не калечит и не убивает, она не бесконечная и не отбирает надежду на приход весны, ну, а уж эти три серых месяца можно как-то пережить. И даже предаваться воспоминаниям, прислушиваясь, как в душе нет-нет да и отдается слабым ностальгическим эхом хруст снега под ногами в морозную ночь или звенящая тишина густого снегопада.

Но и здесь бывает, что, уступая благоухающей красавице весне, зима вдруг ни с того ни с сего на прощание затевает мороку со своим неожиданным возвращением − властно и необузданно. По мне бы, так пусть ее, но зима начинает показывать свой норов в самый ненужный момент − точно в начале наступления «пятого времени года», его Величества Карнавала!

А недооценивать значение этого явления опасно: карнавал ждут всем миром, им живут, к нему готовятся почти круглый год. Ну, а уж если ты живешь в Кельне, цитадели рейнского карнавала, то тебе сам Бог велел относиться к карнавалу с благоговейным трепетом.

К ажиотажу вокруг карнавала, одного из главных событий года, особенно в прирейнских областях, я поначалу отнеслась скептически: уж очень карнавальное шествие в так называемый «Понедельник роз» (Rosenmontag) походило на советские демонстрации. Но присмотревшись к нему повнимательней, я поняла, что между ним и демонстрациями − дистанция огромного размера − и в том, что касается добровольного участия в шествиях десятков тысяч людей, и в тематическом содержании. В германском карнавале пощады нет ни «низам», ни «верхам», невзирая на лица и положение, свое получает каждый, будь то чиновник, домохозяйка или любой министр во главе с самим канцлером. Но со временем я начала отдавать предпочтение карнавальным шутовским заседаниям (Karnevalssitzungen, Narrensitzungen), а в них – артистичным выступлениям карнавальных шутов (Büttenredner): затаив дыхание, не веря порой своим ушам и невольно втягивая голову в плечи во время особенно острых выпадов в адрес правительства, высокопоставленных политиков и нашего канцлера, я с восторженным ужасом слушала их остроумные речи, обличительные пародии и язвительную политическую сатиру.

Но сейчас все это, к сожалению, в прошлом, былую остроту политическая сатира давно утратила.

Да и то сказать: ну, какой деятель из мелкотравчатого политического бомонда нашего времени может стать благодатной мишенью для остроумной карнавальной пародии? Ангела Mеркель? Зигмар Габриель? Или, может быть, Мартин Шульц?! Помилуйте! Тут любого карнавального оратора может ожидать только стопроцентный провал. И главное – ничего интересного!

Честное слово, я не из тех, кто, критикуя настоящее, истерично вопит, что раньше-де и снег был белее, и трава зеленее, и… Но рискну заверить, что двадцать лет тому назад «карнавальный театр» был ярче, живописнее, критичнее и острее.

Но тогда и у политиков был совершенно другой формат! Один Франц-Йозеф Штраус чего стоил: с его невероятно умной головой, блестящими способностями, харизмой и непревзойденным ораторским даром он был «крупнейшей фигурой германской политики и матерым человечищем, каких в Германии уже не делают!», как о нем в свое время писали в российской печати.

А Гельмут Шмидт? Всесторонне образованный, дипломатичный и тактичный, блестящий оратор, он получил в народе шутливое прозвище «Schmidt-Schnauze»(горлодер, бахвал, любящий «заливать») Уж как шуты-ораторы только ни изгалялись над этой чертой его характера!

Или взять Герберта Венера, влиятельного социал-демократа, сумевшего всю жизнь оставаться в душе твердокаменным коммунистом и даже работать на штази Мильке. Резкий и желчный в общении, он был, тем не менее, популярен в среде журналистской братии своей ясной речью, отточенными формулировками, жесткими, но очень образными и точными высказываниями.

Когда Штрауса спросили, почему он отказался войти в состав правительства Коля, которого недолюбливал, он ответил: «Да скукота там: Венера нет, Шмидт отошел от дел – и что мне прикажете делать в Бонне?» Представить трудно, что бы он сказал сегодня! Так что шутов-ораторов в нынешнем карнавальном сезоне ждут не самые хорошие времена.

Но как бы то ни было, карнавал − всенародный немецкий праздник, как кто-то верно сказал, единственный праздник в году, когда немцы безудержно, от души и безоглядно веселятся. Но вот для меня до сих пор остается загадкой: что же это все-таки – веселье по команде, потому что так надо, так положено и разрешено, или есть другой, таинственный механизм в душе любителей карнавала, что как бы раскрепощает их, и они на некоторое время становятся самими собой, настоящими немцами, которые вдруг вспоминают свои песни и традиции. Знакомый местный немец подтвердил мою догадку, сказав, что национальные чувства немцы испытывают в двух случаях - на карнавале и на футбольных матчах на первенство Европы и мира. Кстати, столько народных немецких песен, как в карнавальные дни, в Германии не услышишь за весь год.

И еще один феномен для русского глаза: после фиалкового вторника (Veilchendienstag) и пепельной среды (Aschermittwoch) немцы как штык – ни в одном глазу, все чин чином, и …дисциплинированно вперед, до следующего карнавала.

Естественно, я занесла «бациллу карнавала», как до этого и многих других немецких праздников, в программу передач «Немецкой волны», из года в год вела репортажи со всевозможных карнавальных мероприятий. Задача не из легких: зрелищность карнавала трудно передать, но можно было попытаться живописать его словами, звучанием песен и переводом речей ораторов-шутов, чтобы слушатель мог представить себе хотя бы приблизительно всю красочность этого действа! Очень хотелось, чтобы люди по ту сторону железного занавеса услышали, как МОЖНО ЖИТЬ, как ЖИВУТ люди «за кордоном» − не таясь, не боясь, не скрывая своих чувств и намерений. И очень хотелось поделиться с ними тем, чем судьба одарила меня, − глотком свежего воздуха, небольшим кусочком свободы.