(окончание)

В. Шнайдер

XXI

За три года после ухода с железной дороги Михаил поработал почти во всех организациях небольшого Междуреченска. Как перекати-поле. Но нигде дольше трёх месяцев не задерживался. Отовсюду просили уйти по собственному желанию. Впрочем, он и не старался держаться ни за одно место.

«На мой век, - рассуждал он, - работы хватит».

Но как бы Михаил ни ерепенился и ни махал на жизнь рукой, а всё-таки понял, что так жить, как он живёт, нельзя. С семьёй связь прекратилась практически полностью. К сёстрам, после похорон матери не ездил. Не на что стало. И здоровье пошатнулось основательно. То желудок мучает – даже зубы не разжать от боли, то голова по нескольку дней раскалывается, встать не возможно – штормит. А потом прямо на работе – только что устроился грузчиком – случился инсульт.

После выписки из больницы, конечно, настроения жить у Михаила не было. Да и можно ли назвать жизнью существование человека, у которого левая нога волоком, левая рука плетью висит?

Получилось как в той пословице: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Вот и для Михаила грянул гром, и он зарёкся выпивать.

Так бы, наверное, Михаил и дожил свои дни, отмеренные Богом, в одиночестве, если бы не письмо от сестёр. От кого-то они прознали, что Михаил, парализованный, живёт в бане всеми позабытый. В письме сёстры настоятельно звали его к себе жить. «Тут, – писали они, – найдётся для тебя место в любом доме!» И Михаил приехал.

Встреча была радостной. Каждый старался чем-то угодить Михаилу. А сёстры наперебой жалели:

- Исхудал ты, брат, в гроб краше кладут.

- Всю жизнь она (это о Лиде) жила с тобой как, у Христа за пазухой, а теперь-то ты ей, инвалид, ненужным стал.

- У нас тебе будет хорошо, не пропадёшь!

От забот, сочувствия у Михаила часто на глаза наворачивались слезы, и он искренне сожалел, что не приехал к сёстрам раньше. И верил, что случись так – инсульта бы никакого не было.

Минула неделя, другая, месяц. Волна радости от встречи прошла, река жизни вошла в берега обыденности. За этот месяц Михаил пожил поочерёдно у всех сестёр. Со всеми вспомнил детство, юность, переговорили о своих жизнях, обо всех двоюродных и троюродных родственниках и даже просто о знакомых. Темы кончились.

Сёстры и зятья занялись своими делами-заботами, и Михаил большую часть времени стал проводить у телевизора или у печки – курил. На улицу он практически не выходил.

Потом Михаилу вдруг показалось, что его присутствие стало тяготить родню. К весне в своих подозрениях он окончательно уверился и попросил сестёр снять для него квартиру. Те вроде как неохотно, но согласились.

Первое время Михаилу нравилось жить одному. Квартира благоустроенная, печку топить не надо, в ванной хоть каждый час хлюпайся – благодать! И не беда, казалось ему, что на квартплату уходит больше половины пенсии. Но так казалось первые дни, а потом понял, что на оставшиеся деньги он не сможет даже нормально питаться, не говоря уже о покупках предметов первой необходимости. Призадумался. А тут думай не думай, выбора-то нет – или возвращаться к сёстрам, или влачить полуголодное существование в съёмной квартире. Первое, конечно, Михаил отмёл – гордость не позволит проситься к сёстрам обратно.

А сёстры, безусловно, понимали, что не сможет брат прожить на пенсию, а потому поочередно носили ему еду.

Жизнь Михаила потекла тихо и спокойно. В тепле, чистоте и сытости. Чего ещё нужно на склоне лет? Общения. Придут сёстры, посидят полчасика-часик и уходят по своим делам. А он сутками в четырёх стенах – одичать можно. Потом племянники принесли ему телевизор, настроили. Вроде веселей стало. Но всё-таки ничто не может заменить живое общение. И вот тогда-то Михаил и пристрастился коротать ночи у окна, любуясь бескрайностью величественной галактики.

А с наступлением лета его излюбленным местом стала лавочка у подъезда. Благо, что квартира, которую он снимал, находилась на первом этаже. И вот там, на лавочке, он и познакомился с Минькой. Михаилу Минька приглянулся тем, что обладал необъяснимым даром появляться рядом в нужный момент. Становится у Михаила на душе пакостно, а Минька уже тут как тут. Дашь ему денег, он мигом сбегает в магазин, притащит пол-литровку, закуски и потом, по честному разливая водку, может слушать тебя, ни разу не прервав, до тех пор, пока водочка не кончится. Был у него особый талант слушателя.

Сёстрам, естественно, дружба Михаила с Минькой не понравилась. На что Михаил сказал:

- Не нравится, не ходите!

Обиделись сёстры, но совсем брата не оставили, только визиты их сократились до одного раза в неделю, а то и в две. Иногда к Михаилу на несколько минут заглядывали племянники. Но теперь все приходы родных его не радовали, казались одолжением. А одолжений ему не нужно.

Однажды Михаил, видно, перегревшись на солнце, возвращался в квартиру и на лестнице потерял сознание. Минька этот случай с неимоверной быстротой разнёс по посёлку. И вскоре к сёстрам наведались сотрудники собеса и прочитали нотацию, что, мол, негоже оставлять на произвол судьбы больного родственника. Позор на седые головы. Сёстры собрались вместе и к Михаилу.

- Что же ты, брат, позоришь нас?

Долго велись разговоры, и в конце Михаил сгоряча выпалил, чтоб они оформили его в дом престарелых.

- Там я окажусь под присмотром и позорить никого не буду!

Не знал Михаил, что такое – дом престарелых…

XXII

Ночное зимнее небо - красивое. Хотя красивое оно по-своему и в любое другое время года, но зимнее для Михаила почему-то кажется особенным. И более всего перед морозами, когда становится чистым-чистым и вызвездится рясно. В такое небо Михаилу нравится смотреть со времён, когда он жил в Зональном на съёмной квартире. Зимние ночи долгие, и Михаил часто усаживался у окна и, бросив взгляд в синее звёздное небо, уносился мысленно в далёкое счастливое детство. От воспоминаний в душе становилось тепло и светло.

Вот и здесь, в доме престарелых, когда на ночное дежурство заступала более-менее добрая смена, Михаил выбирается в холл к окну и подолгу смотрит в небо.

Кровати угрюмого и соседа Михаила пустовали недолго. К выходным заселили новеньких. У Михаила появился сосед. Мужик, на удивление, оказался общительным. Едва оказавшись в палате, он сразу же прошёл со всеми познакомиться, а Михаила незаметно втянул в долгий откровенный разговор. Под конец Николай, так звали нового соседа, спросил:

- А ты родом-то, Михаил, откуда?

- Из Комарово.

- Это из какого Комарово? Уж не из того ли что под Бийском, возле Соколова.

- Оттуда. А ты что, знаешь моё село?

- Ха! – обрадовался Николай. – Так мы ж с тобой земляки! Я савиновский. И комаровских много кого знаю. А один так мне вообще друг лучший – Саня Бородин. Знаешь такого?

- О! – удивился Михаил. – Так кто ж его не знает-то. Я и жену его, Таньку, знаю, и ребятишек.

- Вот. А я его и по воле знал и два срока с ним в одной зоне отбывал. Настоящий мужик!

Оказалось, что Николай как попал по юности в тюрьму, так почти всю жизнь в ней и провёл. Отбудет срок, погуляет недельку или месяц и снова за решётку. За что только не судим: и за драки, и за кражи, и коней с коровами совхозных уводил цыганам. Последний срок получил за то, что на вокзале милиционера ножом пырнул. Двенадцать лет отмерили.

Отбыл срок, приехал домой, а там его никто и не ждёт. Мать с отцом умерли. Родительский дом, как сказали соседи, брат с сестрой продали, деньги поделили. Искать родственников Николай не стал. Зачем? Какой смысл, если он с ними не поддерживал отношений всю сознательную жизнь. Может и такое быть, что они и в лицо-то друг друга при встрече не узнают.

На постой его кто возьмёт? Вот и пришлось Николаю самому себя оформить в дом престарелых. Оно и хорошо. Привык он жить на казённых харчах.

А вот с Макаром у Николая отношения натянулись с первого дня. Николай, узнав, что Макар также всю жизнь скитался по тюрьмам да по лагерям, стал расспрашивать его, в каких он колониях был, с кем делил чифирь, кто были его друзья. Макар отвечал как-то расплывчато, неохотно, невпопад и даже попытался сменить тему. Но не на того напал.

- Та-а-ак, - протянул Николай, вприщур глядя на Макара. – А пойдём-ка, побазарим с глазу на глаз.

После разговора один на один Макар сильно изменился в поведении – никого больше не подкалывал, перестал командовать Дюньдиком. А тот, догадавшись, что власть сменилась, стал прислуживать Николаю.

В день годовщины пребывания в доме престарелых Михаил отчего-то сильно занемог. Голова разболелась, рука разнылась, вроде как из неё жилы вытягивают. Суставы на ногах заломило и сердце сдавило. И на душе – хуже некуда.

Николай, видя, что земляку не по себе, попытался, было, улучшить его состояние – начал рассказывать байки, но видя, что не помогает, отстал.

Промаявшись день, Михаил ближе к ночи прокрался в холл к окну. Полюбоваться ночным небом, покачаться на волнах памяти.

Батареи, на удивление, были горячими. Прижавшись к ним коленями, положив на них ладони и навалившись грудью на подоконник, Михаил бросил взгляд в небо. Несколько минут – и душа, и мысли Михаила оказались далеко-далеко от ненавистных стен этого дома…

Из армии Михаил пришёл сразу после ноябрьских праздников. Мать с отцом, понятное дело, о дне его прихода не знали, но к хорошему, хлебосольному застолью были готовы всегда. И встречу сделали хорошую. Гостей набился полный дом. А как же – солдат пришёл. В те времена каждого солдата встречали едва ли не всем селом. За стол все не вмещались, а потому садились, пили и закусывали по очереди. Младший брат Витя не выпускал гармошку из рук, пока последний плясун не свалился с ног. А уж гармонист Витя был от бога. Играл так, что ноги сами в пляс шли…

- Вечеряешь? – шёпотом, почти в самое ухо спросила Мария и положила на плечо Михаила лёгкую руку.

Как бы глубоко Михаил не был погружён в воспоминания, а появление Марии в долю секунды вернуло его в реальность.

- Как ты меня нашла? – удивлённо, также шёпотом спросил Михаил.

- От меня не спрячешься, – пошутила Мария, наваливаясь на подоконник и прижимаясь плечом к Михаилу. – Ночка-то какая, а, Миша, как в сказке. Небушко, вроде, как умылось… звёздочки блестят… красота!

- Я люблю смотреть на такое небо, – не сразу ответил Михаил.

Да и не хотелось ему отвечать. Ему рядом с Марией, как ребёнку с матерью, и без слов приятно.

Чистое, звёздное небо, теплые мысли и рядом Мария. Счастье для Михаила несказанное! Душу радостью и благостью обволокло.

- Расскажи что-нибудь, а, – попросил Михаил.

Разошлись они далеко за полночь. Михаил и до утра бы тут пробыл, но она заторопилась – надо. Хорошего, мол, помаленьку…

А вот ни на следующий день, ни на второй Мария больше не объявилась.

На третий – в день Николы зимнего – Квазимодо принесла завтрак. Расставила лежачим чашки с кашей по тумбочкам, разлила по кружкам чай и, отойдя к двери, встала там. Обычно сразу уходила. Михаил заподозрил что-то неладное и не стал прикасаться к еде. Повернул лицо в сторону двери.

Перехватив его взгляд, Квазимодо улыбнулась.

- Слышь, чучело, чё скажу: твоя голубка-то улетела, – и показала на небо. – С кем теперь шептаться-то будешь?

Сказанное не сразу дошло до сознания Михаила. А когда дошло, дыхание перехватило, внутри холодом всё обдало, в голове зазвенело и по всему телу как будто мурашки побежали.

- Как… ты что?! - прохрипел Михаил. – Ты что?

- А вот так! – громко, с победной интонацией проговорила Квазимодо, наслаждаясь эффектом, какой произвели её слова. – Только што её в холодную утащили!

Михаил, не понятно для чего, попытался встать, но тут его как будто ударили разом и по голове, и в грудь. И он рухнул на кровать.

Квазимодо, не снимая с лица улыбки, развернулась и вышла.

За окном лёгкий ветерок как бы нехотя или в задумчивости поигрывает снежинками-пушинками. Они, видимо, стремятся к земле, а он подхватывает их, поднимает, относит в сторону, опускает, снова поднимает, несёт вдаль и где-то там бросает.

Михаил открыл глаза и стал прислушиваться. Сначала к себе, затем к окружающему миру. И долго не мог понять, что с ним – проснулся или пришёл в себя? Постепенно в памяти восстановились все события последних дней, вплоть до убийственных слов Квазимодо.

«Неужели правда, что Мария померла? – подумал Михаил, а у самого опять сердце зашлось. – Как же это так, Мария?.. Нет, не может быть, не померла Маша, это поломойка наврала, чтоб меня расстроить… Сейчас пойду, узнаю!».

Но не то чтобы встать, приподняться на кровати не получилось. Ни руки, ни ноги не слушались. Только пальцами правой руки чуть смог пошевелить. Хотел позвать кого-нибудь, да язык онемел. Слова не сказать.

«Это конец», – подумал Михаил, и слёзы сами собой покатились из глаз.

Дверь чуть слышно скрипнула, и кто-то протопал к кровати Михаила. Сквозь слёзы он смог разглядеть лицо склонившегося над ним Николая.

- Во, земляк, очухался. Молодец! А я уж, грешным делом, думал карачун тебе.

Михаил попытался ответить, но вместо слов с губ срывалось что-то среднее между шипением, хрипом и посвистом.

- Ты, это, пока не гоношись. Окрепни для начала. Несколько дней, как сказал коновал, тебе нужен полный покой. А если что надо, маякни глазами, и я сделаю. Замётано?

Михаил, поняв, что говорить не получится, моргнул.

- Ну вот и ладушки! А я это – специально тебя лицом к окну положил. Думаю, смотреть на дверь тебе уж опостылело. Правильно?

Михаил моргнул.

Трижды в день к нему приходили, ставили уколы – два в вену и столько же в ягодицу. Больно. Да и для чего? Михаил чувствовал душой, что зря. Недолго ему осталось смотреть на этот свет. Надоел он Михаилу. Никто и ничто больше не держит его на этом свете.

Прошло несколько дней. Ни улучшения, ни ухудшения у Михаила не наступало. Лежал, как бревно, тупо смотрел в окно. Целыми днями. Одна и та же картина. И вдруг видит Михаил: за окном-то не зима, а осень! С деревьев один по одному срываются и опадают листья. Дивно. Михаил даже оживился и, чтобы лучше рассмотреть картину за окном, попытался приподнять голову.

Николай уловил его движение.

- Что, земляк, приподнять тебя немного? Давай!

Приподнял, поправил подушку.

- Удобно?

Михаил моргнул и продолжил пристально всматриваться в чудную картину за окном.

А листья с деревьев всё падали и падали. И ещё диво: вдруг со стороны улицы к окну подошла Мария. У Михаила сердце захолонуло. А Мария подошла ближе и смотрит на него. Ласково, как всегда, и улыбается.

«Наврала Квазимодо!» – обрадовался Михаил и попытался позвать Марию.

- Ты чего, земляк? – встревоженно спросил Николай, услышав громкий его всхрап.

Но Михаил уже не слышал вопроса. Глаза его закрылись, тело расслабилось, а душа ушла туда, за черту, где нет ни боли, ни тревог.

А листья всё падали и падали…